Линия жизни

«Наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Верона»… Фраза вертится в голове с тех пор, как я её услышал. Всё время пограничного и таможенного контроля. Привычно снимаю ремень. Прохожу рамку. Надеваю снова. Таможенник внимательно вглядывается в моё лицо. И вдруг широко улыбается: – Добро пожаловать! – и добавляет через паузу: – Можно автограф? Улыбаюсь в ответ. – Для кого? – Для Алекса. Вот ведь… ты, наверное, единственный Алекс во всей Италии! Пишу в протянутом мне блокноте: «Для Алекса – первого итальянца, которого я встретил сегодня! С наилучшими пожеланиями!» Добавляю подпись и смайлик. И не удерживаюсь: – Твоё имя по-русски: Алексей. Знаешь? – Нет. Мне нравится. Красиво. А ты знаешь своё итальянское имя? – Нет, – я пожимаю плечами: а правда, как меня зовут по-итальянски? – Джузеппе. – Тоже красиво! Мы улыбаемся друг другу. Я забираю свою сумку с ленты, и протягиваю ему руку. – Пока, Алексей! – Пока, Джузеппе! Люди в очереди по ту сторону рамки смотрят на меня с ненавистью. Я заставил их ждать. Терять время. Да наплевать! Я в Италии! И ничто не испортит мне настроения. *** – Плюш!!!!! – Джонни даже подпрыгивает на месте от нетерпения. Размахивает руками. Вокруг него стайка полуголых щебечущих девушек. Почему они всегда к тебе липнут? Где бы ты ни появлялся, вокруг в ту же секунду начинается праздник. Хочешь ты этого или нет. Но сейчас, по-моему, хочешь. Я прохожу последнюю стойку, и Джонни напрыгивает на меня. Виснет на шее. Заставляет подхватить на руки и обхватывает своими длиннющими ногами. Я смеюсь. И говорю ему по-английски: – Привет, Джонни!!! Я рад тебя видеть! Очень, очень рад!!! – Нет, нет, нет. Говори по-русски. Я хочу говорить по-русски. Слышишь? – Джонни быстро и горячо дышит мне в шею. – Я скучал. По русскому языку… Он запрокидывает голову и смеётся, счастливый от своей шутки. И я, глядя в его радостное лицо, тоже почти счастлив. Джонник. Как же я по нему соскучился! Отсмеявшись, он начинает отчаянно вырываться из моих рук. – Всё, всё! Пусти меня! Плюш, что про нас подумают люди? – он делает круглые глаза и с опаской озирается по сторонам. Но губы предательски подрагивают, обнажая кончики клыков, выдавая намерение снова засмеяться. – Люди подумают, что ты гей, Джонни. – Я?! Почему я, а не ты?! Я выгляжу, как… – он оглядывает ярко-жёлтое чёрти что, надетое на нём сверху и голубые джинсы, обтягивающие ноги. – А!!! Ты видел? Ты видел, какие у меня ботинки?! Или как это будет? Я разглядываю его ноги обутые в «нечто»… Но, во всяком случае, это нечто на шнурках и на резиновой подошве. – Это будет «кеды», Джонни. – Не важно. И почему мы всегда здесь стоим? Надо идти. – Не «всегда», а «до сих пор». – Мы стоим до сих пор! – он смеётся. Хватает меня за руку, и тянет в сторону выхода. – Ты прав, Джонник. Пойдем. Надо купить билеты. – А я купил! И прекрати меня так называть! Я – Джон! У меня серьёзное мужское имя! – В таком случае, я – Евгений Викторович. Будь любезен, Джон! Когда у нас поезд? – Через девять часов. Я всё узнал. Всё купил. И ты Евгеньиий… Ладно. Называй меня как хочешь, но я ЭТО выговаривать не буду! – он вздёргивает свой острый подбородок и снова смеётся. – Мы пойдем к Ромео и Джульетте! Потом будем пить вино. Я знаю одно хорошее место. Нет. Очень много хороших мест. И погуляем. Я взял фотоап… Это я тоже не буду выговаривать! Я буду делать фото. Тебя. И меня. Вместе. Портить твою… пе-ру… ру-пе… fuck! – Что это ты там собрался портить, Джон? – я хватаю его поперёк талии и поднимаю в воздух. – Ну, так как? – Поставь меня!!! – Джонни брыкается и смеётся. – Я не буду ничего портить!!! Я буду вести себя хорошо!!! – но, как только касается ногами земли, отскакивает на два шага и говорит, скорчив ужасное лицо: – А номер в гостинице у нас общий. Один. На два. – На «двоих», Джонник. А не на «два». И вот за это я тебя сейчас убью. И буду жить в номере один. Во всех трёх комнатах. – Так не интересно! Ты даже не подумал, что я заказал одну комнату, с одной кроватью… Он обиженно надувает губы, а я шепчу ему в ухо: – Три кровати лучше, чем одна… Джонник, это гораздо больше вариантов… Это простор для фантазии… и совсем не интересно то, что ТЫ об этом не подумал… Шутя, чмокаю его в ухо. Обнимаю. Щекочу. Жду улыбки. Смеха. Но взгляд его серьёзен. Зелёные глаза, прозрачные и тёмные, внимательно меня разглядывают. – Нам надо поговорить? У тебя что случилось? – Не «что», а «что-то». И нам не о чем говорить. У меня ничего не случилось, Джонни. С чего ты взял? – Ну, нет! Я твой друг! Ты влюбился? Или это просто секс? С кем? Это не женщина? Да? Это… Скажи мне. Он переходит на английский и даже не замечает этого. Мне приходится подстраиваться. – Нет, Джонни. Ничего не случилось. Что ты выдумал? – Отлично. Не хочешь, не говори. Только не ври мне. У тебя другие руки, другие губы… Я чувствую. Я – гей. Ты забыл? – Нет, Джонни. Я не забыл. Но, правда, ничего не случилось! – Отлично! Ничего не случилось! А я – дурак! Я – идиот! Может, я натурал? Если ты скажешь мне, что это так, я – поверю! Поверю! Он вырывается из моих рук. Злится. А я растерян. Какие «другие руки» и «другие губы»? Что такого ты почувствовал, Джонник? Как?! Джон уже достаточно далеко от меня, машет рукой какому-то итальянцу, уговаривая его отвезти нас. Нас? Или только его? Я почти бегу к нему. – Куда ты собрался? – Я? – отвечает он снова по-русски, и невинно хлопает ресницами. От обиды не осталось и следа. – Мы же договорились: к Ромео и Джульетте. Ты что, всё забываешь? Тебя надо лечить? Джонник! Я тебя обожаю! Ты – самое лучшее создание на земле! Толкаясь и мешая друг другу, мы забираемся на заднее сиденье такси. Пожилой итальянец улыбается нам в зеркало. – Куда едем? – Балкон Джульетты… – запинаясь выговаривает Джонни по-итальянски. – Влюблённые? – спрашивает водитель, трогаясь с места. – Нет! – хором отвечаем мы с Вейром. – Мы друзья! *** – Плюш! – кричит Джонни где-то у меня за спиной. Я откидываюсь назад. Запрокидываю голову. – Ну! – Может, ты вино будешь, а? – Джонни! Какое вино? У меня режим. – Итальянское вино полезней итальянской "Coca-Cola"! И потом, у тебя завтра никто кровь на допинг брать не будет. И я никому не скажу. – Ага! Главное, мне не говори, – я смеюсь. – Это ж не для кого-то. Это я так решил. Я не пью, пока катаюсь. Вообще. – Тогда надо поменять бокал. Нельзя пить воду… – Джонни появляется из-за барной стойки с пустым стаканом и бутылкой "Coca-Cola". – Не шевелись! Не двигайся вообще! Не моргай! Вейр жестом фокусника меняет бутылку и стакан в руках на фотоаппарат. – Джоооонник… – Я сказал, ничего не делай! Не разговаривай! – Сколько можно фотографировать? Ты же знаешь, что я не люблю. Джонни уже раз десять успел нажать на кнопку, постоянно перемещаясь у меня за спиной. – Не люби, – примирительно говорит он. – Я буду любить. Ты даже не представляешь, какая хорошая будет фото. – "Какое", а не "какая". – Как это никакая? Я говорю: очень хорошая. Он так упрямо поджимает губы, так сверкает глазами, так серьёзно это всё произносит, что невозможно не засмеяться. И я смеюсь. И отсмеявшись, встаю на ноги и отбираю у Вейра фотоаппарат. – Всё, Джонник! Баста! – Паста? Почему паста? Ты опять хочешь есть? – Нет. Есть я не хочу. Это такое слово… жаргон. Означает "конец"… – я объясняю, и добавляю в конце по-английски: – Ты меня понимаешь? – Я прекрасно понимаю тебя и по-русски. Хватит переходить на английский. Баста! – Джонни Вейр, я тебя обожаю! И давай уже, наконец, выпьем! Он что-то бурчит себе под нос, пока я наливаю в его бокал вино, а в свой – воду. – За нас! – Джонни, отпивает глоток и закатывает глаза. – Какой ты всё-таки глупый! Невозможный! Как можно пить эту американскую химическую гадость? Я не отвечаю. Отвечать бесполезно. И спорить глупо. – Ну, я понял. Больше не говорим на эту тему, да? Хорошо… – Джонни заводит глаза к потолку. – И на другую тоже не говорим? – На какую "другую"? – смотрю на него вопросительно. – Знаешь, – он возвращает взгляд. Конечно, знаю, Джон. Я не "всё забываю", и меня пока еще не "надо лечить". Но, по-моему, всё было ясно еще в аэропорту: я не хочу говорить. Не хочу. – Ладно, – он вздыхает, – молчи. Я скажу. – Джонник… – Молчи. Я другое скажу. Не пугайся. Я твой друг. У меня есть телефон. У тебя есть телефон. Если ты захочешь говорить, или если будет надо говорить… Америка не так далеко. Не отвечай сейчас. Просто знай, и всё. – Спасибо. Джонн… – О нет!!! Я говорил, не отвечай, – Джонник почти падает на спину, укладывается головой мне на колени, и смотрит снизу вверх, хлопая ресницами. – Теперь я буду говорить тебе, как я испорчу твою ре-пу-та-ци-ю… Ты слышал? Я выговорил это слово! – Не "говорить", а "рассказывать". Еще чуть-чуть – и ты научишься выговаривать "Евгений Викторович". – Нет. ЭТО – никогда! Так вот. Я приеду домой. Не сейчас, конечно, а послезавтра, и напишу в интернете, что был в Италии. С русским. С очень красивым, и очень русским. С тобой. И выложу фото. Немного. Несколько штук. Самые красивые. Это я тебе обещаю. И все будут мне завидовать. Особенно… – Особенно эти "все" будут завидовать мне. Потому что это не ТЫ был в Италии с "красивым русским", это Я был в Вероне с самим Джоном Гарвином Вейром! У балкона Джульетты. И, кстати, трогал её за грудь. И, между прочим, загадал. – Я и не сомневаюсь. Я тоже – трогал, и тоже – загадал… – он активно хлопает ресницами, и смотрит на меня театральным "молящим" взглядом. – Ох, Джонник! Потренируйся ещё! Я совсем не верю, что ты загадал меня! – Вот так всегда! – теперь глаза его смеются. – Ты всё сломал! Я так старался! Номер, вино… что я ещё делал? Не помню. – А, так это тебя надо лечить, потому что ты всё забываешь? – я начинаю его щекотать, и он вскакивает, отпрыгивает и, смеясь, кидает в меня диванную подушку. – Драться?! – воплю я. И тоже вскакиваю. *** – Джон Вейр! Ты меня уколбасил за сегодня! – я лежу на кровати в одной из спален, весь заваленый подушками, и никак не могу отдышаться. – Я тебя сегодня что? – Джонник лежит на полу, завёрнутый в покрывало, и сверху накрытый еще одним. – У-кол-ба-сил… – по слогам повторяю я. – Жаргон? Значит, что ты устал, и я победил? Да? – Ну уж нет! Я, конечно, устал. Но при этом – победил! Это же очевидно: я занял кровать, и у меня все подушки! Джонник, сопя, выпутывается из покрывал. – А кто сказал, что подушки самое ценное? Зато у меня два покрывала! И в другой комнате есть другая кровать! – Да ты что? Это полностью меняет положение вещей! Я согласен на боевую ничью. При условии, что, сразу после перемирия, ты разрешишь мне лечь спать. – Договорились! – Джонник сверкает зубами в улыбке. – А ты отдаёшь мне половину подушек! – Хоть все, если при этом мне не придётся шевелиться! Джонник собирает в охапку свою часть подушек и идёт к двери. – Спокойной ночи, Плюш. Спи. Завтра будем рано вставать. – Спокойной ночи. Но вставать рано мы будем уже сегодня. Во сколько, кстати, ты договорился с Мауро? – В два часа. Когда будет сиеста. Но ты понял, что он ничего не обещал? Просто поговорить. – Понял. Понял. Не волнуйся, Джонни. – Тогда спи. Джонни выходит и закрывает за собой дверь. *** Мауро сидит напротив меня за столиком летнего кафе. Тень от зонтика падает на стол между нами. Мы только что обменялись рукопожатиями и теперь изучаем друг друга поверх толстых кожаных папок меню. Мне нравится Гаспери. У него хорошее лицо. Тёмные глаза. Оттопыренные уши и морщинка между бровей. Короткие тёмные волосы. Серьёзный взгляд. Изучающий. – Джонни сказал, что я не интересуюсь фигурным катанием? – Да. Я знаю. Мы можем говорить по-английски? Я очень плохо знаю итальянский. Я улыбаюсь, и Мауро кивает, переходя на английский: – Если это удобней для тебя. Подходит официант. И мы делаем заказ. – Здесь варят очень хороший кофе. Лучший во всей Италии. Я рекомендую, – говорит Мауро. – Спасибо. Но я ничего не понимаю в кофе…– я развожу руками. – Чай – мой напиток. Мауро кивает головой. Дожидается, пока отойдёт официант, и говорит. – Итак. Я не интересуюсь фигурным катанием. Но тебя я знаю. Ты выиграл золотую медаль. Здесь. В Италии. В Турине. Я молчу. Да. Я выиграл медаль. Здесь. В Италии. В Турине. И это было чертовски давно. К нашему разговору это не имеет никакого отношения. Ну, практически… – Почему ты выбрал меня? Тебе нравится моя одежда? Что сказать? Похвалить, чтобы он согласился? Но мне не хочется ему врать. – Нет. Мне – нет, – говорю, и смотрю ему прямо в глаза. Да, Мауро, как хочешь, но я бы не стал катать в твоём костюме. Нет. – Твоя одежда не для меня. Но… У меня есть друг. И твоя архитектура, твоя одежда как будто специально для него. А я… я просто хочу сделать ему подарок. Мауро улыбается. – Тогда расскажи мне о своём друге. Какой он? – Он – фигурист. Один из лучших. Я сейчас покажу. Я достаю из кармана телефон. Хочу показать ролик с Лёшкиным прокатом. Но Гаспери накрывает мою руку своей, закрывая экран. – Нет. Я не хочу знать, как он катается. Я хочу знать, что он за человек. Расскажи мне. Одними прилагательными. – У меня не получится по-английски… – я и правда не смогу. У меня не хватит слов. У меня и по-русски может не получиться. – Говори по-русски. Я буду переводить, – Джонник, который до этого не проронил ни слова, кроме приветствия в сторону Мауро. Я и забыл про него, как будто он случайный посетитель, подсевший за наш столик. – Я буду говорить по-русски. Джон будет переводить. – Я понял, – Мауро придвигает к себе салфетку и достаёт из кармана ручку. – Я буду писать по-итальянски. Итак, твой друг… – Честолюбивый, амбициозный, резкий, жёсткий, колкий… – я останавливаюсь, давая Джонни время на перевод, и продолжаю после: – Сильный, взрывной, прямой, независимый, свободный, безрассудный, честный, умный, упрямый, ехидный, дерзкий, импульсивный, улыбчивый, волевой, наглый, настойчивый, упорный, гордый, многогранный, неординарный, отчаянный, общительный, остроумный, решительный, страстный, темпераментный, обаятельный, эмоциональный… Если сначала слова давались мне с трудом, то теперь я готов говорить целый день. У меня полная голова прилагательных. И я не успеваю их произносить. Заставляю себя остановиться. Закрываю глаза. Перевожу дыхание. Такое чувство, как будто Мауро вывернул мне душу наизнанку. И теперь знает про меня всё. И не осталось никаких тайн. Ничего личного. – Ты забыл «ранимый»… – голос Джонни заставляет меня удивлённо приподнять брови. – Забыл? Нет. Я не забыл. Просто это прилагательное не подходит. Джонник закатывает глаза и качает головой. – Ранимый. Мауро, ты должен записать. Это очень важно. Мауро записывает на салфетке ещё одно слово. Переводит взгляд с Джонника на меня. – Вот теперь покажи мне фотографию. Я хочу увидеть его лицо, его глаза. Только не показывай мне фигурное катание. Я лезу в интернет, нахожу первый попавшийся Лёхин портрет и разворачиваю телефон к Мауро. – Это он. Гаспери несколько секунд разглядывает фотографию. Потом смотрит мне в глаза и протягивает руку. – Я не обещаю. Но я попробую. Это даже интересно. Отправь мне по e-mail его фото. В полный рост. Штук десять-пятнадцать. И мерки. Если что-то выйдет, я пришлю эскиз в течение трёх дней. Тебя так устроит? – Да. Спасибо. Спасибо… – я даже не могу поверить. Благодарю сразу на всех, известных мне языках, вижу, как Мауро довольно улыбается, и вспоминаю: – Я не сказал про сроки. Костюм нужен в конце ноября. Времени не много. Я знаю. Я готов заплатить. Я… – Женя, не волнуйся так. Если у меня получится. Если тебе понравятся эскизы. Мы договоримся обо всём остальном. О сроках, и о деньгах… – он встаёт и протягивает мне руку. – Был рад познакомиться. *** Брешия совсем не похожа на Верону. Это другой город. Здесь нет оголтелых туристов. Нет толпы. И мы предоставлены сами себе. Не надо никому улыбаться. Никто не тычет пальцем, не шепчет за спиной: «Боже, это Джонни! Ого, это Женя!» И мы не дурачимся. Не играем на публику. Не смеёмся. Просто молчим. И даже тишина рядом с Джонни такая… правильная. Спокойная. Он больше не просит меня позировать. Не просит улыбаться. Хотя я знаю, что продолжает фотографировать. И в кафе, и в музеях, и в очередном разрушенном монастыре, и просто на улице… И меня это не раздражает. Иногда даже я сам беру фотоаппарат, чтобы снять Джонни. Мы целый день проводим в городе. Просто гуляем. Без цели. Разрешаем друг другу думать о своём. Взаимодействие сводится к коротким необходимым фразам, к лёгким касаниям руки к плечу, к взгляду. И этого достаточно. Достаточно для того, чтобы быть вместе. Быть рядом. И не мешать. Не знаю, о чем думает Вейр, а я до вечера не могу отойти от разговора с Мауро. Не могу привести в порядок мысли и чувства. Прикладываю к Лёшке разные прилагательные. Примеряю. Отбрасываю. Подбираю новые. И постоянно возвращаюсь к тому, которое назвал Джонни… *** Вернувшись в гостиницу, мы расходимся по комнатам. Не сговариваясь. Сегодня нет настроения впадать в детство. Сегодня вообще нет настроения. Я, как и вчера, лежу поперёк кровати. Смотрю в потолок и мечтаю о невозможном. Я думаю о Лёшке. О таком Лёшке, которого для меня не существует в природе. Мой Лёшка – это мальчишка, шипящий мне в лицо: «Вали в свой Волгоград!»; это молодой человек, с пренебрежительным отвращением уточняющий: «Да ты в зеркало смотрел на себя? Так пойди, посмотри ещё раз!»; это мужчина, задумчиво тянущий, глядя мне в глаза, ехидное: «Белоснежка, тебе в Сочи надо было в золотых трусах выступать»; это любовник, спрашивающий: «Может, мне денег забашлять двукратному Олимпийскому чемпиону?»… Это кто угодно, только не тот, к которому подходит это Джонниковское «ранимый»… А мне хочется уметь его ранить? Да нет. Хочется хотя бы знать, что это вообще возможно. Хочется… Мне хочется поговорить. Я встаю и иду к Джону. *** Вейр сидит на кровати. В руках у него бокал с вином. На коленях планшет. Он поднимает голову и молча сдвигает подушки у себя за спиной в приглашающем жесте. Я также молча падаю на покрывало рядом с ним. Снова смотрю в потолок. – Джон, как ты узнал? Я же не успел показать фотографию… – Нет. Не успел. Но ты долго рассказывал. Его трудно не узнать. – В мире миллиарды людей… Джонник оборачивается. – Ты хочешь поговорить о них? – Я хочу понять. Если ты знал, что я говорю о нём, почему ты предложил это слово? Почему? – Как это «почему»? Потому что он такой. Алексей. – Знаешь, Джон, у меня такое чувство, что… Да не важно! Просто расскажи мне тогда, какой он. Джонник откладывает планшет. Одним глотком допивает вино. Ставит бокал на пол. И вытягивается рядом со мной. – Алексей… Он очень вверху. Я почти подпрыгиваю на кровати, представляя как «он очень вверху». Джонник бросает на меня быстрый взгляд. – Неправильно, да? Я сейчас скажу… – он надолго задумывается. Я ему не мешаю. – Он никого не подпускает близко. Поэтому кажется, что ему всё равно. Понимаешь? Как это сказать? Вот ты, я, другие люди… нам всем бывает больно. У нас сердце ранено. Много раз. Иногда так, что почти хочется умереть. Но надо пережить. Терпеть. И потом будет легче. Может, будет шрам. А может, и нет. Просто опыт. Иммунитет. И живёшь дальше. Снова открываешься. Не боишься. Знаешь, любовь стоит всего. Даже если потом будет больно… – Джонник опять замолкает. Снова задумывается. – Он другой. У него нет опыта. Нет шрамов. Он никому не разрешает быть близко. Никогда не разрешал. Ни разу. Не умеет открываться. Но у него тоже есть сердце. И его тоже можно ранить. И даже хуже. Как объяснить? Такой человек… у него один шанс. Если тот, кто будет держать в руках его сердце, не станет осторожным… Тогда может разбить совсем. Навсегда. Как смерть. Только не телом, душой… Ты понимаешь? Мне трудно объяснить. – Я понимаю, Джонник, что ты хочешь сказать. Но, думаю, ты просто романтик. Лёха… он… его сердце нельзя разбить. Оно небьющееся. – А ты что, хочешь разбить ему сердце? – Я?! Джонни, солнышко, я давно уже не столь наивен! – А чего ты хочешь? – Не знаю. Сейчас уже не знаю. – Тогда как он сможет тебе это дать? Он тоже не знает, что тебе нужно. Люди должны говорить. Это важно. – Ты бы знал, Джон! Ты бы только знал, сколько он говорит! Без конца! Без перерыва! Я этими разговорами уже сыт по горло! – Сыт? По-моему, ты голодаешь, – Джонни улыбается, только улыбка выходит какой-то очень печальной. – Ты готов потратить очень много денег, чтобы купить ему подарок. Но не готов говорить. А это было бы бесплатно. – Да уж. Ругаемся мы абсолютно бесплатно. Каждый раз, когда я пытаюсь что-нибудь сказать, получается только хуже. Понимаешь? – Нет. Я только понимаю, что вы говорите не о том. Или не так. Надо говорить… душой, сердцем. Кто из нас русский? Ты должен знать всё лучше меня. – Ну да… Мы замолкаем и лежим, разглядывая потолок. Я думаю о том, что сказал Джон. И… всё что он сказал – правильно. Верно. Только не в нашем случае. О чём мы можем поговорить? Что нас связывает, кроме… секса? Что может быть у меня с ним общего? Чего я могу хотеть от него? Что сам могу ему предложить? Я предлагал ему уже всё. Всё, что только мог. И… – Джон, пойдём ещё раз в магазин спустимся? – Ты всё-таки хочешь есть? В нашей гостинице такой магазин. Всё, что ты купил, можешь тут же приготовить и съесть. И мы сегодня уже пользовались этой возможностью. Уже ужинали. А теперь… – Нет. Я хочу… купить кофе. Ты же американец. Ты должен разбираться. Помоги мне выбрать. Джонник обдумывает что-то и встаёт. – Ты ничего не понял, Женя. Ничего из того, что я сказал. Я смотрю на него и молчу. Что я могу ответить? – Почему ты лежишь? Мы же идём покупать кофе. Вставай. Мы спускаемся в магазин. И до самого утра покупаем и варим кофе. Весь персонал собирается посмотреть на это невиданное чудо. На двух сумасшедших… русских. Да. Джонник счастлив. Он с удовольствием объясняет, излишне старательно коверкая английский, что мы выбираем подарок для своего друга. И нам нужен только самый лучший кофе. Поэтому мы будем пробовать всё. И мы так и делаем. К рассвету останавливаемся на десяти разных сортах. Я добавляю к ним ещё две турки, и мы возвращаемся в номер. Упаковывать чемоданы… Каникулы закончились. Пора лететь домой… Возвращаться в ту жизнь, в которой всё, что я могу предложить человеку, которого люблю… это – кофе.