As the World Falls Down

      Джарет копался на книжной полке, отвергая тома то тут, то там, пока не добрался до сборника сказок. Этот он снял с полки, листая страницы с задумчивым видом. Довольно часто хмыкал. Иногда его губы расползались в улыбке от того, что он читал.       — Ганс Христиан Андерсен? — спросила Сара с изумлением.       Она лежала на диване, свернувшись калачиком, её тёмные волосы разметались у лица, и смотрела, как он роется на её книжной полке. Он улыбнулся, увидев, как она открыта перед ним. Он принёс книгу к Саре, садясь на пол и прислонившись спиной к кушетке, чтобы ей тоже было видно. Книга была открыта на сказке «Домовой у лавочника».       — «Но как светло было на чердаке! Из книги поднимался ослепительный луч и превращался в ствол могучего, высокого дерева. Оно широко раскинуло над студентом свои ветви. Каждый лист дышал свежестью, каждый цветок был прелестным девичьим лицом: блестели горячие тёмные глаза, улыбались голубые и ясные. Вместо плодов на ветвях висели сияющие звезды, и воздух звенел и дрожал от удивительных напевов. Что и говорить, такой красоты крошка домовой никогда не видывал, да и вообразить себе не мог»*, — тихо читал Джарет. Он повернулся и коснулся её щеки пальцем в перчатке. — Но он забыл упомянуть про зелёные глаза.       — Ганс Христиан Андерсен пишет только о голубых или чёрных глазах, — ответила она небрежно. — Интересно, что за стихи были в книге. Сонеты Шекспира?       Он снова хмыкнул.       — Ни у одного гоблина никогда не хватит ума, чтобы оценить поэзию, независимо от автора, — сказал он. И перевернул страницу. — А вот милая история о скульпторе, который создаёт статую по образу женщины, в которую влюблён, но которая отвергает его.** Прочесть вслух?       — Нет! — Сара вздрогнула. — Это огорчает, как неправильная сказка про Пигмалиона и Галатею. Она кажется довольно славной, пока девушка не велит ему уйти. Тогда он просто сходит с ума, и всё становится страннее и страннее. Прочитай ту, что о корриганах, «Холм лесных духов». Мне кажется, эта история гораздо красивее.       Смеясь над её выбором, он повиновался:       — Как пожелаешь.       Она скривила губы.       Он обфыркал весь сюжет, перемежая его такими замечаниями, как «существует только один эльфийский король, и он определённо не живёт под холмом!», «даже будь у него дочери, он никогда бы не разрешил гоблину жениться на одной из них!» и «никакой гоблин, сколько бы ни было ему лет, никогда не будет говорить так хорошо, как этот» до тех пор, Сара не ударила его слегка по плечу. После этого он придерживал свои комментарии при себе. Когда он закончил читать эту историю, то передал книгу ей.       — Теперь твоя очередь, — сказал он с хитрой улыбкой, запрокинув голову вверх и назад, чтобы посмотреть на неё из-под ресниц.       Сара взяла у него книгу, садясь так, чтобы опереться на подлокотник. Откинула волосы со своих зелёных глаз.       — Что ты хочешь, чтобы я прочитала? — спросила она.       — Удиви меня.       Подняв книгу над ним — его голова была склонена к дивану, светлыми волосами задевая её ноги — она задумалась, какую сказку прочесть. Перелистывая книгу, она нашла её, последний рассказ из сборника. И приступила:       — «Мать пела у колыбели своего ребенка; как она горевала, как боялась, что он умрёт!»***       Она не видела, как окостенела его сидящая фигура, напряглись линии шеи и плеч, притом что он оставался совершенно неподвижным.       — «Личико его совсем побледнело, глазки были закрыты, дышал он так слабо, а по временам тяжело-тяжело переводил дух, точно вздыхал… И сердце матери сжималось еще больнее при взгляде на маленького страдальца. Вдруг в дверь постучали, и вошел бедный старик, закутанный во что-то вроде лошадиной попоны, — попона ведь греет, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворе все было покрыто снегом и льдом, а ветер так и резал лицо. Видя, что старик дрожит от холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла от колыбели, чтобы налить для гостя в кружку пива и поставить его погреться в печку. Старик же в это время подсел к колыбели и стал покачивать ребенка. Мать опустилась на стул рядом, взглянула на больного ребенка, прислушалась к его тяжелому дыханию и взяла его за ручку.       "Ведь я не лишусь его, не правда ли? — сказала она. — Господь не отнимет его у меня!"       Старик — это была сама Смерть — как-то странно кивнул головою; кивок этот мог означать и "да" и "нет". Мать опустила голову, и слезы потекли по её щекам».       — Нет, не читай эту, — сказал вдруг Джарет, повернувшись и встав на колени у дивана. Он положил руку на книгу, закрывая текст. — Эта слишком грустная, даже грустнее, чем «Психея». Она проходит через всё это без всякой пользы. Ребёнок всё равно умирает. Даже не так. Никто, даже мать, не пройдёт через такое. Она бы сдалась задолго до того, как добралась до дома Смерти.       Что-то в его голосе заставило её взглянуть на него. Лицо короля было бледным, мертвенно-бледным. Даже губы были бескровными. А глаза... Сару испугал его вид в этот момент. Его глаза были темны и источали нечто, чего она не могла понять, нечто, показавшееся ей неприязнью или недовольством. Нет, ни то, ни другое. Это было что-то близкое к боли. К боли, которую долго прятали внутри, и которая вновь пробудилась. Он попытался улыбнуться, но не сумел. Отложив книгу в сторону, она схватила руку, которая покоилась на странице. Перчатка была барьером.       — Джарет.       Джарет отдёрнул руку, но нежно.       — Если ты хочешь что-то с трагическим финалом, пожалуй, «Русалочка» будет лучшим вариантом, — сказал он нарочито лёгким тоном. Взяв книгу обратно, перелистал на соответствующую страницу. — Бессмертное существо влюбляется в смертного принца и отдает своё самое драгоценное сокровище, чтобы завоевать его любовь. «Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков…»****       Её ладонь на его руке остановила его.       — Вставай, — скомандовала Сара, потянув его на софу.       Он поддался ей.       — Как пожелаешь, — ответил он, изогнув губы, и выпрямился с пола, устроившись на указанном сиденье. Оказавшись там, сел рядом с ней, пристроив её голову на своём плече. В такой близи он ощутил запах духов, что остался в тёмных прядях волос Сары, — смесь лилии, розы и аниса, невинный и чарующий. Её босые ноги лежали на софе, подогнутые, пригревшись и приютившись на подушке.       — Теперь можешь продолжать, — приказала она царственно и великодушно.       — Как пожелаешь, — повторил он торжественно, хотя в его глазах плясали искры. Она ощущала, как его голос рокочет в груди спокойной и успокаивающей вибрацией.       — «Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков, и прозрачная-прозрачная, как самый чистый хрусталь, только очень глубока, так глубока, что никакого якорного каната не хватит; много колоколен надо поставить одну на другую, тогда только верхняя выглянет на поверхность. Там на дне живут Морской Король и его подданные...»       Она заснула под полушёпот его глубокого бархатного голоса, её сердце убаюкало на его груди, когда он читал вслух из книги со сказками. Когда она проснулась, его уже не было, а на сером горизонте забрезжило солнце.

***

      Тоби сосредоточенно кривился, следуя инструкциям, которые для него записала Сара. Ему не хотелось звать отца. Он нажал на меню «Файл», прокрутил вниз, пока не нашёл правильную опцию. Нажал на неё. За спиной он услышал, как принтер ожил и загрохотал. Да!       Вот только когда Тоби взял распечатку, там оказалось совсем не то, что он хотел. Он-то собирался напечатать картинку с гоблинами для урока английского. Изображение всё ещё оставалось на экране компьютера: толпа гоблинов, резвящихся на холме — маленькие, уродливые, коричневые существа с заострёнными ушами и в грязных тряпках. Но бумагу, которую он держал, занимал большой портрет мужского лица. Оно было красиво в холодной, неземной и жестокой манере, с резкими, костистыми чертами и инисто-белой кожей, в окружении облака бледно-золотых волос. Но Тоби притягивали глаза, глаза, так похожие на его собственные — светло-голубые, как льдинки. Только один из зрачков был больше, создавая впечатление чёрной дыры, окружённой кольцом голубого пламени.       Принтер начал печатать снова, делая копии одного и того же красивого и жестокого лика.