***
Архитектор Лабиринта наверняка был «больным на голову», решил Люк, пробираясь через обветшалую извилистую путаницу проходов, на чьих стенах были высечены искажённые в безмолвном крике лица. Несчастные души, пойманные в самих камнях Лабиринта, ждущие быть освобождёнными принцем, который в конечном счёте пройдёт сложную паутину коридоров и убьёт чудовище в их центре. Он гадал, свидетелями каких ужасов были эти незрячие глаза. Но у него не было Ариадны, чтобы дать ему путеводный клубок. Вместо этого он воспользовался своей зажигалкой, чтобы обжечь кончик ветки, используя её почерневший конец для отмечания стен Лабиринта. Люк поздравил себя за сообразительность. Он не видел, что стены сдвигались и поворачивались за его спиной, поднимаясь на курьих лапах и переходя на новое место. Не замечал он ни гоблинов, которые меняли его метки, либо вытаскивая каменные кирпичи из стен, либо переворачивая, чтобы они указывали в обратном направлении или пока они не вставали чистой стороной вверх; ни гоблинов, которые размахивали кусочками древесного угля, имитируя его разметки на ранее пустых камнях. Когда Люк снова прошёл мимо примечательного вопящего лика, он приостановился. Он вспомнил это лицо, отколотый кончик его носа, осыпавшуюся левую скулу и клочок мха, который прикрывал одну пустую глазницу. Но это могло случиться с любым здешним лицом, пережившим сотни лет. Однако, когда он прошёл пять таких лиц, Люк понял, что ходит по кругу. — Так нечестно, — завопил он, швыряя палку на землю, как капризный ребёнок. — Кто-то наверняка меняет мои метки или вроде того, потому что иначе я бы не ходил мимо одного и того же лица в пятый раз! — Ты прав, — раздался голос Джарета. Люк глянул вверх. Король Гоблинов полулежал на верхушке стены. На сей раз в его одежде не было абсолютно ничего от Надземья, ничего, что утаило бы иномирность этой персоны. Открытая сапфирово-синяя блузка со свободными широкими рукавами, собранными на запястьях, напоминала о восточных странах, обнажая белую скульптурную грудь, не тронутую лучами земного солнца. Массивные золотые браслеты, как златые оковы, украшали тонкие запястья и оттеняли чёрные перчатки. Тонкую талию опоясывал золотой кушак, сияющий как солнце, почти такой же яркий, как кулон, что сверкал на белоснежной груди Джарета, переливаясь таинственным блеском. Его серые бриджи были заправлены в коричневые сапоги. Экзотический наряд служил лишь для усиления неземной красоты этого жестокого и сказочного лика. Джарет усмехнулся. — Как тебе нравится мой Лабиринт? — добродушно полюбопытствовал он. Люк впился взглядом в Джарета, который в ответ лишь беззаботно улыбался. Он выглядел слишком уж потешающимся. — Ты имел в виду, что я прав в том, что так нечестно, или что я прав, что кто-то меняет мои метки? — медленно спросил он, ярость горячо вскипела у него внутри. Джарет наклонил голову. — И то, и то. — Ты грязно играешь, — сказал Люк.— Меняя мои пометки, обманом заставив меня назвать Сару как ставку. — Ты забыл упомянуть о перестраивании Лабиринта, — услужливо добавил Джарет. — Так нечестно! — крикнул Люк. Джарет вскинул голову, мягко произнеся: — Я никогда не говорил, что буду играть честно. — А как же правила? — Правила? — рассмеялся Джарет. — Правила были только в том, что ты должен пройти Лабиринт за тринадцать часов. Я никогда не обещал, что буду играть честно, или что Лабиринт останется постоянным на протяжении тринадцати часов. Ты уже потратил два часа и одиннадцать минут. — Ты, — негромко проговорил Люк, его голос дрожал от гнева и ненависти, — вероломная, грубая, псевдовосточная старая королева.* Где Сара? — Нет, я король, — жизнерадостно заметил Джарет. — Кстати, это довольно занятная оскорбительная строчка, ты перенял её у друга-англичанина? Американцы, как правило, не так оскорбляют людей. Что касается Сары, ты бы хотел её увидеть? Люку не нужно было отвечать. Желание на его лице было больно видеть. Влюблённый щенок, подумал Джарет садистски и, возможно, даже немного жалостливо. Жестокость девушки не исчезла в женщине. «Неужели она не догадывается о боли, что причиняет этому мужчине, этому мальчику? А даже если догадывается, ей не хватает доброты, чтобы положить конец его мучениям», — размышлял Джарет, наколдовав хрустальный шар поворотом кисти, словно бы формируя его из пустого воздуха. Он упал в раскрытые ладони Люка. На гладкой поверхности ясно проступило изображение Сары. Перспектива отдалилась, уменьшаясь, чтобы охватить пейзаж вокруг неё — прекрасный сад из роз, тёмных, как сердечная рана, что льнули к фонтану искрящейся воды. Сара сидела на краю фонтана. Её глаза были закрыты, как будто она слушала музыку, неслышную им, музыку, которая заставляла её плакать от своей грусти и красоты. — Почему она плачет? — требовательно спросил Люк, сжимая пальцы вокруг безделушки. — Что ты ей сделал? Если ей больно… — Я ничего ей не сделал, — отрезал Джарет, отворачиваясь от потного и перепачканного молодого человека. — Не в этот раз, несмотря на то, что у меня было на то полное право. Есть какие-нибудь соображения, что она сделала мне в последний раз, когда была здесь? — Что же, она раскромсала твои наряды? — съехидничал Люк. — Спустила с небес на землю? — Нет, вообще-то. Она прошла мой Лабиринт и разнесла его по камешку. Люк хрипло расхохотался, бросая кристалл обратно Королю Гоблинов. Джарет поймал его одной рукой. — Так вот оно что? Какая-то нездоровая месть ей, и всё потому, что она тебя победила? — поинтересовался он. — И ты решил меня сюда затащить, потому что, даже не знаю, у тебя не нашлось другого способа добраться до неё? Джарет вздёрнул подбородок. — Пожалуй, ты попал в самую точку, дружище, — ответил он. — И пусть ты здесь не столько потому, что нужен мне, чтобы добраться до Сары, но и потому, что ты просто очень забавен! — Тут он прервал своё высказывание смехом от всей души, прежде чем охладеть. — Кроме того, тебе не следует беспокоиться о Саре, она способная девушка. Она однажды прошла Лабиринт семь лет назад, уверен, она найдёт мой замок снова. Тебе лучше беспокоиться о своём продвижении, прежде чем волноваться о ней. Оглушительный рёв расколол воздух. Он был ниже рыка льва, свирепее рёва медведя и неистовее воя волка. Он возвещал о ярости, жажде убийства и голоде. Это был голос каждого монстра, которого когда-либо себе представлял и боялся ребёнок, расплывчатый и тёмный образ неведомой опасности, что таится в темноте после того, как родители выключат свет и лягут спать. Голова Люка крутанулась в направлении звука, тело напряглось от страха — страха, который он забыл, что когда-либо чувствовал. Страха, с которым, как он думал, он распрощался вместе с детством. Рёв раздался снова, на этот раз ближе, чем раньше. — Или своём благополучии, — добавил Джарет. — Буду ждать тебя в моём замке. Он исчез со своего насеста, оставив Люка одного и без оружия. — Я не боюсь, я не боюсь, — бормотал режиссёр себе под нос, ощупывая землю в поисках чего-нибудь, что могло послужить оружием — палки, камня, чего угодно. Он касался лишь пыли иссохшей земли. Рёв прозвучал в третий раз. Он был справа с другой стороны стены.***
Маленький мальчик свернулся калачиком под одеялом, сильно натянув его на голову. Никто больше не проснулся. Родители легли спать несколько часов назад. Мама натянула одеяло до самого его подбородка и поцеловала, благоухая духами, мылом и корицей. Ему нравилось, как она пахла — чисто и приятно, именно так, как должны пахнуть мамы. Потом она выключила свет и закрыла дверь. Снаружи его крепости из простыней и подушек — лишь отблеск тусклого свечения фонарей за окном, жёлтый и зловещий. Они никак не освещали комнату, зато углубляли тени, что вытянулись на ковре. Под одеялом он прижимал к груди фонарик, талисман против тьмы и всех её обитателей. Старинные напольные часы внизу начали бить, каждый звук отражался в тишине. Удары сотрясали воздух, цепляясь за звук собственного существования, прежде чем кануть в небытие. Дрожь звуков, что росли, распространяясь, малейшим эхом пробираясь в укромные уголки и закоулки дома. Они коснулись теней, нарушая их покой. Куранты прозвонили единожды, дважды, двенадцать раз, тринадцать раз. Наступил час монстров.***
Люк нёсся, движимый чистым ужасом, что делал его слепым к окружающей обстановке. Он был лишь сознанием чудовища, что преследовало его. Он остро чувствовал его присутствие за собой, гнёт, давивший на спину. Он ощущал жар, излучаемый его тушей, скверное дыхание из разинутого рычащего рта, так близко к себе. Слишком близко. Он услышал его затруднённое дыхание, когда оно бросилось в погоню, его лапы стучат по пыльной дороге обратным отсчётом времени до гибели Люка. Страх тяготит плечи, замедляет бег, тянет вниз к земле. Оно пробилось через стену взрывом камней, мусора и слюней. Люк мельком заметил мохнатого йетиподобного монстра с рогами, беспощадно загнутыми вперёд, и лапами, огромными, как валуны. Его шерсть был красна, как кровь, красна от крови. Всего лишь проблеск, до того как монстр взвыл — звук, который встопорщил волосы на затылке Люка. Вой воскресил воспоминания обо всех кошмарах, что когда-либо выдёргивали его из сна, что всегда заставляли его бодрствовать во тьме ночи, что всегда заставляли бояться темноты. Это вывело его из паралича. Он повернулся и побежал. Люк мог только надеяться, что его меньший размер и ловкость спасут его. Он нырял в неожиданные боковые входы и часто менял направление. Всякий раз он слышал несколько драгоценных секунд тишины, когда монстр притормаживал позади, прежде чем начинал догонять снова. «Пожалуйста, пусть это будет не тупик, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — мысленно умолял он, бросаясь по проулку вправо. Вместо этого он столкнулся с парой дверей, каждая из которых охранялась занимательнейшим существом со щитом размером во всё туловище. Они обладали лицами, как у стариков, за исключением носа и ушей — те больше походили на собачьи из старых пластилиновых мультфильмов по субботним утрам. Один из них был одет в красное, а второй — в синее. — О, Боже, — выпалил он. — Быстро, какую из них выбрать? Из-под щитов выглянули физиономии, идентичные лицам над руками. — Зависит от того, куда ты пытаешься прийти, — выдала морда вверх тормашками под красным щитом. — Одна из этих дверей ведёт в замок… — А другая — к верной смерти! — закончил её перевёрнутый напарник. — Хорошо, хм, я уже встретился с верной смертью. Какая дверь ведёт к замку? — поспешно спросил Люк. — Не скажу! — заявила одна из физиономий. — Тебе надо спрашивать одного из тех, но только одного, — добавила другая, указывая на стоящие фигуры кивком головы. — Вот только один из нас всегда говорит правду, — начал страж в красном. — А один из нас всегда лжёт, — закончил один из синих. — Вот я всегда говорю правду. — Врёшь ты всё! — возразил другой. — Блин, одна из тех логических головоломок, — выругался Люк, лихорадочно соображая. Трудно было сосредоточить мысли, которые продолжали возвращаться к монстру, который следовал за ним по пятам. — Гм, гм, ладно... Так, ты, в красном. Ты отвечаешь. Какую дверь, скажет мне другой парень, он охраняет? Проблеск неуверенности мелькнул на морде стража. Он наклонился за свой щит, чтобы посоветоваться с напарником. — Извините, что тороплю, но не могли бы вы поскорее, пожалуйста? — взмолился Люк. — Э-э, к верной смерти? Люк начал толкать открывшуюся за синей охраной дверь. — Эй, как ты узнал, что это та дверь? — потребовал стражник, чрезвычайно любопытствуя и одинаково недоумевая. Молодой человек лишь покачал головой и захлопнул дверь. Закрывая её, Люк увидел, как на полянку с громким рёвом ворвался огромный рыжий зверь. Стражники в ужасе попадали со своих мест. Затем дверь затворилась, и стало блаженно темно и тихо. Он был в безопасности. Вздохнув с облегчением, он шагнул от двери назад. Нога приземлилась на пустой воздух.***
Все падают в Лабиринте. Соперник падает сквозь землю во мрак каменного мешка. Обитатели Подземья живут в постоянном страхе упасть в Болото Вечной Вони. Падение королевства. Падение милости. Постоянное непрерывное падение. Падение, распадение, впадение, попадание. Попадание в ловушку любви. Падение. Падение. Падение.***
Нарисованные глаза на портрете спокойно смотрели в ответ, полные тайн, что не выдавал неподвижный рот; ласковее, чем настоящие глаза оригинала; а также печальнее, несмотря на улыбку изображённых губ. Он провёл пальцами по нарисованной надутой гримаске, вспоминая ощущение реальных губ на своей коже. Полотно было холодно и грубо под слоем красной масляной краски, которая высохла и затвердела с момента завершения — так отличаясь от реальности. Он закрыл глаза, извлекая из глубин сознания воспоминание о кратком касании, её мягкости и гладкости, тепле её дыхания. Он вновь почувствовал глубинный трепет, что пел в его крови, более мощный, чем адреналиновый или магический прилив, более хмельной, чем любое вино, что он пробовал, и более дурманящий, чем любое снадобье, что он мог создать. В тот момент он осознал, как хрупки люди. Как хрупка она. Он почувствовал её живое дыхание на своей коже, и от этого прикосновения пришло осознание её смертности. В отличие от портрета, который никогда не постареет и не исчезнет со временем, она в один прекрасный день умрёт. Нежное биение пульса, что он ощущал под пальцами, застынет. Тёплое дыхание остановится. Как легко он мог бы уничтожить её в тот момент. Он мог бы потушить свет в тех бесстрашных глазах. Он мог бы отомстить за себя и переписать финал истории. Но не стал. И вместо этого он стоял перед нарисованной версией своего заклятого врага, представляя, что это до её рта он дотронулся сейчас. Представляя, что губы, к которым он сейчас прижал свои собственные, — осязаемые, мягкие, жаркие и податливые, что он целовал женщину, а не живопись. Представляя её безвольное, безжизненное тело, когда он выпивал её дыхание.***
Линда Уильямс вновь постучала в дверь квартиры, ожидая. Никто не ответил. Когда второй стук остался без ответа, она достала запасной ключ, который дала ей Сара, и впустила себя в квартиру. К ней тотчас же подскочил Мерлин, отчаянно скуля. Он скрёб лапой её юбку, мотая головой в сторону кухни. — Это ты — причина того, что домовладелец позвонил мне и велел приехать? — спросила Линда, ведя Мерлина на кухню. Она обнаружила, что его миски для еды и воды пустые. — Странно. Сара же тебя балует. Она бы не позволила твоей чашке с водой высохнуть. Но Мерлин отказался оставаться на кухне. Он вырвался от Линды и поскакал в гостиную, где принялся драть когтями французские окна, ведущие на балкон. Предчувствуя недоброе, Линда открыла двери и выглянула наружу. Чашка горячего шоколада, давно остывшего, стояла на перилах. Рядом с ней лежал сувенирный снежный шар, сверкающий, как хрустальная сфера, в свете уличных фонарей. Кровь отхлынула от её лица.***
В глубине Лабиринта молодая женщина приблизилась к сердцу крепости. Город гоблинов был странно пуст. Ни стражи, стоящей на посту за его воротами, ни жителей-гоблинов, гуляющих по улицам. Воздух звенел от непривычной тишины, лишённый обычного грохота хмельного разгула и охоты на кур. Эта была тишина не сна, а запустения. Тишина, что изголодалась по малейшему шороху, поглощая малейший шум — шелест одежды Сары, вздох каждого выдоха, нежный трепет её сердцебиения — и раздувая каждый звук до эха, летающего по кругу громче оригинала. Город гоблинов стоял необитаем. И там! За Городом гоблинов, глубоко укрытый в крепости из терниев, ждал замок. Башня замка нависала высоко над головой, похороненная под ползучим шиповником. Лишь вершина башни была нагой, высовываясь из чащи, как блистающий маяк в угасающем свете сумерек. Шипы расступились перед ней.