А бывает в ином царстве смерти, Что проснёшься один, В час, когда Весь трепещешь от нежности, И готовы уста целовать другие уста, А только бормочут молитвы разбитому камню? — Т.С. Элиот "Полые люди", III
Он был теплом, обволакивавшим её кожу, и под кожей, и внутри, словно призраком вселяясь в неё, и Сара уже не могла сказать, где заканчивалась она и начинался он. Неистовые и собственнические поначалу, его поцелуи стали нежными и сладкими, расслабляя её губы, пока Сара не обмякла под ним, поддерживаемая только его руками на её талии, ласкающими её сквозь перчатки и через тонкий халат поверх тончайшей рубашки, и она прижалась к нему, как весенний листок к дереву. Не прекращая целовать, он поднял её с сиденья, и она обвила его ногами, прижимаясь ближе, пока он нёс её к кровати. Он целовал её, как безнадёжно утопающий, и она была его спасением, слаще и милее кислорода. Она была самой жизнью, и он жадно пил её. Внутри неё горело пламя, угрожая уничтожить её своим жаром, и пламенем тем был Джарет, живущий внутри неё и обладающий ею. Он снова отстранился с мягким вздохом, задержавшись губами на её устах. — Сара, моя дорогая, ты, кажется, решила соблазнить меня, — прошептал он небрежно, не отрываясь от её губ. Она не должна была увидеть его глаза и узнать, что они почернели от желания. Она ощущала дрожь его рук. — А я думала, всё наоборот. Я думала, это ты подразумевался как недобрый соблазнитель, — пробормотала она в ответ, требуя поцелуев, в коих он не мог отказать ей. — Ах, ну… — его рот спустился ниже, — это было пять минут назад. — Каждая прошедшая минута — это шанс повернуть всё вспять, — проговорила она и увлекла его на кровать, и волосы рассыпались вокруг её лица тёмным ореолом. Халат распахнулся, открыв острые ключицы, по одной из которых он провёл языком, исследуя впадину, где она переходила в плечо, ямку у её горла, остановившись для того, чтобы сорвать зубами перчатку с руки, которая дерзко заползла под халат и легла на Сарино бедро. Она застыла под его прикосновением. Даже сквозь шёлк его перчатки это был интимный жест, туманно предвещавший о его намерениях. Насчёт этих намерений не могло быть никаких заблуждений, и до Сары Уильямс начали доходить вероятные последствия ситуации. Он целовал её, и она охотно отвечала. Эту часть несложно понять. Даже без красивых слов, его поцелуев было достаточно, чтобы уничтожить все критические рассуждения. Ей прежде не доводилось целоваться с кем-то, кто целовался как он, кто зажёг огонь внутри неё и положил конец всем связным мыслям. Пока, где-то между принятием его поцелуя и ответом на него, она была здесь. В своей кровати. С ним. С Королём Гоблинов. И его рука нежно лежала у неё на бедре. Сара попыталась сесть. — Нет, подожди, — сказала, задыхаясь, она, стараясь связно мыслить, невзирая на лавину осыпавших её поцелуев. Она положила руку на его рот, прекратив их. — Чего ради? — Пожалуйста, — взмолилась она, и он остановился, откинувшись назад. Его глаза потемнели от неукротимого вожделения, и её пробрала дрожь от напряжённости этого взгляда. Но если ничего не сказать сейчас, потом не получится. Она сглотнула, закрыла глаза, чтобы не видеть его взора. — Просто... На самом деле я никогда не делала этого раньше, — созналась она. Часть её взирала на ситуацию в недоумении — она обсуждает свою сексуальную жизнь с Королём Гоблинов? Но, с другой стороны, и происходило нечто необычное. Она заторопилась: — То есть, у меня было один раз, но это на самом деле не в счёт! Я была такой дурой, я пожалела об этом потом. Это был единственный раз, когда я напилась, в смысле, в Надземье, и даже не знала, что творила, пока не проснулась на следующее утро и поняла... что даже ничего не помню. И тогда я сказала себе, что в следующий раз буду абсолютно уверена, что компенсирую потерянное... Прошло несколько мгновений, а Джарет ничего не говорил, а она не смела открыть глаза. Ей не хотелось видеть выражение его лица, обвинение в его глазах. Неизвестно, что в них можно было обнаружить. А затем он нежно обхватил её лицо ладонями. — Сара, взгляни на меня, — произнёс он. — Взгляни на меня. Она нехотя подчинилась, сделав прерывистый вдох, который застрял в горле. Что бы она ни ожидала, но никак не того, что увидела на лице Джарета. Не было ни следа смеха на губах, ни намёка на гнев, досаду или осуждение в голубых глазах, ни тёмной страсти, что грозила поглотить её. А был вид того, кому дали нечто очень ценное и хрупкое, и он боялся разбить это. Как будто ценной и хрупкой была она сама. — Это не имеет значения, — сказал он неистово, но его пальцы были нежны. — Пусть тот парень молится, чтобы никогда не встретить меня. Я бы не воспользовался так тобой. Я не воспользуюсь тобой. Если ты боишься, мы остановимся. Я зайду так далеко, как только ты позволишь. Обещаю. — Но ты говорил, что привык получать всё, что хочешь, — сказала она слабым голосом. Джарет нахмурился, маленькая складка прорезалась меж его чёрных бровей. — Ах, ну, — он прочистил горло, скользя пальцами по её волосам, путаясь в чёрных кудрях, и осторожно привлёк её за затылок ближе к себе. — Как я уже сказал, это было до тебя. С тобой у меня всегда всё было непросто. — И он поцеловал её мягко и целомудренно. И она задумалась позже, лёжа в кольце его рук, как она могла когда-либо превратно судить о нём. Свечи уже потухли, комнату омывали тени и лунный свет. Он озарял неземным сиянием кожу Короля Гоблинов, такую бледную, что она казалась почти голубой по сравнению с золотистым румянцем Сариной, такой же по оттенку, как рубашка, которую она носила. Он был очень тих, так тих, что ей почти почудилось, что он уснул, если бы не рука, поглаживавшая её по волосам, легко, словно сам лунный свет. И она задумалась, не заблуждалась ли она и на свой счёт.***
Ей снилось, что она бродила по дворцу, построенному из снега и льда. Стены были холодными, холоднее, чем смерть, такими холодными, что мороз подирал по коже, и она старалась не задеть их случайно. Через полупрозрачную преграду струился свет от невидимого источника, искажённый невидимыми извилинами и сколами во льду, а края стен сливались друг с другом, так что Сара не могла сказать, где в комнате начиналась одна стена и заканчивалась другая. Она что-то искала. Мальчика. Она нашла его в последней комнате, большом вестибюле, где пол блестел ярко, как зеркало. Только он был расколот, и ледяные осколки образовали головоломку. В центре комнаты сидел мальчик с золотистыми волосами, играя с льдинками, и, хотя его пальцы посинели, а кожа была мертвенно-бледна, он, казалось, не чувствовал холода. — Я пришла забрать тебя домой, — сказала она ему мягко. — Я не могу, — разрыдался он, отчаянно сгребая пальцами лёд. — Я не могу уйти, пока не разгадаю эту загадку. Она не позволит мне уйти, пока не сделаю. Я должен угадать, только не помню, как. Я вообще не могу ничего вспомнить. Не могу, не могу, не могу. — Что тебе нужно угадать? — спросила она, присев рядом с ним. — Может, я смогу помочь, и тогда мы пойдём домой. Он повернулся к ней лицом с дорожками слёз на нём, и Сара замерла при виде его голубых глаз. Ей знакомо это лицо, пусть даже изменившееся со времён юности и омрачённое отчаянием. Она знала его. — Моё имя, — ответил он, указывая на узор, уже выложенный на полу. — Я должен угадать моё имя, но я не помню, какое оно. Это был Джарет.***
Портрет был прекрасен и весьма реалистичен. Художник поймал блеск в глазах, жгучий голод, который грозился уничтожить мир. Он мог почти видеть её дыхание, неуловимое вздымание груди при каждом вдохе и выдохе. Чудилось, что она вот-вот выйдет из золочёной рамы. Но она этого не делала, несмотря на яркость нарисованных глаз, и он смотрел в ответ на её запечатлённую красоту бесстрашно, надменно, свысока. Сколько раз он стоял перед этой совершенной живописью, перед этой женщиной, что-то ища на её нарисованном лице и никогда не находя? Сколько лет он боялся её? Как долго ненавидел её, эту прекрасную женщину, которая терроризировала грёзы наяву, как неусыпное создание? Она вертелась на краю его сознания, всегда присутствуя, всегда здесь. Но уже нет... больше нет... — Ты больше не будешь преследовать меня, — спокойно сказал Джарет картине. Больше никогда, больше никогда, больше никогда. «Каркнул ворон: «Никогда!». — Ты больше никогда не будешь преследовать меня, потому что ты меня больше не волнуешь. Ты совершила ошибку, и я расплатился за последствия. Но теперь всё. Теперь всё. Я думал о тебе достаточно долго, и никогда уже не подумаю снова. И холст жадно принялось лизать пламя.***
Проснувшись снова, Сара оказалась одна. В полусне она инстинктивно потянулась к Джарету, но пальцы запутались в простынях вместо свободной рубашки. Она лежала щекой на мягких шёлковых подушках, а не на облачённом в батист плече. Ничто не указывало на то, что она спала не одна, за исключением его запаха, оставшегося в подушке и простынях, и казалось, что она всё ещё лежала в его незримых объятиях.***
Il nome suo nessun saprà... E noi dovrem, ahimè, morir, morir!*
Люк безнадёжно заблудился. Лесная тропа исчезла, бросив его на произвол судьбы среди много лет не тревоженной растительности. Кругом толпились лишь молчаливые деревья, их чёрные кроны соткались в навес, который заслонил небо. Медленно повернувшись на месте, он не увидел ничего, кроме бесконечно тянущегося мерцания тёмных деревьев. Ничто не отмечало его положения в пространстве, ничто не указывало, в каком направлении он шёл, ничто не выдавало мира за границами этой темноты зияющего леса вздыхающих деревьев. Здесь не было ни криков ночных существ, ни шорохов лесных зверушек. Ни птичьего карканья, ни звериного рыка. Ничего. Ничего, кроме амбарной совы, бесшумной и белой на фоне мрака. Слишком белой, освещённой невидимым светом, как будто эта сова светилась сама. Она следила за ним круглыми глазами, что чернели на её белом лике. Она следила глазами, которые были слишком умны. Бросая вызов стене деревьев, в ветвях просвистел ветер, нарушив покой листьев. Люк подпрыгнул от шороха, закружившись на месте в ожидании гоблинской атаки, чудовища, дикой бестии или даже Короля Гоблинов. Но кругом была лишь только глубокая тьма, что почти скрывала от взора сумрачные очертания деревьев. — Умиротворяет, не правда ли? — вопросил глубокий, умудрённый голос. Если бы не тон высокомерного развлечения, Люк бы страшно обрадовался ему. Он снова повернулся, медленно-медленно. Король Гоблинов прислонился к стволу дерева, одетый с ног до головы в искрящееся чёрно-синее. Тем не менее, казалось, он чётко выделялся на тёмном фоне, края его силуэта резко очерчивались из мрака. Его плащ из самой полуночи раздувался на ветру и казался сотканным из лесных теней. — Наверное, можно и так сказать, — ядовито отозвался Люк. — «Тихо, как в могиле» — вот ещё приходит на ум. — Хочешь, чтобы здесь появилась твоя? — невинно и доброжелательно осведомился Джарет. — Тут можно неплохо провести остаток вечности. Всегда могу устроить. Что предпочитаешь, хрустальный гроб? Или превратиться в камень? — Короткая пауза, потом тихо: — Наверное, смерть приносит покой. Впервые Люка царапнуло замешательство. Не нотка ли сожаления промелькнула в голосе Короля Гоблинов? Люк всмотрелся в тёмного царя, существо из теней и глубинных сфер его разума, и замешательства как не бывало. Джарет стоял перед ним сильный, уверенный и высокомерный. — Чего ж не выяснишь? — ответил Люк. — Вперёд и с песней. Можешь просто убить себя. Окажешь всем нам большую услугу. — Это не так просто. — «Что, если исполнение мечты ввергает нас в сомненье», да? — беспечно процитировал Люк. — Думаю, если бы это было так легко, Гамлет бы это сделал. Но тогда мы бы никогда и ничего не узнали о нём. Ни о финальной битве с Клавдием, ни о случайном отравлении его матери, ничего. — Это не так просто, — повторил Джарет. — Если бы меня удерживал только страх грёз, я бы обрёл тот вечный сон ещё века назад. В мечтах нет ничего более страшного, чем я уже видел. Взгляни на свои собственные мечты. Взгляни, где мы теперь. Ничего, кроме чёрной пустоты, тянущейся, насколько хватает глаз. Как я могу бояться этого? — Ты удивишься, сколько людей могут, — пробормотал Люк, но его внимание привлекло кое-что ещё, сказанное Джаретом. — Что ты имеешь в виду под «где мы теперь»? Что такого важного в этом месте? Это просто лес, разве нет? Король Гоблинов улыбнулся оценивающей улыбкой, коей научился у другого человека. — Это лес для тебя, потому что ты его таким сделал, — объяснил он. — Другие, которые здесь уже проходили, возможно, видели что-то другое. Это могло быть нечто ужасное или нечто чудесное. Этот лес отражает глубину твоего воображения, которое, должен сказать, я нахожу катастрофически скудным. — Так что, если я просто представлю, что внезапно появится путь, ведущий к замку и свободный от всяких препятствий, он появится? — сыронизировал Люк. — Это не так просто — «просто представить», цитируя твоё красноречивое высказывание, — сказал Джарет. — Подлинное воображение зависит от подсознания, оно неуправляемо и нелогично. Тот же самый жест разочарования, рука, которая привела в больший беспорядок уже лохматые волосы. — Если ты здесь только за тем, чтобы поиздеваться надо мной, просто уйди, — нетерпеливо отрезал Люк, поворачиваясь к королю спиной и высматривая в чаще что-нибудь, что угодно, что выдало бы присутствие чего-либо за завесой теней. — Я очень занят. Сам должен понимать. — Ты выбрал пройти Лабиринт. Если помнишь, я пытался отговорить тебя, — отметил Джарет с самодовольством ребёнка, заявляющего родителям «я же вам говорил». — Ты можешь сдаться, когда захочешь. — Сара прошла через него. В пятнадцать лет. Значит, его можно победить, — возразил Люк, наконец оборачиваясь. — Тебя можно победить. Король Гоблинов разогнулся и вытянулся в полный рост, и померещилось, что он стал высоким, как деревья. Казалось, мир вокруг него сжался, отошёл на задний фон, когда тёмный неземной король собрался, окутавшись гудящей от могущества аурой. Его плащ был не тьмой, а пустотой, которая угрожала поглотить тени, лес и всё, до чего дотронется. Люк поспешно шагнул назад. — У маленькой Сары было безмерно больше воображения, чем когда-либо будет у тебя, — выдохнул Джарет, и его голос был холоднее зимней ночи. — Её воля гораздо сильнее, чем когда-либо будет у тебя, и меня не победит мальчишка, который возомнил, что равен ей. — Моя воля достаточно сильна, чтобы победить тебя, — возразил Люк. Однако его голос дрожал, и слова прозвучали несерьёзно и хвастливо. Джарет ухмыльнулся, показав острые зубы. Это улыбка напомнила Люку о больших злых волках, которые пожирают маленьких девочек. Сколько девочек этот волк уже сожрал? — Но сперва ты можешь дойти до замка за Городом гоблинов, — напомнил король. — Тогда и увидим, насколько сильна твоя воля. И, так как ты, похоже, потерял мой первый подарок, вот тебе ещё один. Хрустальный шар, который он бросил Люку, превратился в клубок ниток, тонких, как паутина, и мерцающих, как лунный свет, но которые ничем не перережешь. Кончик затерялся во мраке леса, сверкая серебром там, где ловил свет. — Что я должен делать с этим? — спросил он растерянно. — Что-что, убить Минотавра, конечно, — ответил голос Джарета. Он раскатился эхом по маленькой поляне, но сам говорящий исчез. Лишь белая сова взмахнула крыльями, взлетела высоко в листву и скрылась среди звёзд.***
Ma perciocchè giammai di questo fondo
Non tornò vivo alcun...**
В конце длинного коридора Сара обнаружила дверь. При её подходе не зажглись свечи, а ступни потревожили тяжёлую пыль, которая покрывала пол, и та закружились вокруг ног, как пляшущие дети. Сама дверь демонстрировала признаки ветхости, её истлевающая поверхность скрывалась под налётом пыли, ключ в скважине заржавел. Тем не менее, он повернулся под нажимом, и створка со скрипом отворилась на шарнирах, застонав от многих лет неиспользования. Она поднялась по спиральной лестнице. Там не имелось ни факелов, ни свечей, у неё была только свеча, которую она взяла с собой, когда отправилась на разведку. Она бросала небольшой круг света, не больше, чем на шаг-другой, и Сара понятия не имела, насколько вдаль тянулась лестница или как высоко она уже взобралась. Как будто она смотрела сама на себя, поднимавшуюся по лестнице. Возникла отстранённая мысль о диснеевской «Спящей красавице». Казалась, её влекла та же гипнотическая сила, овладевшая Розой, взбиравшейся по лестнице без причины, кроме той, что таилась наверху. Всё дальше и дальше она поднималась в неизвестном направлении. Ей чудилось, что она поднималась к звёздам. Внезапно она достигла вершины. Лестница выровнялась в площадку, в другой коридор, который вдруг открылся в комнату. Она уже бывала в этой комнате. Это был большой зал, на сей раз богато обставленный. Но, как и лестничный пролёт с коридором, он тоже являл признаки заброшенности. Балки сводчатого потолка завешивала паутина, стелясь вниз длинными тонкими лентами, как газовые занавески, которыми убирались кровати спящих принцесс. Каменные стены украшали гобелены и картины, настолько потускневшие за сотни лет, что изменились до неузнаваемости, а воздух густо и тяжело насыщали грёзы, напевая колыбельные шелестящими голосами. Но там, где раньше стояла кровать под балдахином, находилась только колыбель из шёлка и чёрного дерева да сундук с сокровищами у её подножия. Они были единственными предметами в комнате, нетронутыми временем или тлением. А на крышке сундука стоял маленький цветок в горшке. Это была роза с тёмно-синими, точно лунное небо, лепестками. Имелся и портрет на стене позади колыбели. Сквозь пыль смотрели голубые глаза, и Сара подняла руку, чтобы смахнуть грязь, пытаясь разоблачить загадочную личность на портрете. Максимум, что она смогла рассмотреть, были длинные светлые волосы и точёные скулы. И всё же Сара узнала пылающий голод в голубых глазах. Она нашла пропавший портрет Джарета, которого не обнаружила в картинной галерее. Даже воспроизведённые в масле и погребённые в пыли, глаза впились в неё, и она отвернулась с чувством дискомфорта. Что-то привлекло её внимание, промелькнув на границе поля зрения. К дальней стене было прислонено большое зеркало, подобное тому, что имелось в её спальне, его поверхность была разбита на тысячи осколков. Кто-то тщательно собрал осколки вместе, за исключением одного последнего кусочка. Если прищуриться и посмотреть под разными углами, в трещинах можно было почти разобрать рисунок, а может, картинку, или же слово... — Что, развлекаешься? — В легко узнаваемом голосе прозвучал лишь слабый интерес. Сара обернулась, в её зелёных глазах вспыхнула паника. Король Гоблинов опирался на дверь, скрестив руки на груди. Его голубые глаза сверкали от неподдельной ярости. Она волнами скатывалась с него, жгучая, как драконье дыхание и в равной степени злая, эта неосязаемая сила обращала в камень всё и вся, чего касалась. Сара оцепенела от его гнева. — Ну? — спросил он, опуская руки, и нарочито небрежно побрёл в комнату. Его пальцы кратко пробежались по поверхности сундука с сокровищами, вдоль края цветочного горшка, по бокам колыбели. Каждый жест выглядел таким беспечным, без гнева, что скривил его губы, и Сара почувствовала, что больше не узнаёт его. Он не был тем Джаретом, что обнимал её с любовью, пока она спала, не был недобрым Королём Гоблинов из её детства, потому что в своём защищённом невинностью детстве она никогда не представляла себе такой враждебности, такого неистовства, такой мстительности. Его рука гладила балдахин над колыбелью. — Я задал тебе вопрос, дорогая, драгоценная Сара. Ты развлекаешься, играя сама с собой в моей комнате? Она обрела голос, по крайней мере, робкое, условное его подобие. — В твоей комнате? — Она обернулась. — Здесь нет кровати. Тут только... колыбель. Это детская, ведь так? — Такой она кажется. Её паникующий разум метался, цепляясь за что-нибудь — что угодно — кроме злопамятного Короля Гоблинов. — Как ты спишь, если нет кровати? — Я не сплю. — Теперь он стоял перед ней. На таком близком расстоянии его ярость ощущалась как палящий зной, и она закрыла глаза, защищаясь. Но он не смилостивился. — Посмотри на меня, — прорычал он, с силой схватив её за лицо, без всякой нежности, какую он только недавно изображал. Она была вынуждена открыть глаза. — Я создание грёз. Мы не спим и не видим снов, когда не посещаем сны смертных. Зачем мне пользоваться кроватью? Так что то, что ты посчитала за «детскую» — на самом деле моя комната. Высоко над замком, в самой высокой башне, куда я совершенно ясно запретил входить. И что я должен сделать с тобой сейчас? Наказать? — Я… я… я не входила... — выдохнула она Он наклонил голову, насмешливо глядя на неё. — Не входила? — спросил он, больно сжав пальцы в её волосах. Она вцепилась в его руки, и он отпустил её голову, чтобы схватить за запястья стальными руками. — Не знала? Не подумала? Ничего не сделала, Сара? Не хотела? Но тогда ты ничего не хотела сделать. Я говорил тебе, Сара. Последствия. Я не могу всегда быть великодушен к тебе. Я уже отдал тебе своё сердце поиграть, этого было недостаточно? Это была такая мелочь, что тебе понадобилось залезть в мою комнату за новыми игрушками? Он с силой прижал её к стене, выбив дыхание из её лёгких. — Что ты трогала? — требовательно спросил он. Она помотала головой. — Н-н-ни-ничего, — пробормотала она, заикаясь. — Ничего-ничего, тра-ля-ля? — повторил он тихо. Он наклонил голову и прижался губами к её плечу. — Сара, драгоценная моя, я тебе не верю. Такая любознательная девушка как ты... — Правда! — взмолилась она. Он жёстко прикусил там, где поцеловал, и она зашипела от боли. — Не лги мне, Сара, — пробормотал он, не отрываясь от укуса. Он поднял голову. — Я никогда не лгал тебе, нечестно, что ты лжёшь мне. На её глаза навернулись слёзы, но она не расплакалась. Она забыла, каким жестоким он мог быть, потому что это безусловно жестоко — быть таким добрым в один момент и таким карающим в следующий. Жестоко было упрекать её вот так, как если бы он никогда не говорил того, что сказал совсем недавно. — Я попыталась счистить грязь с картины, вот и всё! — вскрикнула она. — Совершенно ничего больше. Уверяю. Я клянусь, клянусь Богом, что говорю правду. — Меня мало волнует Бог, — бросил он холодно. — Но ты клянёшься, что ничего не трогала? Она замотала головой, тёмные волосы упали ей на лицо; она не желала смотреть на него, не желала позволить ему увидеть слёзы, которые нельзя было удержать. — Я клянусь, — ответила она тихим голосом. Он отпустил её, и она кулем упала на пол, ослабнув от ужаса, порушенных надежд и горечи. Она ненавидела его в этот момент. Но прежде всего она ненавидела себя, ненавидела за слабость, за то, что посчитала его не злодеем, а, возможно, кем-то совсем другим, и ненавидела себя за то, что влюбилась в него. Король Гоблинов опустился на колени рядом с ней, резко приблизился к ней лицом к лицу и прошипел: — Теперь уходи. Покинь мой замок.***
Теперь сирень в цвету
Она поставила вазу с сиренью в своей комнате
И крутит в пальцах цветок, говоря:
"Ах, мой друг, ты не знаешь, ты не знаешь,
Что есть жизнь, ты, держащий её в руках";
(Медленно сгибая стебли сирени).
— T.S. Элиот, "Портрет леди"