Домашние животные бывают разные...

      Вот уже с полчаса Герберт кружил по комнате, как рассерженная пчела возле улья. Вот только пчелой он не был, да и улья поблизости не находилось.       Тёмные волосы, успевшие частично просохнуть, прядями торчали так, как им вздумается. Периодически он запускал в них пальцы и легонько дёргал: душевные терзания требовали хоть какого-то выхода. От пинания мебели пришлось отказаться из-за сразу же ушибленного о тумбу пальца, а для вдохновенного воя не хватало смелости. И луны на потолке, чего уж там.       Осознание случившегося накрыло ещё там, в душе, когда он потянулся чистить зубы. Мятная паста весёлой змейкой выпорхнула из тюбика, едва его не ополовинив, и смылась в слив, а Герберт так и остался стоять, судорожно сжимая пальцы. Мочалка, удерживаемая призраком, продолжала скользить по спине, и неизвестно, до чего могла доскользиться.       Стоило ей коснуться ягодиц, ступор пропал.       Взвизгнув, Герберт вылетел из душа, по пути потеряв и тюбик, и зубную щётку, и вовсе едва не навернувшись на скользком кафеле.       О том, что его, голого и одинокого, мечущегося по комнате, может кто-то рассмотреть с улицы, он не беспокоился. Шторы задернулись мгновенно, стоило войти в комнату — Людвиг, если и не был на страже общественного порядка, своё точно от этого порядка защищал. Герберт был «своим».       Во время очередного круга, когда траектория движения грозилась стать привычной и незыблемой, парень поднял голову и тоскливо вопросил у потолка:       — Я ведь не гей. Ну не гей же! Какого же хрена?..       В следующий момент путь перегородило что-то невидимое, тёплое и, однозначно, живое. Чужая ладонь потрогала лоб, в воздухе знакомо хмыкнуло:       — Температуры нет.       — Спасибо. — Попытка обойти ничего не дала, путь перегородила другая рука.       — Значит, тронулся?..       — Сам дурак.       — Ты чего кругами бегаешь, как хомяк в банке?       — А то ты хомяков много видел, — огрызнувшись, Герберт пристукнул ногой по полу, что застоявшаяся лошадь. Правоту духа признавать не хотелось, но что делать?.. Герберт и сам себя так недавно называл.       Людвиг фыркнул.       — Одного.       — Пошляк.       — С чего?..       — Извращенец, — перебили призрака. И, подумав, добавили: — Домогатель.       — Тебе ведь понравилось.       — «Тебе понравилось», — передразнил его Герберт, огибая невидимую «стену» с другой стороны и продолжая путь. — Когда дойдешь до «Ты сам хотел этого», постарайся быть не столь банальным…       — Герберт?..       — Боже, что я несу?.. Если!.. «Если», а не «когда»!..       — Герберт.       — И то, хрен тебе.       — Герберт, очнись, — на голос за спиной парень только плечом дернул. — Что такого случилось, что ты места себе не находишь?       — Ты сам знаешь, что случилось.       — Скажи.       — Аморальное случилось!       — Аморальное?..       — Неприемлемое и грязное. Но аморальное в первую очередь.       Звучало, что и говорить, неубедительно.       — Почему? — в голосе призрака удивление мешалось с насмешкой доброго психотерапевта, осторожно интересующегося, почему больной уверен в зеленоватости неба.       — Потому что, — снова огрызнулся Герберт. И остановился, когда его за запястье придержали, потянув на себя. — Чего тебе?       — У меня уже голова кружится.       — Нет у тебя головы.       — Есть.       — Не смотри, в таком случае, — вырываться, однако, парень не стал. Насупился. — Как ты вообще за хомяком наблюдал?       — С интересом. И всё-таки, Герберт… Почему аморально?       Призрак оказался упрямым. Он потянул за собой на пол, предлагая сесть. Судя по всему, предлагать кровать даже Людвиг считал чем-то опасным. Как и предлагать идти в душ или на кухню, где теперь не было штор, но был такой удобный стол…       Разочаровывать Герберта, что в случае чего, его дислокация будет иметь крайне малое значение, никто не стал.       Тот, и не догадывающийся о такой реальности, не стал противиться.       — Потому что это… ну… воспитание, — пробормотал он, ёрзая задницей по деревянному полу. — Откуда я знаю, почему? Я никогда не задумывался.       — Давай задумаемся вместе. Я хочу понять.       — Мужчина не должен спать с мужчиной.       — Подозреваю, что слово «спать» ты использовал в качестве эвфемизма, — для начала уточнил Людвиг, дабы точно ничего не перепутать. Получив в ответ кивок, смело продолжил: — С вариантом «не хочет — потому не должен» всё понятно. А если хочется?..       — Это против природы.       — Природа… — призрак ненадолго задумался. Хмыкнув, постучал по полу. — Это — не против природы?       — Это не физиология, — возразил Герберт.       — У меня физиология вообще отсутствует, — проворчал Людвиг, но не стал заострять на этом внимание. — Разве то, что наносит вред, не отторгается? Рука отдергивается от горячего, от ранящего, от алкоголя через какое-то время наступает отравление… Я видел, я знаю. У тебя же я вижу только отторжение от головы, по причинам, которые ты сам мне не можешь объяснить…       Слова заставили задуматься.       Рассуждая логически, отторжения в голове-то и не было. Конечно, до того Герберт никогда не представлял себя среди пляжа, набитого до отказа парнями-футболистами, измазанными маслом, но… чего уж там говорить, он никогда не фантазировал на тему накачанных силиконом девиц или их развратно расставленных ножек. Это не указывало на то, что сексуальные фантазии обошли его стороной — просто выражены они были чем-то аморфным и приятным, как и у любого существа, воспитанного с мнением, что секс должен проходить в темноте и под одеялом.       Прикосновения, звуки, шёпот и жадность…       Возбуждаться, глядя на задницу, сиськи или пошлое движение тела, он никогда не считал необходимым. В чем-то призрак был идеальной эротической мечтой такого скромного сумасшедшего, коим себя считал Герберт.       Если бы не принадлежность к мужскому полу.       Так говорили психологи, мать и журналы с газетами. Так было принято, в конце концов. На картинках всегда изображают мальчика и девочку, а если главные герои просто обязаны быть мужчинами, где-то наверняка будет отсвечивать юбка или блондинка.       А может, всё-таки… эта самая половая принадлежность играла не такую уж значительную роль?.. В конце концов, если уж встало в процессе, то сопротивляться уже поздно.       — Я гей, — сказал Герберт через некоторое время.       Таким тоном, будто это предвещало смерть всему миру.       — Уже лучше, — философски вздохнул Людвиг и продолжил сеанс психотерапии. — Ты уверен?..       — Ты не похож на девушку. На негра — частично, но не девушку.       — Это принципиально? Мало того, что я не слишком-то видимый, ты ещё и глаза закрывал…       — Когда тебя домогается пустота — это уже не гомосексуализм, это шизофрения, — обиделся Герберт, игнорируя первый вопрос. Настолько высокой и мускулистой девушки его рассудок бы точно не пережил.       Признаваться в тех самых эротических фантазиях Герберт не собирался.       — На пустоту я и обидеться могу…       — На правду не обижаются. Я не вижу тебя, если глаза открыты.       — Но это не значит, что меня нет! — комплексы, похоже, бывали и у призраков.       Данный, конкретных дух, высказавшись, уже почти привычно затих, собственно, с пустотой и сливаясь талантливо.       Да и ощущение чужой руки пропало, будто его и не было.       Одно слово, пустота.       Герберт растерянно обнял себя за плечи и, недружелюбно покосившись в сторону ближайшей стены, тихой гусеничкой уполз к кровати. Переживать и читать холиварные треды в интернете, дабы проникнуться чужими идеями, почему же гомосексуализм должен считаться чем-то ненормальным.       Что и говорить, все умные слова, которые ему внушались психиатром с лёгкой руки любимой матери, уже давно стёрлись, оставив после себя глупую установку.       А Людвиг…       Он помогать не очень-то умел, за неимением опыта в подобных делах. И поэтому старался хотя бы не мешать, привычно затихнув на шкафу.