Линия жизни

– Женя! Ну, что ты делаешь? Ну, объясни мне! Останавливаюсь. Разворачиваюсь к бате лицом. – Разворачиваюсь, Алексей Николаевич. На сто восемьдесят градусов, вроде. Или ты мне не так сказал? – Евгений Викторович! Ты мне хамить не смей! Разворачивается он! Ты базовые шаги мне показываешь или программу? Здесь не «разворачиваться» надо «на градусы», а думать, Женя! Размышлять! До судей донести мысль свою! – Ну, так а я чего делаю? – Вот именно! Что ты делаешь? Сначала этот кусок. Отъезжаю на исходную. Дожидаюсь Мишина. – Начал! – командует он. Вдыхаю. Выдыхаю. Начинаю. Думаю. О шагах. О лезвиях. О том, что новые ботинки, наконец-то сели по ноге и, кажется, стали родными. И только когда вот это движение на внутреннем ребре, тогда еще немного дискомфорт. Надо больше его катать. Вот же, блин! Если б не синяк этот на спине! Целых две недели отнял! А всё Ирка со своим врачом! Если б не она, и ботинки бы уже обкатались и… – Евгений! Останавливаюсь. На этот раз разворачиваться не приходится: батя прямо передо мной. – Да? – Что «да»? Думаешь о чём сейчас? Ты мне что катаешь? Показываешь что? Что тебе ботинки жмут? – А что, так заметно? Всего один. Левый. И совсем чуть-чуть уже… – улыбаюсь. – Ты сюда смеяться пришёл? Или тренироваться всё-таки? Вернулся на старт. Заново всё. Возвращаюсь. Жду. Слушаю команду. Вдыхаю. Выдыхаю. Думаю о программе. О музыке. Классная музыка. История тоже. Драматическая, скажем. Личная. Если это всё вкатать, как надо, то убить всех можно. Накалом страстей. И никакой любви не надо. Никакого «меня не любишь ты, но люблю я». Как давно это было, блин! Сейчас бы эту "Кармен". Этого тореадора. Сейчас бы я выдал, да. Хотя и тогда, кажется, выдавал. Но что-то другое, наверное. Но любили же! Нравилось! А… – Стоп! Сначала! Пошёл! Откатываюсь. Останавливаюсь. Жду команду. Начинаю. Что, интересно, не так? Что там такое батя видит? Или чего не видит? Всё ж нормально делаю. Шаги. Руки. Корпус. Всё на месте. Всё там, где надо. Чётко всё. Посекундно почти. Размышления о смысле жизни в движении головы и пальцев на руках. Всё ж понятно: жизнь не удалась, и денег последний мешок… Печаль. Грусть. Тоска. И разворот на сто восемьдесят градусов. И… – Стоп!!! Ты издеваешься надо мной сейчас?! – Бать, ну что опять? – Ты робот, Евгений Викторович?! У тебя на шарнирах всё?! На смазке масляной?! И тебя печалит сейчас, что в правом локте ржавчина?! – Бать, ну чего ты ерунду какую-то… – Молчать! Сначала. Начал! Отъезжаю. Дышу. Не дышу. Как у доктора, блин! У Айболита! – Примёрз там?! Начал! Ладно. Поехали. Вот человек. Мужчина. Я, например. Думаю. Вот всё плохо у меня. Хуже не бывает. Ну, или кажется так. Потому что хуже всегда бывает. Надо только расслабиться. И тут жизнь тебе по челюсти – раз! Что? Думал, плохо тебе было? А сейчас как? Вот то-то! Раньше-то оно, оказывается, было хорошо! Так, может, и сейчас хорошо? А то, стоит себя сильно пожалеть – и вот тебе, пожалуйста, подарочки пойдут: хотел медаль олимпийскую – на тебе, вторую – готово, Лёху – фигня вопрос… ну как? Лучше, Евгений Викторович? Не ошалел там ещё от счастья-то? А то, если мало, так мы добавим! Ты, главное, проси! У нас тут полные карманы разных пряников! И… Стоп! А что я делаю? Катаю что? А батя-то чего молчит? И где он вообще? Останавливаюсь. Оглядываюсь в поисках Алексея Николаевича. Нахожу его за бортиком. – Бать, а ты чего ушёл-то? – Вон пошёл, Евгений Викторович! Завтра в десять утра. В зале. Подъезжаю к нему. – Алексей Николаевич, ну ты чего? Ну, давай сначала. Ну, извини. – Я сказал тебе: пошёл вон с катка. И до завтра чтоб я тебя не видел. – Так у нас ещё сорок минут. До Петрова. – Да? Ну, так попляши здесь. Самостоятельно. Тренер тебе для этого не нужен, Жень. – Бать, ну я ж извинился. Ну, прости, задумался. – Ну так всё обдумал? А теперь я пойду, подумаю. А ты попляши, попляши. Хорошо получается, кстати. – Алексей Николаевич! Ну чего ты хочешь от меня? Батя несколько секунд разглядывает меня. Вздыхает. И продолжает уже другим тоном: не тренерским, отцовским… – Я от тебя, сынок, ничего не хочу. Ты мне дал уже всё. Это ты сам от себя чего-то хочешь. Так ты пойми, чего. Чего, чего? Кататься я хочу. Победить. Первым быть. Лучшим. И чтоб вопросов ни у кого. Чтоб всем рты позатыкать. Чтоб Сашка мной гордился. Чтоб радость была от победы. Светлая, чистая. Как в детстве. Как в 2001. Вот чего я хочу, бать: назад, в будущее! – Иди, Жень. Иди домой. Отдохни. Подумай. И завтра, к десяти, в зал. *** Сажусь в машину. Завожу. Трогаюсь. Выворачиваю на Ждановскую набережную. Еду вдоль Ждановки. Направо, в Петровский. Еще раз направо, на Красного Курсанта. Паркуюсь возле «Красного Знамени». На лавочке у подъезда вездесущие старушки. На качелях дети. И мамочка какая-то с коляской. Вот чёрт! День же. Люди же. Лезу под сиденье за бейсболкой и в бардачок за тёмными очками. Рука находит посторонний предмет. Вытаскиваю, хотя уже знаю, что это. Ключи от моей квартиры. Вторые. С Лёхиным брелоком. Верчу их в руках. Открываю, закрываю чехол на лезвии. Как будто снова слышу его голос: – В следующий раз, позвони, прежде чем прийти! Усмехаюсь и кладу ключи в карман. Никаких мыслей в голове. Никакой цели. Вроде бы. *** Просыпаюсь. Не открывая глаз, нашариваю на тумбочке телефон. Смотрю сквозь полуприкрытые веки. Почти десять вечера. Значит, проспал я часов пять. И по всем временным законам я уже пару часов как должен быть дома. Набираю Янку. Сообщаю, что я на Курсанта. И приеду поздно. Выслушиваю все её подколки на тему мифических любовниц и реальных засосов, даже отвечаю что-то в тему. И мы смеёмся, прощаясь… А сам… сам пытаюсь поймать за хвост мелькающие в голове мысли… о любовницах, о синяках, о засосах, о… следующем разе… да… вот о чём… Я словно со стороны смотрю, как набираю номер, слышу его короткое «Да…» и говорю, старательно артикулируя слова и стирая эмоции. – Подъезд помнишь на Красного Курсанта, где вы портвейн пили? Девятая квартира. Через два часа. И, вместе с последним словом, понимаю, осознаю, с кем разговариваю, и о чём. И тут же отключаю телефон, не дожидаясь ответа. Потому что… всё равно узнаю его… через два часа. И этого времени с лихвой хватит на то, чтобы успеть сжечь все свои нервные клетки. Я долго лежу на кровати, глядя в потолок, пытаясь усмирить колотящееся сердце и трясущиеся руки. Пытаясь понять, от чего я на самом деле в такой панике: от того, что он может не приехать, или… наоборот? *** Звонок в дверь раздаётся в половине двенадцатого. А это не два часа. Это – полтора. Тебя, Лёх, не учили, что приходить раньше почти так же неприлично, как и опаздывать? Открываю дверь и отхожу в сторону. Успеваю заметить порез от бритвы на подбородке, почувствовать запах лосьона после бритья… внутренне удивляюсь тому, что он мылся, брился и одевался, явно ради того чтобы приехать сюда: футболка даже не успела помяться. Соскучился, Лёш? Я тоже. Можешь не сомневаться. Вот даже волосы высушить не успел. Потому что ты поторопился. И долго ты так стоять собираешься? Всё ж понятно уже. Я усмехаюсь. – Ну че, раздевайся. Удар головой в грудь такой силы, что выталкивает меня из прихожей в комнату. Я оступаюсь, спотыкаюсь, хватаюсь руками за подвернувшийся стул… и падаю на пол с жутким грохотом. Примерно чего-то такого я и ждал. Баран, блин! Ты чё думаешь, я поверю, что ты сюда драться приехал? Весь такой чистый, нарядный? Возвращаюсь обратно в прихожую. Яг уже почти ушёл. Почти. Но не ушёл. Открыл дверь и замер на пороге. Ну и? Ждёшь, что я тебя остановлю? – Уходишь уже? Даже чаю не попьёшь? – А ты меня чай пить звал? Не, Лёх. У меня и нет его. Чая-то. В этой квартире вообще ничего нет. Я здесь гостей не принимаю. Но ты достал уже. Честно. Долго ты будешь из себя придурка строить? – Нет. Поэтому хочу уточнить: я тебя на аркане сюда не тащил. Ты сам приехал. Можешь уйти. Но я больше не позову. Он захлопывает дверь. Разворачивается. Идёт ко мне, раздеваясь на ходу. И эти его несколько шагов растягиваются в сознании почти на целую вечность. …Руки поднимаются вверх, за голову, сгиб локтя, движение мышц… мгновенное ускорение времени и… футболка падает на пол… рот мой наполняется слюной… смотрю, как Лёшкины пальцы обхватывают пуговицу на поясе джинсов, выталкивают из петли, тянут вниз язычок молнии… – Не позовёшь, говоришь? Он хватается руками за края полотенца у меня на шее и дергает на себя. Притягивает. Рассматривает. Я жду. Не отвожу взгляда. Считываю, казалось бы, незаметные, изменения в чертах лица. Вижу, как расслабляется воинственно выдвинутая челюсть, как закладывается морщинка между бровей, как бьётся пульс на виске, как расширяются зрачки… и подталкиваю его вперёд. К себе. Словами. Голосом. Интонацией. – Ну? Трахаться будем, или чай пить? – Чай, – отвечает он, прежде чем поцеловать. Если бы он мог меня убить своим поцелуем, он бы убил. Потому что он снова целует так, как будто дерётся. С такой злостью сминает мои губы, с такой силой вдавливает свои руки мне в лопатки, как будто пытается отомстить за что-то. За то, например, что вообще здесь. Со мной. За то, что не может остановиться. А он не может… Я вижу, понимаю это так отчётливо, как будто он сказал это вслух. И это знание… такое мучительно сладкое. И сам он, весь, с этим злым бешенством в крови и в руках, с яростным огнём внутри, с жадными злыми поцелуями, с явно чувствуемым возбуждением, как смертельная доза адреналина. Заставляет кровь закипеть. Выплеснуться. Сосредоточиться в кончиках пальцев, в нервных окончаниях, в этой бесконечной секунде времени. Ответить таким же напором, страстью, яростью… Но я удерживаю себя. Целую его с нежностью. Позволяю ему всё. Не сопротивляюсь. Я и так весь твой. Делай, что хочешь. И злость его растворяется, сжимается, тает, вытекает из него вместе со стоном, когда он отрывается от моих губ. – Спальня там… – я неопределенно машу рукой себе за спину. – Хорошо … – выдыхает он куда-то мне в шею и послушно идёт за мной. Сегодня я не хочу никуда торопиться. И он словно читает мои мысли: отзывается своей неторопливостью. Все его прикосновения неуверенно-медленные. Длинные. Он словно изучает меня. Вслушивается. И моё тело отзывается на его ласки, почти невинные в своей лёгкости. Я даже не пытаюсь ничего контролировать. Первый раз мне наплевать на то, что он думает обо мне. На самом деле наплевать. Настолько, что я не сдерживаю себя вообще. Не думаю ни о чём. Позволяю себе просто чувствовать. Здесь и сейчас. Подчиняюсь его поцелуям, касаниям, взглядам… Отвечаю на все его немые вопросы, такими же беззвучными «да»… Выгибаюсь навстречу. Захлёбываюсь воздухом, собственным дыханием, стонами. Желанием. И до боли в пальцах держусь за него. Боюсь отпустить. Оторваться. Потеряться. Потому что кроме него ничего нет. Никого. Пустота. Только я, и только он. Только вот сейчас. В этом настоящем. В этом ощущении полной, абсолютной физической близости. Я словно растворяюсь в нём. Встраиваюсь в него. В биение его сердца. В пульсацию его крови. В ритм его движения. Теряю себя. Забываю совсем. Оставляю только его имя. Которое бьётся в груди вместо сердца. Пульсирует с каждым движением. Заполняет всего меня. И я выдыхаю его прежде, чем умереть. *** Я прихожу в себя. И первая моя мысль, первое желание – сбежать от него. Я скидываю с себя его руку. Встаю. Собираю свои вещи и иду в душ. Закрываюсь на замок и разглядываю себя в зеркало. Видок у меня тот ещё. Усмехаюсь сам себе. Да, дружок. В таком виде не стоит показываться Алексей Константинычу. Потому что весь мой вид сейчас – свидетельство его беспредельной, абсолютной власти. С опухшими губами, с синяками от его пальцев, со следом от его зубов на плече, трудно оставаться независимым. Холодным. Но… я тренировался сто пятьдесят миллионов лет. Маленькое усилие – и отражение послушно выдает улыбку. Отдельно от всего остального. Дружелюбный оскал людоеда. Ледяная угроза в воздухе. Феномен Плющенко. Расслабляю лицо и включаю воду. Мыться, одеваться и улыбаться… Я выхожу из ванной, готовым ко всему. К любым словам, взглядам, усмешкам… Синяки и укусы надёжно скрыты одеждой, губы и глаза – дежурной улыбкой. Я готов. Но… он не смотрит на меня. Лежит поперек кровати. Так, как будто хотел встать и передумал. Заснул. Я подхожу почти вплотную. Разглядываю его. Жду. Веки подрагивают, но глаз он не открывает. Но не заснул же он в самом деле? Внутри закипает злость. – Дверь можно просто захлопнуть. Замок автоматический, – я говорю нарочно громко, и он вздрагивает от звука. Открывает глаза. Смотрит непонимающим взглядом. – Но… в тумбочке у кровати есть ключи… – я останавливаюсь. Даю словам проникнуть в сознание. – Квартира моя. Здесь никто не живет, и я сам почти не бываю. Соседям всё фиолетово. Репортёров нет. Но, тем не менее, входя и выходя, постарайся быть незаметным. Я позвоню. Он всё ещё молчит. Смотрит. Я несколько секунд жду хоть какой-то реакции: согласия или возмущения. Но в нём ничего не меняется. Он разглядывает меня, как динозавра. Как ископаемое. Как мумию из египетского зала, которая вдруг заговорила после нескольких веков молчания. Ну и ладно. Я, в общем, всё сказал. Решай сам. Разворачиваюсь и ухожу. Дверь закрывается за мной. Автоматически. Ага. Я выхожу на улицу и втягиваю носом прохладный ночной воздух. Завтра. Завтра я вернусь и узнаю, что ты решил. И думать обо всём этом я тоже буду завтра