Линия жизни

Футболка промокла от пота и противно липнет к телу. Образок, выбившись из-под ткани одежды, больно ударяет в грудь после каждого прыжка. Волосы спутались надо лбом. «Надо отрезать их, на хер!» – думаю, делая очередной заход. Отталкиваюсь внутренним ребром и, вроде бы… Чёрт! Опять раскрываюсь раньше, чем нужно, и вижу, как лёд стремительно приближается к лицу. Нет. Не падаю. Вгрызаюсь лезвием, высекаю сноп льдинок, но удерживаюсь на ногах. Надо ещё раз. Набираю скорость. Скобка, корпус, свободная нога назад, внутреннее ребро… лечу вверх и вперёд. Раз, два, три, четыре… раскрыться. Удар о лёд отдается болью в позвоночник. Спокойно! Свободную ногу назад… Рабочую на внутреннее ребро… Руки. Теперь… Чёрт! Что там теперь? Останавливаюсь. Пытаюсь выровнять дыхание. Упираюсь руками в колени. Нахожу глазами батю у бортика. – Алексей Николаич, как? – кричу, стараясь чтобы голос звучал бодро. – Хреново, Жень! Ко мне, быстро! Да. Подъезжаю, протягиваю руку за водой. – О чём ты думаешь? О бабах, о водке? Хрен знает, о чём ты думаешь, только не о фигурном катании! Ты чего, первогодок? Ты какого… извиняюсь, ералаша, раскрылся сейчас? – Да сам не знаю. Спина забилась, что ли… – Не знает он! А должен знать, Евгений Викторович! – Бать, не начинай, а? Я только вкатывать начал. Ты ж знаешь. – Если я не буду начинать, ты – очень быстро закончишь! Всё на сегодня. В душ, есть и спать. Завтра – в шесть утра ОФП. Саша, на лёд! Петров вскакивает со скамейки и почти выпрыгивает на каток: боится его. Мне смешно. Я надеваю чехлы за бортиком и вспоминаю себя. Боялся ли я батю когда-нибудь? Наверное, да. Наверняка. Просто не помню уже об этом. Иду по длинному переходу в раздевалку. Как ходил миллион раз. Спину тянет ноющей болью. Надо сделать укол. Или подождать и сделать завтра с утра? Решаю потерпеть. Не в первый раз. Сейчас переоденусь, доеду до дома и завалюсь спать. В счастливый сон без сновидений. Потому что сил на них уже не осталось. Так же как и на всё остальное: на Янкины рассказы об очередной тусовке, которую я пропустил; на размышления о том, почему на льду не получается так, как я хочу; на мысли о Лёхе… И это главное. Главное, что заставляет доводить себя до полной мышечной анемии, до состояния овоща. Потому что если дать себе чуть-чуть расслабиться, хоть самую малость, он снова явится ко мне во сне, и я снова буду умолять его и… просыпаться с чувством собственной беспомощности. – Женёк! Чей-то голос выводит меня из задумчивости. Я оборачиваюсь и вижу Слуцкую. – Привет, Ириш! Ты как тут? – Да… у нас тут репетиция на маленьком катке, через пару часов. – Репетиция? На спортивном катке? Я от Авера охреневаю: теперь уже всякие престарелые конькобежцы будут у спортсменов лёд отнимать? Это я, конечно, не о тебе! Ты – звезда, молодая и красивая! Тебе – можно! – А "престарелых конькобежцев" не будет. Только молодые и резвые. Такие, как я. – А их что, уже в тираж списали? Или жена из дома не выпускает? Ирка внимательно меня разглядывает, а потом быстро-быстро говорит. – Я не знаю где он. Жень, правда, не знаю. Я его ни разу не видела с тех пор, как… – секундная пауза, – …ну, месяц, в общем. И к телефону он не подходит. И дома никого нет. Мы с Ильёй и ездили, и звонили. А жена… жена от него ушла. Уже недели три… И… Ты прости, если я там что лишнее… ну, или не знаю. Просто ты спросил. Я волнуюсь уже. Понимаешь? У нас репетиции, афиши, билеты там… Он же никогда не пропускает. Не пропускал раньше… – она опускает глаза. – Ладно, я побегу. Меня ждут там. Так рада была тебя увидеть! Заезжай как-нибудь, а то пропал совсем. А я скучаю… – торопливо целует меня в щёку и, развернувшись на каблуках, убегает. Я смотрю ей вслед и думаю… Стою под душем и думаю… Одеваю чистую одежду и думаю… Выхожу из спорткомплекса, сажусь в машину, кладу руки на руль и думаю: «Пошёл на хуй, мудак!»… И еду к нему. *** Охранник на въезде пропускает мою машину без всяких вопросов. А вот дверь в подъезд мне открывает консьерж. И я машинально отмечаю, как вытягивается его лицо при виде меня. Ну да, он-то знает, кто в этом подъезде живёт. Ну и хорошо. Значит, не придётся долго объясняться. – Ключи есть от квартиры? – я смотрю на него с самым бесстрастным выражением лица. – От чьей? – От его квартиры, – улыбаюсь. А уж я умею улыбнуться. Так, чтоб у «принимающей стороны» кровь в жилах застыла. Натренировался. – Есть. Запасные. Они всегда с женой оставляют. Жена, правда, уехала, несколько недель назад… да и его я уже давно не видел, но… – Давай сюда. – А...? – Быстро! Ключи звякают о стойку. Я сжимаю их в кулаке и иду к лифту. Парень что-то говорит мне в спину, но я его не слушаю. Я очень хорошо умею не слышать то, что мне не интересно. Стоя в лифте, не думаю ни о чём. Голова пустая. Подхожу к двери. Звонок не работает, и я стучу кулаком. За дверью тишина. Теоретически, я ещё могу уйти. Но… Я вставляю ключ в замок и поворачиваю. В квартире полумрак, стойкий запах перегара и старых окурков. Я иду по коридору. Той дорогой, которой шёл месяц назад. И которой, получасом позже, он тащил меня за руку. Только в этот раз датчики движения не реагируют на мои шаги. Не торопятся включить свет. Как будто знают, что я здесь лишний. Останавливаюсь в дверях спальни. Лёха лежит поперёк кровати. На нём те же джинсы и та же толстовка. Всё в тех же пятнах крови. На полу, на кресле, на тумбочке у кровати валяются бутылки. Большинство из них – пустые. Но в некоторых ещё что-то там осталось на дне. Под Лёхиной рукой, прямо на простыне, пепельница, полная окурков… Все это я успеваю увидеть за одно мгновение. Потом взгляд возвращается к его лицу. Синева из-под глаза ушла, нос больше не распухший, а вполне нормальный, ну, разве что чуть-чуть теперь сдвинут в сторону… усмехаюсь… губы больше не в крови… Но зато на щеках чёрные тени, под глазами мешки отёков, а на губах корка засохшей кожи. Русые волосы спутаны и давно не мыты… «Скотина, бля!» – это следующая мысль, которая появляется в моей голове после той, с которой я сюда приехал. Я подхожу к окну и поднимаю жалюзи. Яркие сумерки белой ночи заливают комнату светом. Он даже не шевелится. Я стаскиваю его с кровати. Закидываю на плечо и, как мешок с картошкой, волоку в ванную. Он что-то пьяно булькает горлом. Но это даже отдалённо не похоже на человеческую речь. Прямо вот так, как есть, в одежде, я зашвыриваю его в душевую кабину и включаю холодную воду. Он сползает по стене на пол. Струи воды ударяют его по голове, стекают по лицу, заливаются сзади за шиворот. Одежда на нём промокает насквозь. И только теперь он начинает подавать признаки жизни. – Н хй! – рука вяло приподнимается и тут же падает. И через секунду: – Холдн, бля… – А это хорошо, Лёш, что холодно! Это отлично просто! Получай удовольствие! Он поднимает на меня мутный взгляд. – Опять?! Я ж тебя… того… Короче, иди на хер! А вот это больно! Вот это ты зря! Я беру его за плечи и резко дёргаю вверх. Он ударяется головой о кафель и жалобно охает. – Что ж ты всё время дерёшься, мальчик мой? – спрашивает он. – Ну вот прям всегда. На мне уже места живого нет. Поцеловал бы лучше. Ты ж так целуешься… как никто… А я бы тогда… я бы тогда… тебе бы понравилось… Это всё… не так всё… А ты всё приходишь и морду бьешь… А я… А что я? Что я теперь? Изыди на хер, короче… А то ведь…Если ты ещё раз… я ведь и сдохнуть могу… хотя, тебе что… у тебя эти дети там и сучка твоя… или кто там ещё? Кого ты там…? Или это тебя…? Запутал ты меня… Оставь ты меня! Дай ты мне сдохнуть уже! Он начинает вяло вырываться из моих рук, брызги летят во все стороны. А я вдруг понимаю, что и сам уже давно промок. И кожаная куртка безнадёжно испорчена. Я сбрасываю её на пол вместе с рубашкой. Делаю воду в душе тёплой и начинаю стаскивать с Лёшки мокрую одежду. Очень быстро он остаётся голым. Я чувствую себя извращенцем, но прямо в джинсах, захожу в кабину и прижимаю его спиной к своей груди. Он откидывает голову назад и упирается затылком мне в плечо. Я замираю. Ну, давай, вякни что-нибудь! Но он молчит. Даже глаз не открывает. Некоторое время мы просто стоим. Мокнем. Я обнимаю его. Прижимаю к себе. Держу, не давая упасть. Какая-то часть меня вопит, что это низость, даже где-то подлость, что это мерзко с моей стороны, что если бы он так поступил со мной, то… но я отгоняю эти мысли. Не хочу думать вообще. Это мой маленький кусочек счастья. И плевать, что ворованный и не настоящий. Жаль, что нельзя стоять так вечно. Я бы не отказался. Если бы предложили. Но мне никто не предлагал. А даже, как бы, наоборот. Снова глушу в себе голос, подозрительно похожий на совесть, и тяну руку за гелем для душа. Ведь если я нашёл его в той же одежде, что и месяц назад, едва ли он недавно мылся? А значит… Он уже согрелся. Кожа под моими руками гладкая и тёплая. Гель приятно пахнет какой-то растительной фигнёй. Добавляет мягкости прикосновениям. Я изучаю руками его тело. Каждый мускул, каждый поворот, каждый изгиб. И уже через пару минут понимаю, что это была плохая идея. Потому что я-то не пьяный. И мои ощущения зашкаливают. Затапливают с головой, забирают дыхание и обрушиваются вниз сумасшедшим возбуждением и стыдом. Я отодвигаю его от себя. Слушаю, как он мычит что-то невразумительное. Хочется снова врубить холодную воду. Только теперь уже для себя самого. – Яг! – я пихаю ему в руку флакон с шампунем. – Давай, я тебя держу, ты – голову моешь. Он держит шампунь с таким усилием, как будто это гиря двухпудовая. Глаз не открывает. И вообще ничем не показывает, что меня услышал. Подавляю желание потрясти его за плечи. – Яг! – кричу почти в самое ухо. Он вздрагивает. Поднимает свободную руку и кладет её поверх моей у себя на плече. Поглаживает мои пальцы. Его рука соскальзывает безвольно. Он вздыхает. Роняет на пол кабины шампунь. И пытается упасть вслед за ним. Удерживаю его. Понимаю, что сам он ничего делать не будет. Поднимаю шампунь. Снова разворачиваю Лёху спиной к себе. Он с готовностью прижимается. Запрокидывает голову. Мне чертовски неудобно мыть его волосы в таком положении. Но я боюсь пошевелиться. Боюсь сделать хоть одно лишнее движение. Хоть что-то. Не мне сейчас говорить о неудобствах. Я торопливо смываю последние остатки шампуня. С него и с себя. Выключаю воду и… – Жень, ты извини… я сейчас так не в форме… мне чуть-чуть только прийти в себя… и… прости, а…? Он поворачивает голову и собирает губами капельки воды с моего предплечья. Не столько поцелуй, сколько собственное имя, произнесённое им, приводит меня в состояние, близкое к панике. Быстро, пока он окончательно не очнулся, я выталкиваю его из кабины. Заворачиваю в самое большое полотенце, какое есть у него в ванной, и тычками в спину гоню в комнату. Лихорадочно шарю по шкафам, пытаясь найти хоть одну чистую простынь. Нахожу. Смахиваю с кровати пепельницу и, прямо поверх старого белья, стелю новое. Всё это время он стоит посередине комнаты, раскачиваясь из стороны в сторону, не открывая глаз. Я сгребаю его в охапку и швыряю на кровать. Туда, где взял. Он падает на спину и лежит, раскинув руки. Не шевелясь. – Обидел я тебя… – бормочет он . – Но ты уж тоже… как меня… больно… знаешь, как болит… хотя… да откуда тебе… Голос его затихает, и он проваливается в сон. Надо уходить. Причем немедленно. Я разглядываю свои, насквозь мокрые, джинсы. Ну что, придурок, получил удовольствие? Искупался? Решение приходит. Не сразу, но приходит. Я возвращаюсь в ванную, достаю из кармана куртки телефон и набираю Иркин номер. – Ты извини, я знаю, что у тебя репетиция и всё такое… Но ты бы не могла сейчас приехать? – я делаю паузу и вздыхаю. – К нему. – Ты о ком, Жень? К кому приехать? – и тут она понимает. – С ним всё в порядке? Я бросаю взгляд в сторону спальни. – Ну, это как сказать. Но жить будет. Ты там привези ему что-нибудь пожрать. Что там эти алкоголики жрут? Рассол капустный? Не знаю, сама реши… и это… Ир, возьми там у меня в шкафчике штаны спортивные и куртку. Ключ… ну ты знаешь, где ключ. Ладно, да? – Жень, а ты сам-то как? – голос у неё испуганный и какой-то жалостливый. – Я охуительно, Ир! Чё ты херню спрашиваешь?! – я понимаю, что ору на неё, и заставляю себя успокоиться. – Приедешь? – Жди! – коротко бросает она и разрывает связь. Где-то час до её приезда я стою у окна в гостиной и замираю от каждого шороха. *** – Я курицу купила. Бульон сварю. Таблетки какие-то. Мне в аптеке посоветовали. И ещё фигни всякой. И кофе. Он без кофе – не живой. И… Боже! Что здесь было? – она оглядывает комнату и принюхивается. – Этот идиот ещё и курил? Тут бригада уборщиков нужна. Тут одной маленькой фигуристкой не обойдёшься. – Ир, – я в панике хватаю её за руку, – ты же понимаешь? Если кто-нибудь узнает… Ну он же… ему ж жизни не дадут потом ещё полгода… – Не бойся, я шучу. Хотя, подложил ты мне свинью, конечно! Хотя, и я хороша! Не надо было тебя сюда отправлять. Да. – Не надо было что, прости? – я прямо чувствую, как каменеют мышцы лица. – Ну, Жень! Ты чего, правда думаешь, нас в СКА репетировать пускают? Вот секцию не пускают, а нас – пожалуйста?! – То есть, ты хочешь сказать… – Я что хочу, то сейчас и говорю. И не сверли меня глазёнками своими. Я тебя, Плющенко, не боюсь. А ты – единственный, кто его не боится. Ты чего подумал, что он пил целый месяц, а мы все забили на него просто? Ты дурака-то мне не включай, я тебе не журналистка. – Слуцкая, я… – чувствую себя и правда дураком. Ну конечно, тупой развод. Приехала, глазами похлопала. Если б я дал себе труд задуматься. Но я только о Лёхе думал. И… – Ты, Жень, единственный, кто ему мозги может вправить. Тут уже весь «звёздный десант» перебывал. И все посланы были. Кто культурно, а кто и не очень. А тебе вон и дверь открыли, и в окно не выбросили, и вообще… – Что вообще?! Ир, что вообще?! Кто мне дверь открыл?! Я у консьержа внизу ключи отобрал! Я сам себе всё открыл! Звёздный твой десант так не мог сделать?! Ты не могла?! – А ты не ори! Раз не сделали, значит, не могли! А ты – смог… – она замолкает и продолжает уже другим тоном и голосом: – Жень, ну поверь, если б я могла ещё что-то придумать… я б тебя не трогала. Просто уже всё. Край. Понимаешь? Как ни странно, я понимаю. Где-то глубоко-глубоко. Так же, как и то, что Ирка меня только подтолкнула. Ехать сюда она меня не заставляла. Даже не просила. Так чего теперь? – Ладно, Ир. Будем считать, что я тебе отомстил. Вот этим всем, – я обвожу рукой комнату. – Но больше никогда не смей так со мной поступать. – Прости… – Ирка, как и всегда, понимает. Знает, что я говорю серьёзно. И я, в свою очередь, знаю, что её «прости» – настоящее обещание. Поэтому всё. Вопрос закрыт. И обсуждать больше нечего. – Ты мне вещи привезла? Только после этого вопроса она обращает внимание на то, во что я одет. Точнее, полураздет. – Вещи твои в сумке. А… ты чего в таком виде? И у тебя, что? Джинсы мокрые? Ты что, мылся? – Нет, Ир. Я – нет. Я Лёху мыл. Ледяной водой… – мне доставляют удовольствие её вмиг покрасневшие щёки и уши. – Ты – что? Нет! Молчи! Я не хочу ничего знать! Никаких подробностей! Вообще – ничего! И… уходи отсюда! Я торопливо переодеваюсь в коридоре. Возвращаюсь в комнату. Моя футболка в кровавых пятнах лежит на стуле. Там, где я её и оставил месяц назад. Надеваю её. Заглядываю к Ирке на кухню. – Я пошёл, Ириш. Дверь закрой. И… у меня к тебе просьба одна. Я ж ключи у консьержа отобрал. Так вот. Это… тело… когда и если придёт в себя, скажи ему, чтоб разобрался там. Если кто где хоть полслова напечатает, скажи, что я приду и убью его. На этот раз, по-настоящему! – И, уже в прихожей, не могу отказать себе в маленьком дополнительном удовольствии: – И, да, если ты не хочешь ничего знать, в хозяйскую спальню не ходи. Он там голый. Абсолютно. Ирка снова краснеет, а я улыбаюсь, представляя, о чём она думает. – Да, Ириш, там, в ванной у него, моя рубашка и куртка. Мокрые. Я б сам забрал. Но… – Он там в спальне голый, – заканчивает за меня Ирка. – Иди уже отсюда. Я заберу, когда он очнётся. И оденется. Целую её в щеку. Обнимаю. И, выходя, захватываю с тумбочки ключи. Зачем? Ответа у меня нет.