***
После недели работы над коллекцией Усаги вернулась к обычной студенческой жизни: ранние подъемы, занятия, а вечером — поход к Ами в больницу. После того, как они спасали детей в парке развлечений, Усаги решила побольше узнать о первой помощи людям с различными травмами. — Ами-тян… Привет, надеюсь, не отвлекла? — улыбнулась Усаги, вешая пальто в ординаторской. — Нет, что ты, Уса-тян, я так рада тебя видеть! Прости, очень много работы. Все еще не забрали детей с отравлениями. Но даже не они — моя главная проблема. У тебя есть время? — поинтересовалась брюнетка, чуть поворачивая голову. Нет, все же сейчас, в холодном искусственном свете люминесцентных ламп, ее черные волосы слегка отливают синевой. — Да. До вечера я свободна. Ами потянула подругу следом за собой. — В этом отделении находятся дети, которые уже практически выздоровели. Но они — сироты. Они потеряли родителей во время аварий… Скоро их заберут в приюты. Надеюсь, что кто-нибудь из родственников отыщется. Потому что… — Ами не договорила, сглотнув вставший в горле ком. — Я посижу с ними, Ами. Все хорошо, — Усаги успокоила подругу светлой улыбкой и прикосновением к плечу. — Спасибо, — на душе Мидзуно сразу стало легче; это все она, их Светлая и ее тепло. Лицо Усаги вновь расцвело волшебной улыбкой, которая возвращала свет в души людей, и маленьким легким солнышком она вошла в комнату, где сидели несколько детей. — Привет! — Здрасте… — раздался нестройный ответ детей. Некоторые смотрели на нее заинтересованно, а некоторым было уже все равно: кто придет, что принесет — их мир уже рухнул. Одни уже осознали, что остались в одиночестве, что больше не увидят родных лиц, а другие все еще надеялись… — Меня зовут Усаги, — девушка и не думала унывать. Она была слишком большой оптимисткой, чтобы отчаиваться и, даже несмотря на все опасные происшествия последних недель, не переставала любить и верить в этот Мир. А осиротевшим детям как раз этого и не хватало. — А чем вы занимаетесь? Можно, я с вами посижу? Парень, что был постарше остальных, со скепсисом, который так не свойственен детям, осмотрел ее с ног до кончиков волос, а потом произнес: — Ты слишком молода, чтобы усыновить кого-нибудь, — и снова вернулся к чтению манги. — Да, я знаю… Но я просто хочу… — начала было Усаги, когда ее резко прервали: — Помочь? — буркнул он. — И чем ты собираешься помочь? Нас скоро отправят в приют, откуда вряд ли кого заберут. Кто-то из малышей заплакал навзрыд. — Я просто хочу с вами познакомиться, — в руки Усаги попался небольшой кусочек бумаги, и она быстро начала что-то сгибать, разгибать, — и подарить кое-что… — на открытую страницу манги упала прекрасная бумажная роза. — Я, может быть, и не смогу помочь вам найти родителей, но я могу просто посидеть с вами. До края ее сарафана дотронулась маленькая ручка, и взгляд доверчивых карих глаз, полных слез и невысказанной тоски, смотрел на нее с надеждой: — А мне можно лозу тоже? Усаги снова солнечно и мягко улыбнулась и села на ковер, отвечая: — Конечно… А тебе нарисовать или сложить? — А можно? Руки делали, не задумываясь, и вот несколькими штрихами карандаша и мазками краски на листе бумаги появилась прекраснейшая красная роза, словно живая. Малыш схватил ее и потащил к себе в уголок. К Усаги тут же потянулись бумажки и карандашики в маленьких ручках. — А можно принцессу? С крылышками… — А машинку? — А принца… — Журавлика… Пожелания сыпались одно за другим. Усаги рисовала и рисовала: машинки, принцев с принцессами, цветы, журавликов, дома, улицы, звезды и планеты — каждый рисунок, каждая новая созданная фигурка оригами возвращала частичку света в сердца детей. Большинство маленьких пациентов уже ушли на ужин, когда к ней подошел мальчик с мангой. — Ты красиво рисуешь. — Спасибо, — Усаги удивилась, что он решил с ней заговорить. — А ты можешь нарисовать мою маму? — и паренек бережно достал из нагрудного кармана маленькую фотографию женщины. Скорее всего, она была из документов — слишком неестественное выражение лица, вынужденная поза. — Только чтобы она улыбалась? У меня больше ничего не осталось — все сгорело… — слезы тихо капали на пол, но он не стирал их, а просто стоял, боясь, что сейчас над ним посмеются и прогонят. Но девушка не прогоняла, а вместо этого нежно обняла. — Я нарисую. Обещаю. Расскажи мне о своей маме, а я нарисую её такой, какой ты её помнишь. Она не знала, что в эти минуты за ней наблюдал еще один человек.***
— Мамору, — голос Шефа отвлек парня от просмотра очередной папки со свидетельскими показаниями. Может, они что-то упустили? — Да, Цукино-сама… — он тут же поднялся, поправляя костюм. — Уже довольно поздно, но мне жена позвонила — Усаги до сих пор из университета не вернулась, — сказал Кенджи, перепроверяя документы и сортируя их. Сердце Мамору пропустило удар… А капитан так спокойно говорит об этом? Сам он готов был сорваться и обзванивать всех знакомых по всем полицейским управлениям Токио, чтобы поднять как можно больше людей для поисков одной девушки. — Сэр, — Мамору старался сдержаться. — Она решила помочь Мидзуно-сан, девушке, которая работает у нас в лаборатории, — пояснил Шеф, все так же продолжая работать с документами. — Та в больнице волонтером устроилась. Только вот дочка задержалась там дольше всех оговоренных сроков. Зная Усаги, могу сказать, что она просто увлеклась чем-нибудь. Поэтому я прошу тебя, съезди за ней, а то мне как-то неспокойно. Заодно заберешь у Мидзуно-сан отчеты по последним происшествиям, включая массовое отравление в парке. А то Гэнсо где-то пропал. По-моему, у него девушка появилась… — на последней фразе Кенджи все же оторвался от документов, отправляя очередную папку в архив. Мамору вздохнул с облегчением. С Усаги все в порядке. Ну и устроит он ей головомойку, чтобы больше не волновала так близких! — Я тоже так думаю. А учитывая его характер, то думаю, что там все очень серьезно. — Да уж. Надо хотя бы выяснить, кто она. Не хотел бы из-за какой-нибудь фифы терять хорошего работника и человека. Мамору кивнул. Он знал, что Ито, несмотря на свою замкнутость, довольно ранимый, и неудачные отношения могут его сломать. А то, что парень влюбился серьезно, было написано у него на лице. Поэтому Мамору поклонился инспектору Цукино и отправился в больницу за Усаги. Найти девушку оказалось делом не простым. Сначала он разыскал Мидзуно Ами, у которой взял отчеты, а потом, словно между делом, поинтересовался местонахождением Усаги, о которой беспокоятся ее родители. Уставшая от утомительной смены, интерн Мидзуно вскочила. — Совсем про нее забыла! Лейтенант, я не могу ее подвезти сейчас до дома, сама я живу тут рядом… И меня попросили подежурить еще одну смену… — покаялась в своей безотказности интерн. — Все в порядке, Мидзуно-сан. Ее отец попросил меня довезти ее. Так что просто скажите, где она, — успокоил девушку Мамору. — В детском отделении. В комнате реабилитации, — и Ами указала на схеме больницы, где это место находилось. Мамору кивнул и отправился в указанную комнату… Через приоткрывшуюся дверь он словно подглядывал за чужой жизнью: взрослая девушка бегала за маленькими детьми, смеялась, обнимала малышей, когда ловила их… Какое-то подобие веселой семейной жизни. Если бы можно было в нее влюбиться еще больше, то Мамору точно сделал это. Потому что раньше он любил этот образ: красивая, уже сформировавшаяся фигура, манящие губы, затягивающие в омут глаза… Но сейчас он впервые увидел в Усаги не просто женщину, а будущую мать: она настолько гармонично смотрелась с кучей детишек, настолько искренне их любила. Такой должна быть, по его мнению, идеальная мать. Идеальная жена. Почему-то захотелось оказаться рядом и просто посидеть, купаясь в том Свете, что распространяла вокруг себя эта девушка. Хоть немного погреться рядом. Хотя вряд ли ему позволят. Он слишком долго над ней издевался, слишком часто раздражал ее. Почему? Потому что знал — он ей не пара. Слишком глубоки раны его души, чтобы портить ее жизнь своим мерзким характером, который не слишком способствовал дружеским чувствам. Он до сих пор удивлялся своей дружбе с Фурухатой Мотоки… Учитывая, с чего начались их взаимоотношения.***
Два года назад. Мамору привычно после занятий ждал за углом старшей школы Джубан, чтобы проводить взглядом уже ставшую такой родной фигурку дочери Шефа. Несмотря на то, что он не мог быть рядом с ней, все равно хотел защитить ее. Уже не единожды он ввязывался в драки из-за нее. Один раз это были какие-то бандиты, которые хотели схватить девушку и выслеживали ее. Второй раз ее задирал одноклассник, которому Мамору потом подробно и доступно объяснил, как общаться с девушками и что нельзя делать с ними. И вот его мечта появилась из ворот школы с заплаканными покрасневшими глазами и помчалась, не разбирая дороги, прочь. Первым желанием парня было догнать ее, остановить, расспросить, утешить, стереть слезы с ее щек, прикоснуться к губам, успокаивая… Но он просто следовал за ней невидимой тенью. Именно тогда она столкнулась с барменом из кафе — симпатичным зеленоглазым блондином. Столкнулась случайно на улице, когда тот выходил выкидывать мусор. Врезалась в него, а потом долго извинялась. Парень пригласил девушку в кафе, а Мамору понял, что сейчас просто сгорит от ревности. Захотелось до потери пульса избить парня, который посягнул на «его» Усаги. О чем они разговаривали, Мамору мог только догадываться — он только видел склонившуюся над вазочкой с мороженным головку Усаги и парня, о чем-то рассказывающего. Зато, когда Усаги ушла домой, Мамору вернулся к кафе. Как оказалось зеленоглазого бармена звали Фурухата Мотоки. Он студент, а здесь подрабатывает, как и его сестра Уназуки (об этом рассказала постоянная клиентка бара — пожилая женщина). Подождав, пока закончится смена, Мамору подловил Мотоки, когда тот запирал дверь, и припер к стенке без объяснений. Фурухата почему-то даже не сопротивлялся, а только спокойно произнес: — У меня нечего брать. А кафе закрывается на кодовый замок. Даже я раньше, чем утром, его не открою. Поэтому и убивать, и грабить меня бесполезно. Грабить? Он — будущий полицейский, который не хотел бы терять обещанное место в управлении, терять уважение и доверие Цукино-сама из-за каких-то разборок. Но глупая ревность застилала глаза и не давала думать рационально. — Делать мне больше нечего. Я так, предупредить. Не смей подходить к Усаги. Только попробуй ей что-нибудь сделать — и тебе не жить… Блондин спокойно повернулся. — А тебе не кажется, что она сама вполне способна решить — с кем ей общаться? Ты что ей, муж? Отец? — блондин вовсе не выглядел напуганным. — Кто я — не имеет значения, — отрезал Мамору. — А ее в школе обижают. Ты об этом в курсе? — внезапно задал вопрос Мотаки. — ЧТО?! — вот это действительно было для Мамору чем-то новым. Ведь, несмотря на слежку, в школу он попасть никак не может. — Следишь за ней, а главного не знаешь. Да ладно тебе. Я тебя еще днем заметил, ты разговаривал с госпожой Мегуми в баре. Может, такая наивная дурочка этого не заметила… Но не все такие слепые. — Она не дурочка! — взвился Мамору, хотя, чего греха таить, не раз сам называл Усаги так в лицо, но никогда за глаза. В своих мыслях он ее называл СОВСЕМ по-другому. — Но наивная идеалистка, — качнул головой Мотаки. — Слушай, да перестань на меня так смотреть, словно хочешь прибить только за то, что я посмел дышать в ее сторону. У меня девушка есть, и мне ее вполне хватает, так что, если честно, меня школьницы не привлекают. Мамору понимал, что вообще это все глупо. — Я тебя предупредил. Ты в курсе, кто ее отец? — продолжал запугивать брюнет. — Да, это она уже сказала. Так что хватит, нечего брать меня на испуг. Может, тебе стоит с ней поговорить? Раз уж так любишь… — Я не… неужели заметно? — парень понял, что сказал, слишком поздно, и почему-то расслабился. Фурухата казался спокойным и на маньяка, которого Джиба нарисовал себе, не тянул. — Мне — да… — констатировал Мотаки, надевая куртку и готовясь отправиться в метро, чтобы поехать домой. — Я не могу быть с ней, но хотя бы могу защитить ее… — покаялся Мамору, прислоняясь спиной к стене. — Глупости все это. Если любишь, то зачем придумывать какие-то отговорки? — блондин выдохнул. Вот еще один его возможный клиент на психоанализ. Как будто их мало. Госпожа Мегуми постоянно смеется над ним за это, предлагая вместо технического факультета поступить на психологический. — Ты не поймешь… — Мамору закрыл глаза. — Ты попытайся объяснить. Времени все равно много… — если уж опаздывать на метро, то опаздывать конкретно. — Кстати, как тебя зовут хоть, Ромео? — Джиба Мамору, — представился брюнет, доставая по привычке визитную карточку. Если бы не темнота на улице и невнимательность самого Мамору, он бы заметил, как расширились глаза его собеседника. Мотоки выслушал его тогда. Выслушивал и потом. Иногда рассказывал о проблемах, с которыми к нему приходила Усаги. Сидя в очередной раз в кафе, Мамору поинтересовался у подошедшего к нему Мотоки: — И все-таки, почему ты всем помогаешь? — Может, мне просто нравится видеть вокруг себя счастливые лица? — Спасибо, — Мотоки был единственным, кто знал о его любви к Усаги. Он не осуждал, разве что иногда хмыкал над очередным прозвищем, спрашивая, не надоело ли Мамору терзать самого себя без причины.***
К Усаги подошел парень, самый старший из тех, кто был в комнате. Не по-детски серьезный, вдумчивый. Он что-то читал до этого. И только, когда остальные разошлись, обнял ее. Молча. Словно доверяя ей какой-то секрет. Что-то зацепило Мамору в этой сцене. Паренек был не старше самого Джиба, когда тот оказался в подобном месте. До сих пор больницы у него вызывали чувство дискомфорта. Может быть, потому, что это было первым воспоминанием в его новой жизни? Вот такая же детская комната. И он, сидевший совсем один, в углу, не знающий, как держать себя с окружающими. Естественно, они тоже не разрывались от желания с ним общаться. Наоборот, его замкнутость воспринималась ими как вызов, высокомерие. Поэтому они задевали его, стараясь стереть то, что принимали за выражение превосходства, с его лица, чем вызывали еще большую замкнутость и нежелание общаться, отчужденность. Самым простым во время избиения было отключиться, забыть, где ты находишься, перенестись в другой мир, где у него были защитники, которые встают на его сторону. Но жизнь научила его рассчитывать только на самого себя, разучила мечтать и любить. Пока в его жизнь не вошла Усаги, согревая застывшее сердце одним своим присутствием. Но этот свет не для него. Когда-нибудь она найдет достойного человека, выйдет замуж, у нее будет счастливая семья. Хотя от одной мысли о том, что к ней прикасается другой мужчина, хотелось выть, бить стены кулаками так, чтобы в кровь, вдребезги, но он бы не сделал ничего, чтобы остановить ее. Потому что рядом с ним ей не место. Не место ангелу рядом с его уже умершей душой. А он просто будет рядом. Этого достаточно. Защитить. Даже ценой своей жизни. Мальчик отдал ей какую-то фотографию и застенчиво улыбнулся, словно давно разучился это делать. Усаги, со слезами на глазах, села рядом, обняв его в ответ, и подарила бумажную розу… Болезненные воспоминания ожили в памяти Мамору… Четырнадцать лет назад. Токийский Госпиталь. Боль. Не от того, что на ноге все еще гипс, а на щеке шрам, заклеенный пластырями. Не потому, что болит голова, или ребра ноют. А потому, что он один. Совсем один. Он еще надеялся, что за ним кто-нибудь приедет. Найдется. Разделит его одиночество. Поможет вспомнить. Потому что у него не было ничего — только пустота там, где должна быть память. Он даже не помнит своего имени. Не помнит того, что помнят все остальные дети: родителей, поездки, отдых, детский сад, друзей. Он знает, что все это у него было. Знает, но не помнит. В горле стоит комок невыплаканных слез, и он опять забивается в темный, как и его память, угол, смахивает накипающие слезы, не позволяя им пролиться. Внезапно раздается топот детских ножек, и штору отодвигает чья-то маленькая ручка. — Привет… Ты здесь один? — интересуется улыбчивая девочка лет пяти, чуть хмурясь. — Да. — кивнул Мамору: он уже хотел отвернуться, показывая, что общение с ним — не лучшая из идей. — Почему? — настаивала упрямая малышка. Он просто пожал плечами. Почему он тут один? Потому что родители погибли, а больше он никому в этом мире не нужен? — Никто не должен быть один, — заключила малышка, смотря на него чистыми голубыми глазами, и протягивая ему розу из букета, — у меня сегодня братик родился. Теперь я тоже не буду одна. Он взял розу. И, впервые за несколько недель, улыбнулся. Ей невозможно было не улыбнуться, она была такой чистой и светлой, что согревала, заставляла верить в чудо, лишь одним своим присутствием: — Спасибо. — Я уверена, что есть люди, с которыми ты будешь не один, — в глазах этой девочки внезапно отразилась мудрость тысячелетий. — Можно, я еще к тебе приду? — Да, — он для верности еще и кивнул. Он не знал, что завтра его уже здесь не будет, что его отправят в приют. Он не знал, что этот ангел придет специально к нему, но, так и не найдя, разревется, устроив уставшему отцу истерику. Он не знал, что пройдет всего десять лет, и он встретит ее снова, только не узнает. «Она? Не может быть…» — мелькнуло озарение в его мыслях, он ведь хранил ту розу до сих пор, несмотря на то, что она практически превратилась в пыль. Именно ее он защищал, когда его избивали, именно за нее готов был драться хоть со всем приютом. Потому что она была единственным доказательством, что тот разговор — не плод его больного воображения, его надеждой, что чудо все-таки существует. — «Ангел…» Он сглатывал непролитые слезы — но глаза были сухими, слишком давно он разучился плакать. Отдышавшись, он открыл дверь, входя в просторную комнату. — Пошли, тебя родители ищут, — ему хотелось сказать так много, но все слова застревали в горле и казались недостаточными, чтобы выразить то, что переполняло сердце. Усаги посмотрела на часы и, ахнув, обняла и сказала пару ласковых слов мальчику: — Я еще зайду и принесу, что обещала, — и, схватив свои вещи, ринулась к выходу. Мамору хотел было взять ее вещи, как ему дорогу загородил десятилетний мальчуган: — Ты злой, ты ее обидел. Она хорошая, — он сжал кулачки, словно хотел бросится на полицейского, чтобы защитить девушку. Мамору лишь кивнул, огибая этого рыцаря. Как будто он не знал, что поступает грубо, но так было лучше. Для всех. — Усаги! Куда несешься, дурочка! Моя машина у входа. Меня твой отец попросил довезти тебя. Девушка приостановилась, развернувшись на каблуках. — Достал! Бака! Я сама дойду! — все же высказала свое мнение Усаги, когда они были уже в холле больницы. — Не будь дурой. Сейчас уже темно, — попытался успокоить ее Мамору, внутренне хмурясь — он явно перегнул палку. — Перестань меня так называть! Я не дура! — отрезала девушка, снова накручивая себя. — Так не веди себя, как обиженный ребенок. Извини, я не хотел тебя задеть, — мягко сказал Мамору с намеком на улыбку. Нет, все же, рассерженная, она выглядела такой забавной. Вот теперь Усаги была ошеломлена по-настоящему. Этот бака впервые в жизни извинился. — Что ты сказал? — переспросила девушка, мгновенно успокаиваясь. — Я сказал, что ты ведешь себя, как ребенок. Поехали, я тебя отвезу, — парень попытался взять ее вещи, чтобы донести до машины. — Нет, потом. Ты извинился… я не ослышалась? — она была так взволнована, что схватила его за руку. — Нет, я всегда извиняюсь, если не прав, — спокойно ответил Мамору, но душа его млела от прикосновения нежной кожи, хотелось перехватить ее руку и поцеловать. — Значит, ты признаешь то, что обижал меня зря, — сделала вывод девушка. — Если я тебя и обижал, то делал совершенно непреднамеренно… И если ты констатации фактов восприняла как оскорбления, то… Усаги не могла понять: то ли это очередное оскорбление, то ли действительно извинения, но какие-то странные, но, вроде, искренние. — Хорошо. Поехали. Только не обзывай меня… пожалуйста. Я устала. Прервав разговор, они сели к нему в машину. Усаги достала из сумки тетрадь и горестно вздохнула. Мамору бросил косой взгляд на написанное. Высшая математика. Кажется, его ангел забыла сделать домашнее задание. Естественно, весь вечер с детьми просидела. Бедняжка. Вечно за свою доброту расплачивается. Он молча выхватил тетрадь с заданиями и ручку из рук Усаги и быстро начеркал решение. — Держи. Она недоуменно смотрела на тетрадь, словно подозревая ту в каких-то темных делах. — Почему? — Потому что сегодня я добрый, — и они стартанули в направлении ее дома.