E X O S K E L E T O N (Экзоскелет)

      Солнце уже село за горизонт, однако небо на западе еще догорало углями в полупотухшем камине, когда мы трое перебрались обратно через старый приземистый забор вдоль боковой дороги и одновременно дальней, если смотреть от нашего дома, границы двора.       Тут Уинстон прижал красновато-коричневые уши к голове, а Барон глухо зарычал.       — Простите, Уилл Грэм?       На меня смотрел мужчина лет тридцати, может, меньше, в полицейской форме, судя по всему, обошедший дом от парадного входа в поисках хозяина, не дождавшись никого у порога.       — Да, — кивнул я, слегка нагибаясь и успокоительно поглаживая загривок Уинстона. — Барон, прекрати.       Белый пес размерами в полтора башмака потупился с тихим виноватым, почти жалобным поскуливанием, но тем не менее продолжил из-под белесых шерстяных бровей пристально следить за полицейским, который к тому моменту подошел ближе, и я смог определить по его значку, висящему на рубашке, что он не принадлежит к полиции штата Вирджиния. На значке говорилось: «Полицейское Управление Кентукки, США».       — Офицер Минкед, сэр. Скотт Минкед. Мне было приказано доставить Вас во Франкфорт.       — Кем приказано? — несколько рассеянно, скорее машинально, спросил я, как будто действительно мог располагать широким выбором вероятностей.       — Джеком Кроуфордом, сэр. Он предупредил, что Вы поинтересуетесь и сказал, если я назову его имя, Вы все поймете.       По привычке я потянулся поправить очки, но, не нащупав ничего на своей переносице, вспомнил, что оставил их дома.       — Но...       — Он звонил Вам несколько раз, но Вы не брали трубку, — упредил мой невысказанный вопрос офицер Минкед, делая еще несколько шагов вперед, и тогда Уинстон, видимо, посчитав, что полицейский подступил непозволительно близко, громко залаял. Секундой спустя ему вторил множественный лай изнутри дома. Мужчина опасливо поглядел назад, затем на собак у моих ног, а они, в свою очередь, глядели на него, и, наверное, он расценил их взгляд (а может, ему хватило и одного Барона) как предупреждение и потому замер на полушаге, после чего отступил. — Но, позвольте сказать, случай беспрецедентный. Да черт побери, Вы бы это видели...       «Иначе и быть не могло» — мелькнула в голове безрадостная мысль.       — Полагаю, мне представится такая возможность, — со сдержанным обреченным вздохом отозвался я.       — Да, сэр. Простите мне эту фамильярность... просто это действительно, действительно безумно, тот, кто способен на такое, просто... — Барон вновь зарычал. — О, буду ждать Вас в машине, я припарковался сразу у Вашего крыльца.

* * *

      Она висела там, в глубине — точно психоделический религиозно-анатомический макет и красноречивый символ чудовищной жестокости, а также поистине запредельного сумасшествия в то же самое время. Теперь я понимал, о чем пытался сказать офицер, сверкая вмиг запылавшими от изумленного возбуждения глазами. (…Случай беспрецедентный. Да черт побери, Вы бы это видели…) Неровный лунный свет, падающий сквозь грязные стенки прямоугольной надстройки из стекла по центру высокого потолка, придавал ее коже мраморную белизну и могло даже показаться, что она была не настоящей. Молодая девушка, обнаженная, окоченевше-мраморная, светлые волосы собраны вверх в подобие тугого пучка — уродливо-извращенная попытка подражания святому распятию, безмолвно вопящее надругательство над верой, над человеком, самой жизнью — над всем сущим без исключения... Руки, наполовину разведенные, развернутые ладонями к стене, крепились к ней чем-то вроде гвоздей, судя по темнеющим круглым пятнам предполагаемых шляпок; точно сказать на таком расстоянии было нельзя. Никаких следов в виде кровавых дорожек или чего-то подобного я не видел, вообще никакой крови, лишь, казалось, искрящаяся синеватыми и серебристыми бликами в лунном свете кожа. Но весь ужас этой бредово-экзистенциальной зловещей композиции доходил до сознания невольного свидетеля, коим я и являлся, лишь тогда, когда взор опускался туда, где должны были быть ноги девушки... и не находил их. В первое мгновение мне почудилось, что их нет. Просто нет. И лучше бы их действительно не было. Но они были: я увидел их, когда прекратил наконец бессмысленно буравить взглядом пустой кафель ниже ее промежности (не могу не отметить на первый взгляд полное отсутствие половых органов, отчего, повторюсь, девушка могла показаться всего лишь жуткого вида пластиковым манекеном или незаконченной и брошенной в таком виде статуей). Ее ноги, равно как и руки, изгибались под невообразимыми углами почти перпендикулярно стройному телу. И отнюдь не там, где им полагалось, не был задействован ни единый сустав (как будто для того, чтобы нарочито подчеркнуть их бесполезность) — белеющие руки и ноги ее просто переламывались примерно посередине бедер, голеней, обеих плечевых костей и костей предплечий... нет, не переламывались, перегибались, омерзительно сплющиваясь в местах сгиба, как пережатый резиновый шланг. А в стопах, развернутых к стене точно таким же образом, что и кисти, черными точками виднелись «шляпки от гвоздей». И когда мой взор с усилием отпрянул, прекратив изучение жутких деталей, я увидел все целиком. На стене по обе стороны от повисшей девушки были нарисованы, кажется, масляной краской, два огромных расправленных крыла бабочки, темно-бурых с черными прожилками, а к низу крылья шли пестрыми красноватыми кругами по внешнему краю и оканчивались вытянутыми отростками весловидной формы. А искривленные в нескольких местах руки и ноги походили на... на лапки насекомого. Гигантская бабочка-экспонат в музейной галерее. Только этот экспонат больше пришелся бы к месту в анатомическом зале генетических отклонений как физического уродства вследствие нарушенного радиационного фона, или действия химикатов, или наследственной аномальной редупликации генов или... или стараниями маньяка-психопата, возомнившего себя творцом...       Она висела у торцевой стены видавшего лучшие времена осушенного бассейна, там, где глубина воды по замыслу архитекторов должна была достигать своего максимума. Перед ней, в резиновых перчатках уже вовсю трудилась Беверли Катц, собирая какие-то пробы для последующего лабораторного анализа. На полу возле брюнетки стоял раскрытым ее рабочий чемоданчик с пробирками, запасом предметных стекол, пастеровских пипеток разного диаметра, ватных палочек для забора мазков, какими-то таинственными пузырьками и иным оборудованием первой надобности для судебно-медицинского эксперта. В руках у нее был пинцет.       Я начал аккуратно спускаться по пологому дну бассейна, также выложенному кафелем, но остановился. Отсюда я увидел еще кое-что. Что-то было не так с бледным лицом... Ох... глаза, ноздри и ротовое отверстие были грубо зашиты, наподобие африканских мумий во время обряда бальзамирования.       Тряхнув головой, я заставил себя продолжить спуск.       — А, Уилл, — сказала Беверли вместо приветствия. — Ничего себе «эффект бабочки», да?       — Как... как такое возможно? — стараясь не смотреть на мертвенно-бледное тело, я кивнул на неестественный изгиб правой ноги-шланга. — Такое впечатление, будто...       Тут я уловил странный гудящий звук, он появился и тут же стих, но я определенно что-то услышал. Взглянул на Беверли, ища в выражении ее лица некой поддержки, чего-то такого, что указало бы мне на то, что и она это слышала, однако женщина просто сосредоточенно смотрела вверх на мертвую девушку; быстро оглядел помещение, однако ничего, что могло являться источником необычного звука, мне на глаза не попалось.       — Будто у нее нет костей. Ага, уж заметила, — она усмехнулась, откидывая волосы резким движением головы, потом скрестила руки на груди. — Если спрашивать меня, что ты и делаешь, я бы сказала, на вид тяжелая форма остеомаляции. Повышенной гибкости костей. Но это не единственная супер-странность на фоне просто-странностей, — она шагнула к трупу и, обернувшись ко мне, постучала костяшкой указательного пальца левой руки по окоченевшему бедру: стук был таким, словно Беверли стучала по пустой затвердевшей гипсовой повязке, и пустота эта была такой глубокой и густой, что почти сдавливала пространство... и внезапно я ощутил тошнотворный протест моего собственного разума против этой пустоты... кажется, даже неуверенно покачнулся, и вдруг — вновь тот же звук, который теперь вернул ясность моему рассудку... приглушенное утробное гудение... будто бы где-то далеко, но вместе с тем совсем рядом... И вновь — тишина. Беверли очевидно ничего такого не слышала, и я поймал себя на том, что и сам уже сомневаюсь в реальности этого звука.       Я сделал глубокий вдох, и, поправив очки, предпринял попытку озадаченно нахмуриться, взглянув на брюнетку.       — Попробуй, — прежде чем я успел возразить, Беверли схватила мою руку и приложила к бедру мертвой девушки. Его холод почти болезненно обжег меня, моментально добравшись сотнями крохотных раскаленных игл по руке к сердцу, безжалостно впившись в него. Я резко отдернул руку, задушив отчаянный вскрик в горле. Густая бескрайняя пустота, которую я ощутил ранее, буквально сдавила мне грудь.       — Ох, извини, я забыла, — пробормотала Беверли, и я не понял, было ли это искренним извинением или неявным сарказмом.       — Следователь Катц, я же сказал, никаких физических контактов со специальным агентом Грэмом.       Это Джек обозначил свое присутствие приказным басом.       Промолчав, Беверли отвернулась к телу и, согнув руку с пинцетом точно готовый молниеносно вцепиться в обидчика богомол, подалась вперед с видом, будто обнаружила нечто любопытное. Я перевел дух, развернулся и посмотрел на Джека, который с его твердым непроницаемым выражением на лице и слегка прищуренным взглядом, как и всегда, выглядел так, словно уже знал все необходимые расследованию факты и теперь с высоты своего немалого опыта, а также должности, как тому главного подтверждения, только следил — может быть, слегка насмехаясь про себя — за происходящим точно хранящий профессиональное хладнокровие экзаменатор. Прикидывая, скоро ли его подчиненным удастся решить эту задач, чтобы можно было перейти к следующей. Рядом с ним стоял офицер Минкед, его же лицо не отличалась уверенностью в чем-либо и вообще, как мне показалось, он совершенно не хотел быть здесь — тот блеск в глазах, когда мы разговаривали во дворе позади моего дома (…случай беспрецедентный, это действительно, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО безумно… вы бы это видели…), бесследно пропал, и сейчас в них был лишь тусклый неопределенный отблеск, больше всего походящий на отвращение в купе с усиленно подавляемым ужасом. И я понял: так близко с этой несчастной девушкой он еще не оказывался... а может, и с жертвой убийства как таковой... Во всяком случае, заключил в конечном итоге я, со столь нетипичной жертвой убийства — наверняка.       Кроуфорд чуть улыбался (работая в ФБР, не научившись получать определенную долю удовольствия от своей работы, руководящих постов не занимают; долю вполне достаточную, чтобы улыбаться, и недостаточную для того, чтобы тебя сочли психом), явно собираясь ввести меня в курс дела, заручившись помощью бедняги-офицера.       А я с содроганием, как впервые (это, пожалуй, каждый раз для меня происходит, как в первый), сознавал, что мне предстоит проделать уже совсем скоро... и, черт возьми, я, как и впервые, отчаянно не желал знать, что чувствовал, какими дикими измышлениями больного разума руководствовался этот убийца, творя свое дьявольское, кошмарно-трагическое произведение...