Расскажи мне о своей катастрофе. Я приду среди ночи, если так будет нужно. Не знаю, найду ли подходящие строки, Но обещаю, что буду внимательно слушать.
Flëur — Расскажи мне о своей катастрофе
В этой квартире невозможно отдохнуть. Если не разбудит страшным криком Митуна, или не выматерится запутавшийся в проводах Соллукс, то найдётся ещё не один десяток причин проснуться — Псионик с неприязнью и обречённостью смотрит на вибрирующий телефон. Уверен, ничего хорошего этот звонок не принесёт. Сегодня выходной день, но это не значит, что его оставят в покое. Он терпеть не может свою работу — неаккуратные стопки бумаг на исцарапанном и облепленном жвачками столе, одноразовых друзей, серых и безынтересных коллег, бьющую по глазам яркость экрана. Хочется застонать и отшвырнуть телефон куда подальше, но Псионик, скрипнув зубами, принимает вызов и нарочито бодро говорит: — Слушаю. — Пси? Доброе утро. Я не отвлекаю тебя? Разбудила, наверное... Послушай, мне очень нужно поговорить с тобой. Пожалуйста. Три года назад она была его лучшей подругой и спасением от рутинной работы — милая девушка-стажёр, которую все любили за бойкость и жизнерадостность. Ученица — так её прозвали — вечно смеялась и никогда не теряла веру в лучшее. Она обожала зелёный цвет и украшала рабочий стол фотографиями котов, выводила на обратной стороне важных документов незамысловатые узоры, искренне желала каждому встречному хорошего дня и никогда не казалась расстроенной. Ученица интересовалась астрологией, чем вызывала недоумение у многих, составляла странноватого вида схемы, изучала причины совместимости и несовместимости определённых знаков зодиака и не считала это занятие бесполезным. Псионик помнил, как нежно и осторожно она обнимала, как смотрела собеседнику только в глаза (так ей было намного комфортней), как строила планы на будущее. Но она отдала свою жизнь в руки Неклеймённому, который, увы, не смог сохранить даже свою. Псионик хотел бы утешить и помочь, но сам нуждался если не в поддержке, то в покое. Ученица уволилась, и общение оборвалось совсем скоро — исчез тот, кто связывал обоих крепче металлической цепи. Рулевой сбит с толку и ошарашен — замирает, не в силах ответить. Тонкий девичий голос знаком слишком хорошо, а несколько фамильярное сокращение имени отзывается болью в груди и непередаваемой теплотой. Как он мог позволить себе забыть о ней после всего пережитого? Озадаченность Псионика мешает ему думать, а любые чувства вытесняет желание вернуть всё обратно. Волнение холодом держит руки. Видимо, он медлит с ответом действительно долго. Ученица робко переспрашивает: — Пси? — Если это можно считать приглашением, то я готов прийти прямо сейчас, — заметно нервничает, говорит слишком весело и неровно. — Спасибо, — просто отвечает Ученица. — Я буду у тебя через два часа. Псионик кажется смешным самому себе, когда спешит: тихо бросается изощрёнными ругательствами, в попытке пригладить волосы взлохмачивает их ещё сильнее. Долго ищет пачку дешёвых сигарет, без которых не может обойтись в последнее время — безрезультатно. Он поддерживает в своей комнате идеальный порядок, но теряет вещи практически постоянно, доводя себя до отчаянного желания поверить в мистику: удобно списывать неудачи и пропажи на вмешательство сверхъестественных сил. Ему просто не хочется верить в то, что мелкие купюры и помятые пачки сигарет может воровать сын. Псионик снова думает о Соллуксе, место обиды и гнева занимает сожаление и пародия на растерянность: он даже извинился бы, если имел такую возможность. Только почему-то не верится в то, что сам Соллукс готов признать свою неправоту — никогда не признавал. Псионик списывает его поведение и горячность на молодость и неопытность, попутно обвиняя себя в непроходимой глупости. Входя в комнату Митуны, Рулевой заставляет себя улыбнуться, хотя знает о чуткости сына — парень читает чужие эмоции с поражающей лёгкостью, но не всегда может в них разобраться. Притворяться радостным и спокойным не приходится: Митуна спит, прижимая к себе несуразного плюшевого монстра, который похож на двух сросшихся циклопов. Хотел бы Псионик знать, откуда в квартире вообще появилось это странное существо. Наверное, Латула постаралась — она любит необычные вещи, будь то одежда или плюшевые игрушки (однажды притащила каждому Каптору по набитой ватой пчеле размером с ладонь, и такой подарок заставил умилиться даже Соллукса). Митуна любит её, несомненно, любит неумело, срываясь на грубость и обижая по мелочам, но это не его вина — Латула понимает и уверяет, что всё в полном порядке. Псионик не может ей помочь, но и отговорить возиться с Митуной не способен. Сын вот уже три года как совершенно другой, но остаётся человеком и нуждается в тех, кто его окружает. Лишь бы не разбудить его перезвоном ключей, закрывая дверь. Мороз раздражает и сковывает, царапает кончики пальцев и отражается забавным румянцем на щеках; Псионику страшно представить, как он выглядит в лёгкой изношенной куртке и дырявых джинсах в такую погоду. Впрочем, Рулевой не будет стесняться в присутствии Ученицы, которая знает о нём слишком многое, чтобы чему-то удивляться, а большинство случайных прохожих он видит в первый и последний раз — в большом городе чужие лица и фигуры смазываются до силуэтов и пятен. Псионик решает идти через парк, чтобы не слышать раздражающий шум машин и не сталкиваться с выходящими из придорожных кафе и баров нетрезвыми подростками — хватит с него приключений. Кеды скользят на льду, и Рулевой часто спотыкается, неловко взмахивая руками и чертыхаясь. Дорога становится уже и петляет, разбиваясь на припорошенные снегом тропы, уходящие вглубь парка и ведущие к некогда зелёным полянам. На покосившихся скамейках лежат небольшие сугробы — никто и не думает отдыхать здесь в такую погоду, разве что... — Ну и что ты здесь делаешь? — знакомый скрипучий голос и уже давно не удивляющая шепелявость. Псионик ещё утром понял, что сегодняшний день не может оказаться удачным. Он не привык доверять предчувствиям — зря. Соллукс смотрит с вызовом и злостью, Арадия растерянно сжимает его руку, как будто может удержать. Рулевой уже не хочет извиняться, не ждёт оправданий и не боится дерзости — остаётся только горечь на языке и выразительность во взгляде.