Линия жизни

– Жень, послушай меня. Последние секунды перед стартом. Алексей Николаевич неожиданно крепко сжимает мои руки. Цепляет взгляд. – Я знаю, тебе кажется, что они все пришли посмотреть, как ты упадёшь. Но это неправда, сын. Большинству из них, на самом деле, всё равно. Если ты выиграешь – они поднимут тебя в воздух и унесут отсюда на руках. Если проиграешь – с тем же энтузиазмом закидают камнями. Но оглянись… – он показывает чехлами куда-то мне за спину, и я оборачиваюсь вслед за его рукой. Взгляд мой упирается в баннер с моим лицом, с моим девизом. – Вот они пришли сюда, чтобы поддержать тебя, несмотря ни на что. Они – не испугались сказать всем, что они здесь – ради тебя. Они – не предадут. Они – твои надёжные руки, которые удержат всегда. Помни о них. Сделай всё, что можешь! Сделай больше, чем можешь! Не подведи вот их! Всё! Иди! – На лёд приглашается Евгений Плющенко. Санкт-Петербург. Я отъезжаю. На автомате разминаю плечи, руки, делаю последний пробный заход, встаю на точку и, прежде чем опустить голову и замереть, окидываю взглядом притихшие трибуны… Нахожу глазами тех, кто пришёл ради меня… Задерживаюсь на «Женя! Ты – царь на льду!», и оттуда тут же откликаются одиноким: – Женя – ты лучший! Давай! Вытягиваю руку. Опускаю голову. Всё. Я готов. Я ни черта не готов! И хорошо, что никто не видит моих глаз сейчас. Хорошо, что я сам их не вижу. Сейчас бы оказаться где угодно… где угодно, только не вот здесь. На этом пятачке льда. Замершим в ожидании. В тишине. В равнодушии, любопытстве, ненависти и любви. В чужих настороженных эмоциях. Под прицелом красных глаз видеокамер. Звук. Где-то там, за тридевять земель отсюда, в другом времени и пространстве… Эдвин трогает смычком скрипку. Посылает сигнал. Как будто спрашивает: «Как это, ты не готов?» Как будто протягивает руку. Оттуда, издалека, из другой страны, из апреля месяца… И я опираюсь, вытягиваюсь, вскидываю голову, делаю первый шаг, переплетаюсь с мелодией, иду вслед за ней… вслед за скрипкой, за смычком, за ладонью Эдвина… за хореографией Давида… Давида, да… который смотрит внимательно и мягко настойчиво поправляет, поднимает, дотягивает… «Руку – выше… кисть – легче… Расслабь плечи… Чувствуй себя… Танцуй…» И меня подхватывает танец. Страсть. Нарастающая энергия движения. Душа Давида. Жизнь, которую он вдохнул. Которая наполняет меня… Переливается через край… Вырывается наружу… На трибуны… И оттуда… из бесконечного людского моря… из мутной пелены лиц… возвращается уверенными, надежными взглядами… Фанаты… Их несгибаемая, железная вера в меня… Иррациональная… Смешная… Почти гротескная… Такая необходимая сейчас… Вера, которая открывает второе дыхание… Придаёт сил… Заряжает… Подталкивает вперёд… Вверх… Вопреки всему… Несмотря ни на что… Музыка останавливает меня на секунду, и я успеваю продемонстрировать ближайшей камере: если вы ждали, что я сдамся, то – не дождётесь! И срываюсь в финал. В скорость. В последний рывок. В первое место. Я уверен. Я знаю. Я… уже почти победивший я, почти задохнувшийся радостью… на последней смене позиций… прежде чем толкнуть земную ось, увеличивая скорость вращения… цепляюсь взглядом за трибуны… за баннер… за Лёху… за Человека в железной маске… Alexey Yagudin. The best. Forever. Ever… Never… И – спотыкаюсь… рассыпаюсь… теряю всю свою нерушимую уверенность… понимаю… вспоминаю… осознаю ясно и чётко… его – нет… он – не верит… ему – не важно… и… «Это я тебя ТАК учил?! – взрывается яростью Профессор у меня в голове. – Или то, чему Я тебя учил, теперь не важно?! Или зачем ты вышел туда?! Для чего мы все здесь?! Вспомни! И не смей сдаваться сейчас! Не смей, сын!» И эта виртуальная, честная, справедливая злость отправляет тело в финальный рывок, удерживает, возвращает, заставляет, затягивает в стремительную воронку винта… и… Всё. Тишина. *** – Молодец, мальчик! Боец! Умница! Чуть-чуть потерял, сам знаешь, где. И выезд все-таки надо плавней. – Знаю, Алексей Николаевич. Куртку дайте. Он как-то нервно всплёскивает руками, только что замечая эту самую куртку. – На. Да. Пойдём. Жёсткая лавка. Тёплая бутылка с водой. Батя, вцепившийся в локоть. Давид, дрожащий пальцами на плече с противоположной стороны. Молния олимпийки с тонкой, почти незаметной царапиной на язычке. Чёрные мыски ботинок. Забавно… Мечтал когда-то о них. О чёрных. Самым важным казалось, чтоб не в белых ботинках. Чтоб больше никогда. Смешно… Какая разница, в общем? Их каких только не было… и меня тоже… какого только не было уже… – Ты чего? – батя спрашивает тихо. Ни для кого не слышно. – Устал. В душ бы… – Потерпи. Первым трудно? Забыл? – Нет. Нормально. – Голову подними. Показывают. Я слышу, но не тороплюсь реагировать. Там, за глазом видеокамеры, нет никого. Никого, кто ждал бы от меня взгляда. Такого взгляда, какой у меня сейчас. – Результат Евгения Плющенко. Оценка за технику: 47 целых 52 сотых. Оценка за компоненты: 48 целых 21 сотая. Сумма за прокат: 95 целых 73 сотых балла. В настоящий момент спортсмен занимает первое место. Я встаю. – Придержали вторую. Это ничего. Это нормально. Завтра выберешь своё. Жень? Я смотрю на Мишина. – Всё отлично, Алексей Николаевич. Помыться бы… – улыбаюсь. Для него. Для Давида. И… Оборачиваюсь к камере. Прижимаю руку к сердцу. Для Янки. Для Сашки. И ухожу. Под трибуны. Дверь не успевает закрыться, как батя обгоняет меня и заставляет остановиться. – Сын. Что? – Да всё нормально. Я ж сказал. Устал. – Если ты сейчас уйдёшь, там, – Алексей Николаевич показывает рукой в сторону двери, за которой остались камеры, – скажут, что ты всё купил. Останься. Посмотри прокаты. – Бать, а я ж всё купил. Ты чего, не знаешь? Ты не волнуйся, у моей жены денег знаешь сколько? Россию купили, и Европу купим. Так что я – в гостиницу. Бабло посчитаю, чтоб завтра было чем доплатить. А то ж ТАМ разочаруются. – Жень, нельзя уходить. Нельзя! – несколько секунд мы смотрим друг на друга. Я знаю, что всё равно уйду. И он знает. – Ладно. Иди. Тренировка завтра помнишь во сколько? – Помню. Не волнуйся, бать. Всё хорошо. Всё отлично. Я просто устал. И всё. Завтра всё будет по-другому. – Ну-ну… Тренер твой…? – Нет, – я перебиваю его, не давая закончить вопрос, – не приедет. Я уже иду в сторону раздевалок, оставляя батю с Давидом за спиной. – Макс прилетит завтра! – кричит Алексей Николаевич. – Значит, вас будет трое! – отвечаю я, не оборачиваясь. *** Ноги дрожат, как у мальчишки. Почему как? Я и есть мальчишка. Сопливый недоросль фигурного катания. Ничего не добившийся за двадцать лет. Зачем мне всё это? Что я делаю здесь опять? Бортик откидывается предо мной, и я выхожу на лёд. Оборачиваюсь к бате. Он смотрит на меня тревожными глазами. – Давай, сынок. Соберись. Ты – лучший. Вот уж сомневаюсь. Мне тридцать три, Профессор. А я всё ещё здесь. Как будто не было никаких стадионов и ревущей толпы. Толпы. Которая носила на руках. Которая предала. Но даже и не в этом дело. А… вот ты, Алексей Николаевич, ты – стоишь у борта, готовый отвечать за меня. За мой возможный провал. За мои бешеные амбиции. За мои стремления. За мои дурацкие мечты. Ты. Давид. Даже Макс. На этот раз – даже Макс… Вы все верите… Или не верите, но… доверяете. Вы все… кроме… В полнейшей тишине я докатываюсь до середины площадки и замираю. Жду музыку и начинаю движение вместе с ней. Контролирую рёбра коньков и взмахи рук. Захожу на прыжок. Выбрасываю тело вперёд и вверх. Докручиваю все обороты. Приземляюсь. Чисто. Я не ошибусь. Не доставлю вам такой радости. Хоть испепелите меня своими взглядами… И вдруг всем телом чувствую другой взгляд. Как будто вижу его. Слышу его голос. Чувствую рядом с собой. И… сердце взрывается от радости. И всё исчезает вокруг. Нет никаких судей, оценок, стадиона… Ничего нет, кроме его глаз и горящего в них огня. Тонкой, невидимой связи… Подгоняющей, подталкивающей, заряжающей веры в меня… в нас… в правдивость, честность, истинность истории… его жизни… подаренной, доверенной мне… чтобы я рассказал… пережил… заставил всех вокруг понять и почувствовать… и… вернул ему… силу, уверенность, радость победы… над собой… над одиночеством… над миром… И, заходя на финальное вращение, хватаясь за конёк и растягиваясь в бильман, понимаю абсолютно ясно: Он знает, что мы лучше всех! Мы – первые! Мы – чемпионы! Мы! Музыка замолкает вместе с последним оборотом вращения. И счастье моё вырывается наружу. Я падаю на колени. Вскидываю вверх руки. Кажется, кричу от накатившей в мгновение эйфории. Тишина вокруг меня вдруг взрывается рёвом трибун. Многотысячное: "Женя!!!" почти разрывает барабанные перепонки. Я ловлю встревоженный взгляд Профессора и понимаю, что всё ещё сижу на льду. Вскакиваю. Мне легко. Я счастлив. Взмахиваю руками: прошу стадион замолчать. Первый раз в жизни прошу абсолютно искренне. Я больше не хочу, чтоб меня любили миллионы. У меня уже всё есть. Подъезжаю к бортику. Забираю чехлы у кого-то из рук. Мне надо найти его. Сейчас. Немедленно. Но батины руки обнимают меня за плечи. Усаживают на скамейку в Kiss-and-cry. Ну да! Ещё ведь эти блядские оценки. Я не могу дождаться. Мне наплевать, что там поставили судьи. Мне надо уйти. На мониторе появляются цифры. Каток неистовствует: я – первый. И не просто первый: я на 20 целых и 94 сотых балла опережаю второго. Как его там? Вылетело из головы… Я ухожу под трибуны. Оставляю за собой шум, свет и лёд. Захожу в пустую раздевалку. Снимаю коньки. Обуваю кроссовки. В коридоре меня ждёт Профессор и жена. Ну да, у меня ведь жена и дети. Мне смешно. Батя говорит, что в микст-зоне полно журналистов, что я что-то там должен. Я киваю. Соглашаюсь. Я пойду туда ради него. Это ведь и его победа тоже. Но Янка придерживает за рукав. Извиняется перед батей. Просит минуту. И Алексей Николаевич соглашается. Уходит. Оставляет нас одних. – Жень, спасибо тебе. Ты… был хорошим мужем… – Янка обнимает меня. Я уже отвык от таких объятий. Почти невесомых. Осторожно обнимаю её в ответ. Но ничего не понимаю. – Ты чего, Коть? Мы ж договорились… – Да, Жень, договорились. Но… я тебе здесь больше не нужна… – она улыбается. – Ты молодец! Я тобой горжусь! Правда! Честно! Мне будет этого не хватать… – Ян… – я чувствую себя виноватым. Особенно за то, что не могу ничего изменить. И не хочу. – Ты чего такое лицо сделал? – она морщит нос, передразнивая меня. – Я у тебя ещё знаешь, сколько крови выпью? Вот прямо сейчас и начну. Незамедлительно. Ты хоть представляешь, какими слезами тебе этот развод отольётся? Я смотрю на неё и думаю, что примерно представляю. Но и у неё жизнь теперь будет… совсем не сахар. Особенно, если когда-нибудь мы с Лёхой… но об этом лучше не думать… Не сейчас… – Наверное, нет, – я подмигиваю ей. – Или да. Но ты, давай, удиви меня, Коть. – Не сомневайся… – она целует меня в щёку. – Детям позвони. Сам. – Конечно. Не волнуйся. Иди. Раскручивай свой скандал. Я уже почти готов. Она оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй. – Ох, сомневаюсь я, Жень! Ох, сомневаюсь! И, да… если что, Лёху твоего я живым сожру! Тоже… будь готов… Моего… Кто ж тебе даст, Януся? Кто ж тебе даст? *** Батя, Давид, Макс ждут меня перед входом в микст-зону. Прежде чем открыть дверь, Алексей Николаевич спрашивает еле слышно: – Где жена? – А я теперь не женат, бать. Всё! – улыбаюсь ему и делаю шаг навстречу камерам и микрофонам. Вот теперь пришло время заткнуть тех, кто… Журналисты, кажется, готовы снести ограждение. Голоса и вопросы со всех сторон. Оглушить могут с непривычки. Но не меня. Я смотрю на них снисходительно и свысока. Я – да. Здесь самый лучший. Давайте теперь, попробуйте укусить. Сегодня. – Евгений Викторович, как вам это удалось? – Что Вы чувствуете, став одиннадцатикратным чемпионом России? – Вы поедете на Чемпионат Европы? – Вы вернулись надолго? Спросили бы что-нибудь, чего вы не знаете. Или думаете, что-то изменилось? Я вас разочарую. Или порадую. Как и всегда. – Мне удается всё! Потому что лучше меня пока никого нет. – Я чувствую себя победителем! – Я… Все слова вылетают из головы, когда за спинами журналистов я вижу Лёху. Он не смотрит на меня, поэтому я так долго не знал. Не чувствовал. Потратил столько времени на дурацкие разговоры. – Извини, бать… Давид, Макс… спасибо… Я говорю это всё, даже не оглядываясь. Перепрыгиваю ограждение. Оставляю их за спиной. Расталкиваю журналистов, наплевав на удивлённые возгласы. Я вижу только Лёху. Только его. Никого больше. Нигде. Он замечает меня, только когда я подхожу вплотную. Почти прижимаю его к стене. Заставляю Ирку, стоящую рядом с ним, отступить в сторону. Исчезнуть. – Ну что, Олимпийский чемпион, поздравишь чемпиона России? Или зассал? Я жду ответа. Жду поздравлений. Подтверждения его причастности к моей победе. Только и всего. Ничего больше. Ничего из того, что говорит он… – Да нет. Просто размышляю, как долго ты заставишь меня подпрыгивать при всех этих людях? – Не волнуйся, разве что только один раз, чтобы все поняли, наконец, КТО здесь чемпион. Я отвечаю, всё ещё не веря. Не понимая до конца. Ищу в его словах какой-то второй смысл. Подвох. Но он картинно встает на цыпочки и, прежде чем поцеловать, беззвучно шепчет губами в губы: – Не важно, кто из нас чемпион. Важно, кто будет трахать этого чемпиона. И я тону в его взгляде и в его поцелуе. Отвечаю. Обнимаю. Притягиваю к себе. Не давая возможности отступить. Опомниться. Передумать. Так и не веря до конца, не понимая, что это… его выбор… я – его выбор… без всяких медалей… без фигурного катания вообще… просто я… Вокруг нас щелкают затворы фотоаппаратов. Жужжат видеокамеры. Я понимаю, что теперь – МЫ главная новость всех новостей. Но мне пофиг. И я не отпускаю его до тех пор, пока хватает воздуха в лёгких. – Поздравляю, Жень! – говорит он, как только возвращается возможность дышать. – Спасибо, Лёш, – отвечаю я. И вдруг понимаю, как на самом деле устал. Как болят колени. Как сводит мышцы в ногах. И он читает это в моих глазах. Берёт меня за руку и ведёт к выходу, расталкивая плечами журналистов. Защищая меня собой. Уже у самых дверей нас догоняет одинокий голос: – Евгений Викторович, Вы поедете на чемпионат Европы? На несколько секунд я замираю, прислушиваясь к себе. И не отвечаю на вопрос, а просто говорю то, что ХОЧУ сказать вслух: – Нет. МЫ поедем домой.