Если хочешь что-нибудь потерять — привяжись. И как только поверишь в Эдем, благодать, Всё разрушит удар судьбы. Если хочешь что-нибудь потерять — полюби.
Flëur — Розовый слон
Псионик ложится на кровать и даже не надеется, что сможет выспаться. Его усталость перетекает в холодные тени складок измятой простыни, а беспорядочные мысли, сбитые в рой насекомых, отражаются смешными изображениями пчёл на подушках. Щурясь, он старается сфокусировать зрение на часах, но видит лишь чёрные полоски на жёлтом одеяле, плывущие мутными пятнами — смазанность окружающих предметов совершенно невыносима. Кривится от головной боли и массирует виски почти машинально (не верит, что это хоть как-то ему поможет). В соседней комнате что-то сонно бормочет Митуна — спит, наверное, укутавшись в такое же полосатое одеяло и забыв на некоторое время о куда более страшной головной боли, чем та, что сейчас мучает Псионика. Рулевой боится закрыть глаза и увидеть в бесконечно повторяющемся сне искажённые болью и страхом лица. Каждый день пережитый ужас преследует его криком разозлённого чем-то Митуны и неизменным безразличием в глазах Соллукса. Их жизни перечёркнуты автоматными очередями, а страх отпечатан шрамами и болью. Только Соллукс даже не думает ложиться — монотонный стук по клавишам раздражает и кажется слишком громким. Псионик даёт себе обещание поговорить с сыном утром и сам удивляется глупости такого решения — попытки образумить каждый раз заканчиваются скандалом. Соллуксу шестнадцать, но он не попадает под определение нормального подростка: не интересуется девушками, выходит на улицу в лучшем случае раз в месяц, не увлекается ничем, кроме программирования, не имеет друзей за единственным исключением, но при одной лишь мысли об этом исключении Псионик устало вздыхает. Иногда ему кажется, что сыну жилось бы куда легче, если он не общался с Арадией вовсе, но эти двое цепляются друг за друга с непонятной отчаянностью; их отношения выходят за рамки дружеских и не вписываются в понятие влюблённости. Арадия мило улыбается и говорит, что люди должны быть готовы умереть тысячу раз, прежде чем выполнят свою задачу. Она равнодушна почти ко всему, кроме разрушения — это по-настоящему забавляет её. Арадия не умеет справляться со своими эмоциями и совсем обходилась без них до недавнего времени, теперь же с трудом сдерживается и реагирует на простые вещи слишком бурно. Усталость берёт верх, Псионик проваливается в сон неожиданно для себя. Невесёлые мысли о сыне заменяют вспыхивающие в темноте картинки-воспоминания. Это не тот сон, которого он так боялся, но утром Рулевой всё равно проснётся подавленным и разбитым, а днём будет прокручивать в голове полузабытые диалоги с человеком, чей образ сейчас видится искажённым и расплывчатым. Парень, живший по соседству и робко приглашавший в гости как минимум раз в неделю, стоит прямо перед ним — невредимый, улыбающийся с тихой грустью во взгляде. Он обещал изменить всё, бредил своей идеей и рассказывал о ней с поражающим энтузиазмом, просил не присоединиться — выслушать. И Псионик слушал, держа в руках чашку горячего кофе и пытаясь понять, что именно делает обычного человека, ничем, по сути, не примечательного, таким выдающимся и непохожим на других. Его голос въелся в память ядовитыми чернилами, а манера говорить и умение убеждать казались чем-то волшебным, как и он сам — нематериальное существо, выброшенное в слишком грязный и нелогичный мир. Странная фамилия — Неклеймённый — выведена сталью по сердцу и несправедливо безызвестна. Псионик обнимает его крепко, судорожно цепляясь за превратившуюся в лохмотья одежду ставшего самым близким и потерянного навсегда друга, почему-то снова испытывает глупое, неуместное чувство вины и давится словами. Он просыпается от жуткого грохота в соседней комнате и подавляет желание взвыть (слишком часто это повторяется по утрам). Поднимается с кровати рывком и тихо бросается страшными ругательствами, в спешке надевая штаны и не утруждая себя поиском рубашки, ведь на это просто нет времени. Дверь в комнату Митуны открыта; тихий плач разбивается криком и шипением. Старший сын невероятно жалок и беззащитен — закрывает лицо руками, подтянув колени к груди. Рядом валяются помятые листы бумаги и нелепый шлем, который он так любит и с которым практически никогда не расстаётся. Взгляд младшего невозможно прочитать за цветными стёклами очков, но губы сжаты в линию, а руки — в кулаки. Его враждебность выводит из себя и заставляет повысить голос, что Псионик делает очень редко. Соллукс часто дышит и выглядит непривычно растрёпанным, замахивается рукой, чтобы ударить, но вздрагивает и застывает, остановленный криком отца: — Хватит! Соллукс позволяет себе слишком многое и забывает об уважении всё чаще. Рулевой не собирается говорить длинно и тратить время на выяснение отношений, поэтому холодно приказывает: — Убирайся. Тот повинуется с неожиданным спокойствием, даже едва заметно улыбается. Псионик опускается на колени рядом с дрожащим Митуной и приобнимает его за плечи. В свои девятнадцать парень по-детски хнычет и прижимается к отцу всем телом, чтобы почувствовать себя защищённым. Оба вздрагивают, когда сильно хлопает входная дверь. Зажмурившись, Псионик мечтает исчезнуть. Соллукс пинает снег — всего лишь ворохи выцветшего до белизны мусора, всего лишь не самый действенный способ снять напряжение. Собирается убраться от дома как можно дальше и, если получится, найти место, где можно провести хотя бы одну ночь, но обессиленно садится на на первую попавшуюся скамейку, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Он находится в немноголюдном грязном парке, совсем рядом — дом, куда не хочется возвращаться от слова совсем. У Соллукса нет знакомых, к которым он мог бы спокойно постучаться в дверь и остаться на ночь, денег у него нет тоже, а ещё он отвратительно знает город, в котором живёт. Безвыходность ситуации могла бы показаться смешной, но день испорчен с самого утра — потухший взгляд за выкрашенными в красный и синий очками устремлён на серый асфальт. Кто-то зовёт его по имени, и Соллукс недоумённо оборачивается на голос. Не узнаёт Арадию сразу — она кажется непривычно серьёзной и собранной, даже не улыбается, что для неё особенно нетипично. Она скрещивает руки на груди и уверенно говорит: — Соллукс, нет причины грустить. Всё будет хорошо, Соллукс. И только теперь позволяет себе робко улыбнуться. Арадия всегда выглядит смешно и мило, совсем как раньше — до того, как их обычная жизнь сломалась и превратилась во что-то алогичное и искорёженное. Соллукс криво улыбается в ответ и жестом предлагает присесть рядом. Порыв холодного ветра заставляет поёжиться, дыхание вырывается изо рта облачками обращающегося в узоры пара; Соллукс обнимает себя руками за плечи и тихо шепчет под нос нечто нечленораздельное. Арадия берёт его руку в свою и снова решает высказаться: — Ты ведь не виноват. Она всего лишь приблизилась к своей цели — это нам не повезло. Знаешь, смерть всего лишь... — Заткнись. Соллукс никогда не был резок с ней, но сегодня особенный день. Сегодня он не может терпеть её странности и неясные фразы, в которых слово «смерть» повторяется слишком часто. Сегодня он обязан изменить хоть что-то. Сегодня домой не вернётся ещё один человек.