Линия жизни

Финальный прокат. Сегодня. Сейчас. Три месяца бессонных ночей. Три месяца работы. Три месяца рядом. Вместе. Пролетели, как один день. Я как будто только вчера позвонил ему и сказал: приезжай. Как будто вчера, и вместе с тем, так давно… как будто целая жизнь прошла… и… всё изменилось… я изменился… и смешно вспоминать, как дрожали ноги… как я обижался на его правду… как мы готовы были подраться из-за любой ерунды… мы… Теперь это слово такое правильное… естественное… верное… мы… хотя и до сих пор ни один из нас, наверное, не знает ответа на вопрос: кто мы? Кто мы друг для друга? Я точно знаю только одно: он для меня всё… Он – самое главное в моей жизни. Он – сама жизнь. И не только, не столько здесь, на льду… а вообще. Я много лет думал, что люблю его… что знаю его… что… А полюбил… по-настоящему полюбил только сейчас… только сейчас, когда на самом деле узнал… начал узнавать… перестал смотреть на него через призму собственных представлений… и вот теперь… теперь я точно знаю, что никого и никогда… ни до, ни после… Лёшка опаздывает. Но я знаю, что он придёт. Просто… у него тоже работа, обязанности, дела… своя жизнь. И ему надо оставить её где-то там, за порогом… сбежать, вырваться… Я жду. Использую это лишнее время, чтобы настроиться, почувствовать, стать другим… чтобы показать ему… заставить пережить сейчас… умереть и понять, что это обман, сон… что никакой смерти нет… есть только жизнь… его жизнь… и он сам… лучший… единственный… первый… Я уже целую неделю вожу в сумке его аккредитацию. Батино единоличное решение. Должность технического консультанта. Место в группе. Право выйти к борту. Быть причастным. И, наверное, Алексей Николаевич прав. У Лёшки должна быть возможность, но… он сам никогда даже не намекал… на то, что хочет её иметь… на то, что она ему нужна… И… я не хочу ставить его в неловкое положение… заставлять чувствовать себя обязанным… загонять в рамки необходимого выбора… поэтому аккредитация лежит в сумке… ждёт его решения… хотя бы намёка на него… и… если нет… то там и останется… памятью… воспоминанием… напоминанием о батиной любви ко мне… – Привет, Жень! Голос его выводит из задумчивости. Заставляет собраться, вернуться в реальность финального проката. Вспомнить о том, что, возможно, это последний раз, когда он смотрит на меня вот так… из-за борта… И… я должен ему показать… сейчас… если не будет другого шанса… – Привет! А я уже волнуюсь почти. – Ага. Расскажи мне. Ну, чё, ты раскатался? Готов? Я готов. Главное, чтобы был готов ты. Потому что сейчас… за эти четыре с половиной минуты ты проживёшь всю свою жизнь… с самого начала вот до этого дня… всё… лёд… страх… боль… войну… олимпиаду… победу… счастье… безысходность… надежду… смерть… длинный сон пластмассовой жизни… и… я заставлю тебя проснуться… оглянуться… увидеть… почувствовать… себя… снова… живым… потому что жизнь… это не лёд… не коньки… не умение прыгать четверные прыжки… жизнь – это любовь… это – я… Я останавливаюсь с последним звуком музыки. И стою так несколько секунд, приходя в себя. Возвращаясь. Собираясь с силами, чтобы посмотреть на него. Я знаю, что сделал всё, что мог… Отдал всё… приберёг только самый финал… только бильман… бильман – то, о чём он не знает… и… не узнает, если не приедет в Казань… и… никто не узнает… если он не приедет… – Я крут, Лёх? Скажи, что я лучший! – Ты лучший, Жень! Ты – самый лучший! Сделай там всё вот так, как сейчас. И больше ничего. Заткни там всех, кто «пищит и верещит». Я не спрашиваю у него больше ничего. Я всё вижу по его глазам. По лицу. Слышу в подрагивающих интонациях голоса. Он говорит правду. Я – лучший. А он… он – счастлив… И… у меня есть ещё одна музыка… Показательный номер. Праздник. Подарок. Личный. Почти интимный. Такой, каким он должен был быть всегда, но… никогда не был… – А знаешь, Яг, у меня для тебя подарок есть. Запусти там второй файл. Яг щёлкает мышкой и в глазах его на секунду мелькает удивление. Только на одну, потому что я не оставляю ему времени удивляться. Только смотреть и чувствовать… и… забыть, наконец, про золотые трусы… сегодня их не будет… ничего не будет, кроме меня… для него… *** Я останавливаюсь там, где и должен. Прямо напротив него. Между нами только борт. Он смотрит… он так смотрит… что я забываю про то, что я раздет, а на катке +5… – Ну, скажи, Лёх, скажи… – спроси теперь, где мои золотые трусы, и почему тебе не досталось посмотреть даже на жилет. – Снова сказать, что ты лучший? – он почти запрокидывает голову, чтобы смотреть мне в глаза. И я с готовностью отвечаю взглядом на взгляд. Потому что, кажется, никогда не привыкну к тому, что он умеет, может так смотреть на меня. И каждый раз цепляет этим своим взглядом, как рыбу на крючок. Плотно. Крепко. Без шанса обратного движения. Только вперёд. Только навстречу. И плевать на всё. Мир уплывает в сторону. Весь, целиком. Без остатка. И воздух обжигает лёгкие изнутри. И хочется перестать дышать. И… Он вдруг зажмуривается, на секунду разрывает контакт, отпускает, чтобы, открыв глаза, выдохнуть мне в лицо: – Я хочу тебя, Жень. И у меня, кроме этой, ни одной мысли сейчас в голове. Только ты. Только вот это… – его ладонь обжигает грудь где-то в области сердца. – И вот это… И к этому я тоже никогда не привыкну. Сколько бы ты ни целовал меня. Потому что к этому невозможно привыкнуть. К тому, как от первого прикосновения твоих губ закипает кровь, и все внутри сбивается с привычного ритма. Замирает. Останавливается. И запускается снова. Разгоняясь до бешеной скорости. До сумасшедшего, неконтролируемого желания быть ближе к тебе. Врасти. Вплести свои нервные окончания в твои. Чтобы чувствовать. Чтобы жить. Боль от удара о борт приводит в чувство. Мы же… да… мы… я… – Алёш, я ж в коньках… – говорю, слышу свой голос, его нервный хриплый смешок… и начинаю ржать… над ним, над собой, над нами обоими… Собираю свои вещи со льда. Торопливо одеваюсь. Перепрыгиваю через борт. И Лёха тут же сгребает меня в охапку, прижимает к себе почти до боли. – У тебя футболка наизнанку… Да? Скажи спасибо, что я штаны вместо футболки не надел… – Переодеть? – я отпихиваю его руки и пытаюсь раздеться. Вроде бы шучу. Вроде бы… но… ещё один такой взгляд и… я разденусь. Снова. И наплевать… – Переоденешь дома… – он с силой сжимает мои руки, останавливая. Тут же отпускает. Наклоняется и дергает за шнурки, развязывая… Ох ты ж, блядь, ещё ведь коньки! Значит, ты ещё думать можешь? У тебя мозг включен? У меня, значит, нет, а у тебя – да? Ну, подожди! Дай только выйти отсюда! Я… Едва только дверь спорткомплекса закрывается за нами, оставляя позади, в другом мире, удивлённое лицо охранника, я дёргаю его за руку в сторону от света, прижимаю к себе, забираюсь ладонями под куртку, под свитер, целую в шею… – Жень, ты дурачок? Здесь же камера! – говорит, а сам сдвигает голову чуть в сторону, наклоняется, подставляясь… – Да, камера. Как в любом приличном отеле. Да и хрен с ней. Будет вторая серия. Первая у меня уже есть. Мне батя подарил… – шепчу я. Потому что это правда: какие, на хрен, камеры? О чём ты думаешь, Лёх? – Какая серия, Жень? – Прямиком из лифта отеля в Миннеаполисе. Будешь хорошо себя вести – я тебе покажу потом… – целую его за ухом. Провожу языком по линии волос. Чувствую ладонью, как подрагивают мышцы живота от этих прикосновений. Конечно, я ведь знаю, как ты любишь… Я тебя наизусть знаю… – Ты меня с ума сведешь! Некому показывать будет. Тем более, я всё равно ничего не понял… – Упрямый! Я улыбаюсь ему в щеку и подцепляю пальцами ремень на джинсах. – Жееееень… Он запрокидывает голову, выдыхая моё имя со стоном, выгибаясь навстречу моей руке… – Это ты меня с ума сведёшь… – вжимаюсь в него всем телом. Даю почувствовать, как на самом деле его хочу. – Мальчик мой, если ты сейчас, вот прямо сейчас, не остановишься, я изнасилую тебя на глазах у изумлённого Григория. И честь твоя будет поругана. – Моей чести после Сочи уже ничего не страшно. А вот за тебя я волнуюсь… – я разжимаю объятья. Отпускаю его. – Ты за рулём. Я первый раз в его машине. И в этом Cooper’е определенно есть своя прелесть. Потому что в моей ни за что никогда не окажешься так близко друг к другу. Так, чтобы можно было… Я кладу ладонь ему на колено. Его рука на руле дёргается. – Жень, перестань! – Ну что ты? Я только начал. Правда, уже добрался до ремня. – Я тебя как человека прошу… – Договорить он не успевает: я накрываю ладонью его член поверх грубой джинсовой ткани. – А я не человек, Лёш… Во мне сейчас ничего человеческого… – я на секунду отпускаю его, чтобы расстегнуть пуговицу, молнию… Он резко вдавливает тормоз в пол. Глушит мотор. Хватает меня за куртку и дёргает на себя. – Ты всё-таки хочешь сделать это в общественном месте? Я тебе сейчас всё обеспечу. – Давай… – Ты ещё не понял, что я не против? Но он отпихивает меня. Открывает дверь и почти вываливается наружу. И пока я собираюсь с мыслями, чтобы последовать его примеру… он успевает обойти машину и почти выволакивает меня из неё. – Домой! Бегом! До подъезда мы, и правда, почти бежим. У самых дверей он вдруг останавливается. – Надо вернуться. Твои коньки в машине. – Лёх, ты охуел? Какие коньки? – я вталкиваю его в подъезд. Разворачиваю и целую. Так, чтобы он забыл про всё вообще. И уж тем более про фигурное катание. Которое всегда… Но это он с лёгкостью заставляет меня забыть обо всём. Как и всегда. Всегда. Вот что происходит всегда. Стоит ему только… Ему… Но, кажется, это ведь я сам… С удивлением обнаруживаю себя прижатым к стене уже где-то между этажами… – Лёш, это… всё ещё общественное место… – шепчу, потому что в голове возникает какое-то смутное воспоминание о том, что мы должны куда-то дойти, а уже потом… – Сам виноват. Я тебя предупреждал ещё возле СКА… Но ты меня не слушал. Поэтому… Он пытается меня поцеловать, но я запрокидываю голову, уворачиваясь. Счастливая возможность для того, кто выше ростом. А я – выше. И… я вспомнил, что хотел отключить ему голову… Разворачиваюсь. Вжимаю его в стену так, что самому больно. – Я и сейчас тебя не слушаю… Ты там командуй… Пытаюсь стянуть с него куртку, но она застревает где-то между ним и стеной. И я просто оттягиваю ворот джемпера и целую в плечо. Слышу, как срывается его дыхание, и сам схожу с ума от собственного знания его тела. – Жень… один пролёт… пожалуйста… давай не здесь… – Давай… Только я не могу… тебя отпустить… – шепчу, но заставляю себя оторваться и, перешагивая через две ступеньки, втягиваю его за собой на третий этаж, в квартиру, в личное пространство. Туда, где ему больше нечего будет сказать. Сбрасываю с него куртку, сдёргиваю джемпер, толкаю спиной в стену. Прижимаю собой. – На чём мы остановились? Я заглядываю ему в глаза. Разглаживаю пальцем морщинку между бровей. И снова уклоняюсь от его губ. Нет, Солнышко. Я хочу не так. Я же сказал тебе, где командовать? Или нет? Неважно. Если не сказал, то говорю вот сейчас. Губами, руками, прикосновениями… Забудь обо всём. Выкинь из головы. Просто чувствуй. И дай мне почувствовать. Запомнить. Тебя. Лёшка… где ты был столько долбаных лет? Меня с ума сводит сама мысль о том, что кто-то ещё видел тебя вот таким. И чьё-то ещё имя ты выдыхал, выталкивал из лёгких с хриплым судорожным стоном. И на чьём-то ещё теле ты оставлял синяки и засосы… И… я, блядь, пиздец, какой ревнивый! Ты не представляешь себе, Лёх! И я сейчас вымету у тебя из головы весь бесконечный список твоих завоеваний! Все имена, до единого! До полной пустоты! До вакуума! До чёрной дыры! Нет! Стой на месте! Я упираюсь руками ему в бёдра и вталкиваю обратно в стену. Подцепляю пояс так и не застегнутых ещё с улицы джинсов и стягиваю вниз. Накрываю ладонью член поверх тонкой, почти не мешающей, ткани трусов. Нажимаю. Провожу снизу вверх… Я не смотрю, но слышу удар затылка о стену. Подожди, Солнце, я ведь ещё ничего не сделал. Даже не начал. Трусы отправляются вслед за джинсами… Да. Я, кажется, ещё не предупредил, что ничего не умею. Но очень хочу. А, сам знаешь, было бы желание… И я нашёл в интернете… книжку… с картинками , между прочим… Представляю, как бы ты поржал, если бы я тебе рассказал… Но я не расскажу. Не надейся. Да и времени поржать у тебя сейчас не будет. И желания, я надеюсь, тоже… Потому что в теории я ого-го, как подкован… И вот прямо сейчас применю всю эту теорию на практике… И… Ни в одном порнофильме, ни в одной блядской книге не написано, какой это кайф… нет, не от ощущения члена губами, языком, ртом… хотя, это конечно… а от силы твоего желания… от захлестнувших тебя чувств… от шквала твоих эмоций… от того, что из всех бестолковых советов мне сейчас пригодился только один: расслабить горло… потому что на меньшее ты не согласен, подгоняемый своим животным инстинктом… своим собственным огнём, который, наконец, сжёг разум и кислород… оставил вакуум, как я и хотел… и кажется, он из твоей головы плавно перетекает в мою… прямо по венам твоих рук, через, ладони, через пальцы, сжимающие мой затылок с такой силой, что и под волосами, наверное, останутся синяки… и меня накрывает лесным пожаром твоих чувств… они перемешиваются с моими… переплетаются… путаются… связываются в единую нить… вытягиваются… натягиваются… истончаются до боли… до тонкого волоска… дрожащего в такт ударам сердца… и я чувствую приближение твоего оргазма так ясно, как своего собственного… и понимаю, что вот сейчас, через долю секунды, через мгновенье, эта нить лопнет, разорвется, не выдержит, и весь мир развалится на части… и… да, Лёх, я тоже мужчина… и я устроен так же, как ты… и если не очень хорошо знаю, как начать… то зато точно знаю, как остановить… тут уж у меня полно практических знаний… И я отстраняюсь, преодолевая сопротивление, не давая сделать последнее движение, останавливая… почти жёстко пережимая рукой там, где нужно, чтобы прошла последняя судорога ожидания… дожидаюсь понимания того, что ничего больше сейчас не будет, и встаю… чувствую, как от собственного зашкаливающего желания подкашиваются ноги… прислоняюсь к стене и шепчу ему прямо в ухо: – Не так быстро, солнышко моё… – Ты – садист… Тебя надо запретить. Прости… ну, прости… я тебе обещаю… потом… в следующий раз… обязательно… просто сейчас… я так тебя хочу… я не могу… я… – Ты можешь мне отомстить… Я весь твой… – Мой? Да, кажется, я переоценил свои собственные возможности по управлению тобой… Или недооценил твои… Или просто забыл, заполненный до краёв твоими ощущениями, как хорошо ты знаешь меня… Как идеально, тонко, незаметно, точно ты умеешь подвести к самому краю… К той черте, возле которой смерть кажется ерундой… Сущим пустяком, по сравнению с жизнью без тебя… Какая вода и соль? Какой, к черту, воздух и лёд? Как мелка, ничтожна даже, вся общечеловеческая потребность в кислороде на фоне этого уничтожающего желания, стремления… к тебе… я… оказывается, я вообще никогда, ничего и никого не хотел… даже не знал, что это такое… даже не… и ты… неужели ты не понимаешь, что если… вот прямо сейчас… вот сейчас, ты не… – Да! – рваное, короткое, единственное, что я могу сказать, срываясь навстречу твоему движению, прежде чем мир вокруг обрушивается с невообразимым грохотом, рассыпается, разлетается, уплывает из-под ног, выбивает точку опоры… и только ты никогда ни за что не дашь мне упасть, пропасть, исчезнуть, испугаться… уведёшь за собой, прикроешь, защитишь, сохранишь и выпихнешь в одному тебе видимый свет… позволишь упасть куда-то в небо… разлететься на миллиарды мелких осколков, чтобы через вечность сложиться снова… стать собой, почувствовать землю под ногами, твой поцелуй куда-то в подбородок, и понять, как я люблю тебя… люблю… тебя… – Отнеси меня в постель. – А мы разве не в постели? – я на самом деле не знаю, где мы. Но так не хочу открывать глаза… Вообще не хочу шевелиться. Хочу обнимать тебя и чувствовать, как ты обнимаешь меня в ответ. Всегда. Вот вообще всегда… – Кажется, нет. Я несколько секунд абсолютно серьёзно оцениваю свои шансы отнести Лёху в спальню. Я уже вспомнил, что мы вроде бы в прихожей. А значит, идти не так далеко. Но… – Это плохо. Потому что я сейчас не могу тебя нести. У меня нет мышц, ни одной. Лёх… спасибо тебе… это было… Я запинаюсь, подбирая слова… потому что кроме «охуенно» не могу придумать ни одного соответствующего прилагательного… а оно кажется мне сейчас неуместным… хотя… Но он не дает мне закончить предложение. Не дожидается никаких вообще определений. Закрывает рот поцелуем. Возвращает мне моё невысказанное прилагательное… делает слова пустыми и бестолковыми. Мы отрываемся друг от друга, но ещё долго стоим, обнявшись, пытаясь прийти в себя. Встроиться в реальность. Наконец, он отпускает меня. Разжимает объятия. И я сразу оказываюсь тем, кто я есть: мальчиком, фигуристом, элементом параллельной вселенной, бесконечно влюбленным идиотом… – Я пойду, коньки заберу… – Пойду, принесу свою сумку, в которой камера. И кино. Которое я тебе обещал. Потому что только у меня пятнадцатилетнего, возможно, хватит смелости сказать тебе… попробовать ещё раз… и на него, на того мальчишку, все мои надежды… – Только штаны надень, а то задницу отморозишь. Ключи где-то здесь, – он кивает головой и обводит рукой прихожую, – должны быть… Да. У меня сегодняшнего. У тридцатитрёхлетнего меня никогда не хватит мужества сказать, как я тебя люблю… как… *** Я чищу зубы и уговариваю себя дать Лёшке поспать. Ему не обязательно вставать в половине седьмого. Ему вообще можно спать сегодня столько, сколько он хочет. Это у меня – самолёт и Казань. А у него… у него сегодня выходной. Конечно, я всё равно его разбужу… но… ведь можно же дать ему поспать лишние полчаса… можно… Я чувствую его взгляд и улыбаюсь. Проснулся. Сам. Смываю с лица остатки пены для бритья, вытираюсь и иду к нему… Хмурому, сонному, взъерошенному… Трусь носом о его небритую щеку… Обнимаю. – Доброе утро. Я чай заварил. Лёха морщит нос. Конечно. Чай. Но кофе я не умею. Я бы мог, конечно, сварить… но он бы наморщил нос ещё больше… и бухтел всё утро, что ему жалко такой хороший кофе, что у меня руки растут из задницы, а у нормальных людей оттуда растут ноги… и… ничего, сегодня попьёт чай… со мной… теперь их долго не будет, совместных чаепитий… Я жду, пока он умоется и оденется. Одним ухом слушаю новости, пока режу бутерброды. В стране что-то происходит… как и всегда… какие-то конфликты, разборки, украденные кем-то деньги, недостроенные стадионы… всё это где-то мимо… Лёха другой… его волнует всё… он по любому вопросу имеет свою точку зрения… и его возмущает моё равнодушие… Ты живёшь в этой стране… вопит он, когда я в очередной раз чего-то не знаю, не слышал, на что-то не обратил внимания… а я… я катаюсь за эту страну… увеличиваю, приумножаю её спортивную славу… делаю то, что могу сделать для этой страны… и… да, не обращаю внимание на то, на что повлиять не могу… Мы пьём чай молча. Рассматриваем друг друга. Я пытаюсь запомнить его. До мелочей. Потому что не знаю, какой будет дальше наша жизнь. Когда мы снова окажемся дома, вместе, вдвоём… и останется ли он здесь, когда узнает… когда я привезу сюда все свои чемоданы… Я уже почти в разводе… с Янкой всё решено, вещи собраны… и единственный из моих близких, кто не знает об этом… Лёшка… и… я скажу ему потом… не сейчас… не сегодня… Сегодня мне надо уходить. У меня самолёт. Казань. Чемпионат России. А у него… у него – выходной. – Алёш, мне надо идти. У меня самолёт через шесть часов. Мне ещё машину забрать надо и домой заехать – вещи взять… – все свои вещи, мысленно добавляю я. Отставляю пустую чашку, тянусь к нему через стол и целую. – Давай, Жень. Сделай там всех. Он идёт в прихожую меня провожать. Я одеваюсь, обуваюсь, согреваемый его взглядом. И… спровоцированный грустью в его глазах, всё-таки спрашиваю: – Ты не поедешь? Я не смотрю на него. Очень тщательно завязываю шнурки на кроссовках. Не дышу. Жду ответа. Он нужен мне там. Нужен его взгляд. Его уверенность. Его вера в меня. Он… Но… я не хочу ничего выпрашивать. Пусть решит сам. Так, как чувствует он. – Не, Жень… по телику посмотрю. – Ну, давай. Тогда после увидимся. – Конечно. Позвони, когда вернёшься. Позвони. Значит, когда я вернусь, его здесь не будет. Скорее всего, его здесь не будет уже сегодня. Но я уверен в том, что я позвоню, и он приедет… пусть только на час, на ночь, на сутки… но приедет и будет моим… вот, как сейчас… и я… хочу, чтобы он знал, как чертовски долго я его жду… – Да… в тумбочке там, в спальне… кино я тебе обещал… – У него на лице удивление. Он не помнит моих обещаний. Да я сам вчера сделал всё, чтобы он забыл. Я неуклюже целую его куда-то в лоб: – Ну, пока! И ухожу, не дожидаясь ответа. *** Первое, что я вижу, войдя в дом – Янкины чемоданы, стоящие посреди холла рядом с моими. – Ян! Я приехал! – Сейчас, Жень, одну минуту! Сажусь на замысловатый дизайнерский диванчик, прямо здесь, в холле. Смотрю на белые стены, мебель, пол… Странно, но я уже не чувствую себя дома. Здесь всё… чужое. Не моё… И я здесь… в гостях. Я жду Янку. Думаю о ней. О нашей с ней жизни. О том, как мы бежали с ней через Трафальгарскую площадь, взявшись за руки… В далёком две тысячи седьмом… Но я знал, уже тогда знал… что она – моя… И как я любил её… так, как ни одну женщину до… и как постепенно, капля за каплей, эта любовь растаяла, испарилась, растворилась в воздухе… оставив после себя только воспоминания… воспоминания о ком-то другом… не обо мне… Потому что я… настоящий я… никогда и не был рядом с ней… никогда не жил этой пластмассовой, белой жизнью… настоящий я никогда не смог бы в неё влюбиться, жениться, родить ребёнка… неудивительно, что я чувствовал себя живым только на льду… не мог расстаться с коньками, разорвать эту связь… неудивительно… потому что только там я и жил… только на катке я и был собой… разрешал себе чувствовать, дышать… только там, и… больше нигде… – Жень! Ты где? – голос её приближается. Я жду. Янка заглядывает в холл. Заходит. Останавливается напротив меня. Смотрит с весёлым удивлением. – Ты чего здесь сидишь? Это пока ещё твой дом. Чего ты, как в гостях? – Здравствуй, Янусь… – я игнорирую её вопрос. Это всё не важно. – Сядь, пожалуйста. Нам надо поговорить. Да. Познакомиться, наконец. – Женьк, ты не волнуйся, если она поедет, я останусь дома. Ты же из-за чемоданов? Я просто подумала: вдруг ты один. Тогда поеду я. Ну… чтобы все знали, что у тебя есть поддержка. Про развод сказать мы всегда успеем. Пока ведь никто не знает, кроме близких. Так что, вы вдвоём? – Сядь, Ян. Пожалуйста… Она, наконец, садится рядом. И глаза у неё испуганные. Она хочет что-то спросить, и я говорю, не давая себя опередить. – Я еду один. Ты можешь поехать со мной. Если захочешь. Сначала выслушай меня. Потом будешь принимать решения. Я освобождаю тебя от нашего договора. От всех его пунктов. И прошу только об одном: что бы ни было, как бы ни было, как бы ты ни относилась ко мне… не отбирай у меня сына. Выполни своё обещание. Только одно. – Жень, ты меня пугаешь… Конечно, конечно, я обещаю. Ты же знаешь, я никогда… После того, через что я сама… Я говорила тебе и повторю: Сашка твой сын и останется им. И ты останешься его отцом, какие бы ни были у тебя жёны. – Спасибо, Ян, – я действительно ей благодарен, но понимаю, что она может изменить своё решение… передумать после того, как узнает… прямо сейчас… – Только дело как раз в том, что никаких жён не будет. Я не знаю, что будет дальше. Но ты должна знать: я действительно люблю другого человека. Люблю сильно. По-настоящему. Ты была права. Вот только… это не женщина. Я люблю мужчину. – Ты… – глаза её распахиваются, застывают на секунду, которая требуется для осознания моих слов. И тут же шок сменяет злая обида. Такой взгляд у неё был, когда она требовала бросить коньки, спорт. Когда била посуду. В те редкие моменты, когда я был собой… – Кто? Я молчу. Я мог бы ответить, но… зачем? Она знает. Знает сама. И я жду, пока она поймёт и озвучит. – Не… не может быть… – шепчет она. И тут же вскакивает с дивана. Начинает бегать по холлу из угла в угол. Каблуки стучат по паркету, как будто гвозди забивают мне в голову. – Как давно?! Как давно ты делаешь из меня дуру?! Сколько лет?! С самого начала?! С первого дня?! – Ян, я понимаю, что ты в шоке, но… всё таки… постарайся как-то… ну, голову, что ль, включить… Ты ВСЁ знаешь… знала с самого начала… кроме… имени… И я тебя прошу… не надо придумывать ничего… Всего и так… слишком много… Янка останавливается возле стены. Отворачивается. Перебирает рукой ключи в ключнице. Долго молчит. – Почему он? Как ответить на этот вопрос? Что ты, Януся, хочешь услышать? – Потому что я люблю ЕГО. Понимаешь, Ян? Я люблю Лёшку. Не мужиков, как тебе могло подуматься. А Лёшку. – Знаешь, Жень, я… Нет. Я сама не знаю… – Ян, – я смотрю на часы и встаю, – мне надо ехать. Я вещи отнесу. Ещё минут десять буду здесь. Если ты решишь поехать… я буду рад. *** Я уже почти готов тронуться с места, когда дверь дома распахивается, и Янка кричит мне с крыльца: – Ау! Мужчина, помогите женщине донести чемоданы! Я улыбаюсь, складываю её вещи на заднее сиденье. Сажусь обратно за руль и только тогда понимаю, как на самом деле волновался. И как хорошо, что… она всегда была настоящей… в отличие от меня… – Нет, Жень, ты как хочешь, но… я своего отношения к нему не поменяю. Я ему руки больше не подам. И за Сочи никогда его не прощу. И… знаешь что? Я устрою тебе такой скандал! Никакого тихого развода! Все будут меня жалеть, а ты – будешь гад и сволочь! – она улыбается. – Это моя компенсация: маленькая пиар компания. Но… ничего не изменится на самом деле. Ты… близкий мне человек. А Сашка – твой сын. Что бы ни творилось там, – она машет рукой куда-то за пределы машины, – здесь всё осталось, как было. И останется навсегда. Я быстро тебя прощу. Все даже удивятся. Только… детям скажи сам. То, что считаешь нужным. – Спасибо, Коть. Ты самая лучшая на свете. Я даже разрешаю тебе у меня имущество по суду отобрать. – Ой! Это столько проблем! Не хочу! Так поделим. Пусть все поразятся твоей щедрости. Или моей жадности. И вообще, чего мы стоим? Опоздаем на самолёт. Все медали без нас поделят! Поехали! Я выезжаю из ворот и бросаю прощальный взгляд на дом. Слишком долго я был в гостях. Слишком долго. И… как хорошо будет вернуться домой из Казани. В маленькую двушку на Курсанта. В квартиру номер девять. Туда, где можно быть собой…