Зато не скучно!

Предупреждение: в главе присутствует сомнительное согласие и элементы насилия. * * * — Хорошо, мадам Малкин, спасибо вам, меня это устроит, — согласно кивнул Оливер, ещё раз тщательно проверив свой заказ. — Для оплаты, как обычно, свяжетесь с гоблинами из Гринготтса. — Конечно, мистер Вуд, — улыбнулась та. — Я пришлю вам сову. Оливер облегчённо кивнул, переводя дух: наконец-то муторное дело — заказ парадной мантии на выпускной бал — осталось позади. Он всеми фибрами души ненавидел канитель с одеждой. Обычно этим занималась мама, но поскольку она в отъезде, а отец уж точно такой чепухой заниматься не станет, пришлось ему самому поднапрячься. Оливер вышел из лавки и отправился к общественному камину у Тома(1), мысленно благодаря Дамблдора, что тот на многое закрывает глаза. Например, на то, что он, окончательно обнаглев, так и продолжает пользоваться его камином ещё со времён, когда каждый день мотался в госпиталь Мунго к Флинту. Неприятные воспоминания снова противно царапнули, заставляя вздрогнуть и поёжиться, но Оливер сразу же улыбнулся: как хорошо, что этот кошмар уже позади. И больница, и капризничающий — и оттого невыносимый — Флинт, и изматывающая неопределённость, и суд, и этот грёбаный ублюдок Монтегю. Как Оливеру удалось вытерпеть весь этот поистине сумасшедший дом и самому не осесть в нём в качестве пациента, он и сам не мог понять. Занятый своими мыслями, он не заметил, как очутился в пустующем на данный момент директорском кабинете и почёл за лучшее покинуть его поскорее, чтобы лишний раз не мозолить Дамблдору глаза, а то мало ли. Вдруг тот одумается и перенастроит чары обратно, чтобы охамевшие сверх всякой меры ученики в виде Оливера Вуда не шастали больше через его камин. Воровато оглядевшись, Оливер вышел в коридор и далее уже как ни в чём не бывало зашагал в свою башню. * * * Завернув за очередной угол, он увидел знакомую фигуру. — Марк, — окликнул он, ускоряя шаг. Тот обернулся. — А-а, Вудди, вот ты где, — преувеличенно жизнерадостно пропел он и ощерился, окидывая его злющим и одновременно уничижительным взглядом. — Пойдём-ка, блядь, поговорим, детка, — не дожидаясь ответа, он развернулся, устремляясь в первую попавшуюся на пути дверь. За ней была тесная и довольно пыльная кладовка, но искать место поприличнее тот почему-то не стал, решительно врываясь внутрь. Оливер ошарашенно посмотрел ему в спину и пошёл следом, ничего не понимая, кроме двух вещей: первое — за те два часа, что он отсутствовал, произошло что-то конкретно нехорошее, и второе — настолько нехорошее, что Флинт не просто в бешенстве, он, кажется, убить готов. Входя в кладовку, Оливер на всякий случай потянул из кармана палочку, но воспользоваться не успел, как не успел ничего и понять: едва он переступил порог, как ему прилетело кулаком в грудь от разъярённого Флинта, и он согнулся пополам, надсадно кашляя, не в силах вдохнуть ни глотка воздуха. — Ты... охуел, что ли? — в совершенном шоке прохрипел он через силу, как только его слегка отпустило. Распрямился... чтобы тут же увидеть перед собой полыхающие дикой ненавистью глаза своего ненаглядного. Оливер мог на что угодно поспорить, что такой всепоглощающей ярости в них он не наблюдал даже в их самые худшие дни, когда они враждовали и дрались. Флинт стоял к нему вплотную, наставив на него палочку и сжав губы в столь тонкую линию, что казалось, проведи по ней пальцем — и порежешься. — Радость моя, я тебе сейчас шею сверну, — с жуткой кривой ухмылкой оповестил его Флинт, зло оскаливаясь, и протянул руку, сдавливая ему горло. За спиной громко хлопнула дверь, запечатанная неведомо как брошенным — когда только Флинт успел? — заклинанием. Оливер замер, совершенно дезориентированный стремительно развивающимися событиями. Он не успевал за ними, не успевал не только ничего ответить, но хотя бы понять... хоть что-то. Флинту между тем его молчание явно не понравилось. — Чего молчишь, язык проглотил? — злобно сощурился он и схватил Оливера рукой за волосы, оттягивая вниз. — Давай, расскажи мне, детка, расскажи! Как тебе — всё по вкусу? Лучше, чем сейчас? — и безжалостно впился в приоткрытые губы грубым, каким-то болезненным поцелуем, но сразу же отпустил, потому что Оливер наконец более-менее оклемался и двинул ему локтем в пах. Флинт зашипел, выпуская его, и он отскочил в сторону, быстро выхватывая палочку из кармана. — Какого хуя, Флинт?!! — рявкнул он во всю силу лёгких, лишь огромным усилием воли удерживая себя от того, чтобы не впасть в истерику и не разнести всё вокруг к дьяволу. — Ты, блядь, что себе позволяешь, урод, псих ненормальный?! Объяснись, ублюдок! Объяснись!!! — пожалуй, впервые в жизни Оливера настолько накрыло, что он позволил себе так орать. Потом махнул палочкой, запуская Ступефаем, но руки сильно дрожали, о меткости пришлось забыть, и Флинт без труда уклонился. — Не понимаешь, сучоныш гриффиндорский?! — осатанело взринулся он. — Не понимаешь, сволочь?! Сейчас поймёшь! — и, ослеплённый яростью, вскинул палочку... — Экспеллиармус! — поспешно выкрикнул Оливер и поймал вырванный из чужих рук трофей, но радовался недолго: обладающий молниеносной реакцией, Флинт мгновенно подскочил к нему и, не дав опомниться, от души зарядил кулаком в челюсть. Оливер отлетел к стене, из разбитой губы и носа закапала кровь, пачкая одежду. Пальцы невольно разжались, и обе палочки — и его, и Флинта — покатились по полу, но никто не обратил на это внимания. — Это всё... что ты можешь? — сипло выдавил Оливер, вытирая тыльной стороной ладони красную ниточку слюны, тянущуюся с уголка губ. — Тупой ты дебил. — Заткнись!!! — вызверился тот, со всей силы тряхнув его за плечи, и уже занёс руку для нового удара, но Оливер ловко увернулся, поднырнув под локоть, и перехватил его, заломив Флинту за спину и выворачивая из сустава. — А ты попробуй, попробуй заткнуть! — заорал он, безумно захохотав во всё горло, словно полный шизик. Хотелось упасть, завыть, забиться в истерике, но разве спятивший Флинт позволит ему сейчас истерику? — Да не пойти бы тебе вообще, а? Всё-таки истерики избежать не удалось — Оливер чувствовал, как его несёт и он всё больше теряет контроль над собой. На душе стало так погано, что его едва ли не вывернуло — настолько абсурдной и немыслимо идиотской была вся эта ситуация. И похрен ему, откровенно похрен, во что всё это выльется! Вообще-то Флинт уже достиг той стадии бешенства, когда провоцировать его опасно для здоровья, но в Оливера будто бес вселился: — Психопат ёбнутый, тебе место в Мунго, в отделении для буйнопомешанных! Тот взревел бешеной хвосторогой и, вывернувшись из захвата, в исступлении начал трясти Оливера, словно спелую грушу. — Убью, гадёныш! У-убью! — надсаживался он и уже дёрнул коленом, чтобы врезать своей жертве между ног, но тот прижался к нему, пронзительно вскрикнув: — Да остынь ты, придурок! — и изнеможённо повис в его руках надломленной тряпичной куклой, в полной оторопи распахнув глаза. — Флинт, только не по яйцам. * * * И... всё. Весь гнев мгновенно как ножом отрезало, кулаки разжались. Вуд, этот маленький засранец, таращился на него зло и растерянно, и Марк понял, что его запал пропал — он просто не сможет ещё раз поднять на него руку, как бы ни хотелось пришибить поганца в запальчивой горячке. Вот блядство, ну какое же блядство! Марк бессильно впечатал кулак в стену, в опасной близости от головы Вуда. Тот машинально отшатнулся, крепко стукнувшись затылком и закусив от боли губу, начавшую опять кровоточить. На глаза навернулись невольные слёзы. Хотя гнев и улетучился, но адреналин тем временем продолжал бурлить в крови, и Марк, разумеется, сделал самое естественное, что ему пришло в голову: прижал к себе своё (и только своё!) сокровище, умеющее доводить его до белого каления всего парой фраз, и впился в его губы собственническим, злым поцелуем. Вуд отпрянул, с силой отталкивая его от себя. — Отвали от меня, сволочь, — зашипел он. — Отъебись, понял? Тебя на цепь надо посадить, больной. — Блядь, — процедил Марк, — ты нарвался, Вуд. — Он рванул его за плечо, разворачивая к себе спиной, дёрнул вниз его брюки и с силой приложил поганца о стену, чуть ли не впечатывая в неё лицом. — Нарвался! Осторожничать не хотелось, напротив — хотелось наказать, сделать больно, чтобы хоть так выплеснуть сжигавшую его изнутри горечь и боль. «Ненавижу... Люблю... Ненавижу...» — билось в мозгу, и Марка просто разрывало от противоречивых эмоций. Хотелось и прихлопнуть обманщика-Вуда, и одновременно стиснуть его за плечи и трясти, кричать, умолять, объяснять, что всё это — дикая, нелепая ошибка, временное помутнение, что Вуд принадлежит только ему, Марку, и что Коулману он его не отдаст. И вообще никому не отдаст. Лучше сам пристукнет, чтобы другим не достался. — Ты... Ты лучше не рыпайся сейчас, иначе я тебе что-нибудь сломаю, — честно предупредил Марк, чувствуя, как сознание застилает мутной пеленой, и боясь, что именно в данную минуту, будучи конкретно на взводе, он действительно способен выполнить свою угрозу. Стискивая зубы, чтобы окончательно не озвереть и ненароком не покалечить, Марк положил одну руку Вуду на лопатки, сильнее придавливая его к стене, и безо всяких сантиментов резко вогнал в него насухую сразу два пальца, бесцеремонно двигая внутри, сгибая, разводя в стороны и наверняка травмируя нежные ткани. Вуд дёрнулся всего лишь раз и затих, хватая ртом воздух и чуть подрагивая. — Ублюдок, — с безысходной тоской в голосе прошептал Марк. — Предатель! Он рывком выдернул пальцы, отчего Вуд беспокойно заёрзал, но так и не издал ни звука, лишь стиснул кулаки до побелевших костяшек. Марк, помимо воли подмечающий ответную реакцию, приставил к покрасневшему входу уже три пальца и снова протолкнул внутрь. — Убить тебя мало, — как заведённый, повторил он. * * * Оливер не зажимался и совсем не сопротивлялся. Безропотно стоял, не шевелясь, и громко, с присвистом дышал, то и дело всхлипывая и часто сглатывая. Ничерта не понимая, он инстинктивно сумел принять единственно верное на данный момент решение: не упрямиться. Потому что по опыту знал, что отбрыкиваться сейчас от разъярённого Флинта — сродни самоубийству. Лучше дать, а потом разбираться, что к чему: всё равно этот повёрнутый уже не способен ни слушать, ни соображать, только заведётся ещё больше. И Оливер расслабился, опуская плечи и склоняя голову вниз... * * * Марк заскользил цепким взглядом по застывшей перед ним фигуре: по напряжённым ногам, по покрасневшим от его манипуляций ягодицам, по тяжело вздымающейся спине и плечам, поднял глаза на кажущуюся сейчас такой беззащитной шею и остановился на затылке, где топорщились коротко стриженые тёмные волоски. Он судорожно втянул носом воздух, стискивая руки. Что, блядь, ещё за поза покорности? Надо будет как-нибудь потом обязательно выбрать время и откровенно поговорить с Вудом о его нездоровой и странной тяге к подчинению и грубому насилию, а то это уже подозрительно. Если... Если, конечно, у них будет это самое «потом». Марк тряхнул головой. Сейчас ему не хотелось об этом думать. Сейчас хотелось ВЗЯТЬ. И он возьмёт. Бессознательно действуя из-за этой кротости и полного непротивления чуть менее агрессивно и жёстко, но всё равно отнюдь не нежно, Марк продолжил истязание: растягивал, проворачивал пальцы внутри, вырывая у Оливера мучительные стоны, в которых всё равно чутко улавливал слабые нотки удовольствия. Не прекращая двигать пальцами, он припал губами к его шее, оставляя на загорелой коже метку за меткой. — Это тебя на цепь посадить надо, — процедил с бессильной злостью, ожесточённо терзая шею Оливера поцелуями-укусами, и вновь садистским, одним жгуче-болезненным движением вырвал из него пальцы. Тот еле слышно замычал и переступил с ноги на ногу. — Чтобы не сбежал никуда, сучонок поганый. — Он укусил его в последний раз особенно жёстко, едва не прокусив кожу насквозь. Положил руки ему на бёдра, заставляя отодвинуться от стены и прогнуться, приставил член к горящему огнём, набухшему от такого варварского обращения и пульсирующему входу, и рывком насадил Оливера на себя, через резь и сухое жжение продираясь внутрь и сам при этом чувствуя, как в первый момент у него от ослепляющей вспышки боли чуть искры из глаз не посыпались. Оливер захрипел, неосознанно вскинув голову и подаваясь телом к стене, будто влипая в неё, и это Марка слегка отрезвило. Он мутно посмотрел на своего изменщика, вернул его в прежнее положение и решил всё-таки использовать хотя бы слюну, иначе он изувечит и его, и себя. Он плюнул на ладонь, обильно смазывая член, помедлил секунду и толкнулся в жаркую глубину до самого упора. Оливер задышал ещё чаще, рефлекторно растопырив пальцы, упираясь ладонями в стену и прислоняясь к ней лбом. И молчал. Прерывисто сопел, всхлипывал, царапал ногтями камень, но молчал. Упрямый, сучонок. Гордый. Сцепит зубы, сдохнет на месте, но ни за что кричать не станет. Марк наклонился к нему. — Молчишь, сволочь? — втолкнул он слова прямо в маячившее перед ним, заалевшее ухо, медленно выходя из Оливера почти до конца и вновь резко входя. — Сказать нечего? — и протянул руку вперёд, обхватывая ладонью твёрдый (конечно, кто бы ещё сомневался!) чужой член. Оливер всё же не сдержал протяжного стона, невольно подаваясь телом ему навстречу. — Нравится, Вуд, нравится? — зашептал Марк, ускоряясь и уже не вполне понимая, что несёт. — Лучше, чем с ним? Что тот ответил — если вообще ответил — он не услышал, окончательно потеряв голову и врываясь в него в сумасшедшем темпе. — Что же ты наделал, Олли, что ты наделал, — как в бреду повторял он, чувствуя, как его всё больше трясёт. Позабыв про все обиды, позабыв, что хотел наказать, он вновь припал к вудовской шее, целуя — на этот раз действительно целуя, а не кусая — и кружа по ней языком, стараясь зализать все оставленные им синяки и отметины. Оливер глухо мычал, толкаясь в его кулак. — Маркус... — тихий шёпот на грани слуха, но Марк услышал. И это стало последней каплей. — Проклятый гадёныш, — кончая, выдохнул он со всхлипом, чувствуя, как в его руку толчками выплёскивается чужая горячая сперма. — Чёртов проклятый засранец... Едва схлынула эйфория от оргазма, и в голове слегка прояснилось, Марк вышел из горячей тесноты чужого тела и развернул Оливера к себе. Он отчаянно и безумно вглядывался в красивое, только очень бледное сейчас лицо, наблюдая, как по влажному от пота виску скатывается маленькая капелька. Марк совершенно автоматически вытер её одним невесомым касанием, смотря во все глаза на Оливера — своего Олли, такого близкого, почти родного. И одновременно такого далёкого. Внутри по-прежнему всё горело, выворачивая внутренности дикой болью, словно Адское Пламя выжигало всю душу без остатка. Сможет ли он простить предательство? А если нет — то как ему теперь жить? Как? * * * Было что-то такое во взгляде Флинта, такая глухая беспросветная печаль, что Оливеру резко расхотелось, как он намеревался прежде, двинуть ему кулаком за его выходку и сбежать куда-нибудь подальше. Не раньше, чем он разберётся с этой хренью. М-да. А потом — или с Астрономической башни спрыгнуть, или заавадиться с горя. Вот дерьмо, что же за жизнь-то такая? Оливер вздохнул. С Флинтом что ни день — как на войне. — Ты всё ещё не прощён, Вуд, — злобно бросил тот. — Да в чём я провинился-то, ты хоть можешь сказать? — истошно завопил Оливер, ощущая стойкое желание побиться головой о стену от всего происходящего вокруг феноменального идиотизма. — В чём я, блядь, виноват? В чём?! — Ты обжимался с Коулманом! — Чего-о-о?!! — Оливер замер истуканом, в шоке вытаращив глаза: прозвучавшее заявление было настолько нелепо, что он едва сдержал рвущийся наружу истерический смех. Ноги держать его отказались, колени подломились, и он медленно сполз по стене на пол. — Ты что, рехнулся? Ты в своём уме, я спрашиваю?! Я ни с кем не обжимался! Флинт явно снова начал заводиться, недоверчиво засверкав глазами и грозно сжимая кулаки. — Вуд, — он смерил его таким ледяным и тяжёлым взглядом, что Оливер невольно поёжился. Когда Флинт орёт и ругается — это ещё куда ни шло. Гораздо хуже, когда он арктически спокоен и смотрит вот так. — Или ты сейчас во всём признаешься сам, и мы будем думать, как нам быть и что делать, или... пошёл ты тогда на хуй, раз можешь мне в глаза вот так врать. Я на многие твои выебоны сквозь пальцы смотрю, но такого не потерплю. Оливер хотел снова прикрикнуть как следует на этого отмороженного, но до него внезапно дошло, что они, похоже, действительно сейчас говорят о разных вещах. В голове вдруг забрезжила смутная догадка, но он пока никак не мог ухватить её за хвост. — Постой-ка, Маркус, — начал он, сосредоточенно нахмурив брови и пытаясь понять... вспомнить... Это что-то вот прямо на поверхности... Что-то очевидное и очень важное... Стоп! Кажется, он начал понимать. — А ну-ка, погоди, — повторил он. — Ты реально видел якобы меня э-э... обнимающимся с Шоном? Марк вскинул на него совершенно больной взгляд. — Не только обнимающимся, Вудди, — с горечью в голосе уточнил он. Его всё ещё потряхивало, но недавний припадок бешенства должен был изрядно вымотать его, вряд ли на новый остались силы. Весь его вид выражал дикую усталость и полное опустошение. — Вы сосались как в последний раз. — Где и когда? — продолжил расспрашивать Оливер. В памяти вспыхнуло воспоминание... Он заходит в комнату и видит Шона, копающегося в своём сундуке. Тот озабоченно что-то ищет, сверяясь при этом с длинным списком на пергаменте, сплошь исчёрканным крупными неровными строчками, и невнятно бурчит при этом. Оливера он не замечает, увлёкшись поисками, и тот, пользуясь случаем, бесшумно подходит поближе. «Я же точно знаю, что это где-то здесь», — слышится тихий бубнёж. — «Не мог я потерять. Отец с меня за посеянную шкуру бумсланга мою собственную шкуру спустит. Да где ж она, блядь...» Вот оно! У Коулмана же на кровати ещё пучки спорыша валялись! И банка с пиявками! И ещё много всякой всячины, которая показалась тогда неважной фигнёй и не отложилась в сознании, но это! Оливер довольно неплохо разбирался в зельеварении и такое бы ни с чем не спутал. Картинка наконец сложилась, но легче от этого не стало. От падения на пол вследствие сильнейшего потрясения Оливера спасло только то, что он, собственно, и так сидел на полу, прижимаясь спиной к холодному камню. Ну он и идиот, слов больше нет. Как же он не сообразил сразу, не обратил внимания? Впрочем, до того ли тогда ему было — тут Марк в больнице, потом следствие и суд над Монтегю... А Шон, придурок долбанутый, решил, значит... — Что за тупые вопросы, Вуд? — вспылил между тем Марк, отрывая его от размышлений и возвращая в реальный мир. — Ты и сам прекрасно знаешь, где и когда ты изменял мне со своим дружком. — Не заводись, — сдержанно попросил его Оливер. — Просто скажи — где и когда, и всё. — Час назад, за теплицами мадам Спраут, — неохотно выдавил тот и сморщился, как от сильной боли. — Скажи мне, Вуд, чем он лучше? — спросил вдруг тоскливо, опускаясь перед ним на корточки и заглядывая в глаза. — Почему ты... так? Марк выглядел таким потерянным. Оливер его в последний (он же первый) раз таким видел в тот день в больнице, когда вот так же разбил ему лицо. Вопреки всякой логике у Оливера сжалось сердце от приступа неконтролируемой нежности к этому чокнутому и очень ревнивому идиоту, и он поспешил предложить свою версию объяснения вышеописанных событий. — Ну, во-первых, ты видел не меня, — начал он. Марк дёрнулся, порываясь что-то сказать, и Оливер поднял руку, пресекая возражения. — Не перебивай! Помолчи и послушай сначала, ненормальный. Это всё Шон, долбоёб такой... — странно, но злости на засранца-Коулмана почему-то не было. Марк Оливера так укатал, что сил на какие-либо эмоции уже в принципе не осталось. — Конечно, Шон, — всё-таки не удержался тот. — Это же с ним ты... — По-мол-чи! — повысил голос Оливер. — Повторяю для особо одарённых придурков. Ты. Видел. Не. Меня. Уясни это, потому что я вернулся в Хогвартс от мадам Малкин через камин Дамблдора всего за несколько минут до нашей с тобой феерической встречи. А теперь, блядь, — голос его задрожал, — теперь просто представь каково было мне, когда ты меня так оригинально «поприветствовал». А я при этом — вообще не в курсе ни о чём, — он укоризненно посмотрел на Марка, но тот смущаться и бубнить извинения пока не торопился, глядя холодно и отстранённо и ожидая дальнейших объяснений. Но в глазах уже загоралась безудержная надежда. Надежда на то, что, возможно, это всё неправда, что он не так понял, что произошла какая-то ошибка... Оливер продолжил: — Подтвердить мои слова могут как мадам Малкин, так и директор школы, но я не понимаю, с какой стати я у тебя на столь плохом счету, что ты мне так не веришь! — он полоснул Марка по-настоящему обиженным и горьким взглядом. — После всего, что было. — Я верю тебе... верил, — понуро отозвался тот и опустил глаза в пол. — Только тебе и верил, Вудди. Но и своим глазам я верю тоже. Я видел то что видел. — Если уж на то пошло, почему ты не подошёл к этой парочке и не начал разборки прямо там? — спросил Оливер. — На тебя не похоже. — Да не мог я, Вудди! — Марк в отчаянии закрыл лицо ладонями, а потом запустил руки в волосы, сгребая их в горсть и с силой оттягивая. — Не мог! Тут впору завыть было. Боялся, убью всех там, нахуй. Реально убью. О том, что он, сбежав в Запретный лес ото всех подальше, действительно выл, вот просто выл, словно оборотень на луну, упав на колени и бессмысленно молотя кулаком в дерево, сбивая в кровь костяшки и чувствуя, как все внутренности раздирает от невыносимой боли, а по щекам даже, кажется, течёт какая-то мокрая дрянь, подозрительно похожая на слёзы... А потом его ещё и выворачивало под это самое дерево — так хреново ему было — Марк говорить не стал. — Идиот, — Оливер расстроенно покачал головой, подаваясь к нему вперёд и робко поцеловав, будто сомневаясь, можно или нет. — Какой же ты кретин, а! Не я это был, понимаешь ты или нет? Совсем от ревности спятил, дебил конченный. Ты вообще волшебник или как? Про Оборотное зелье что-нибудь слышал? — Он поймал удивлённый и чуть растерянный — ну наконец-то до этого ревнивца начало доходить! — взгляд Марка и со вздохом повторил: — Это всё Шон. * * * Шон Коулман свихнулся совсем недавно — буквально с того дня, как они всем факультетом так зажигательно отметили победу над Слизерином в квиддичном матче. Хотя нет, если точнее, то немного позже — когда Флинт уже попал в Мунго, а Оливер бродил по школе привидением, медленно сходя с ума. Шон, конечно, здорово помогал тогда Оливеру, утешал как мог, и они в общем-то окончательно сдружились за эти дни. Но... Как оказалось, Шон хотел не только дружбы. Они даже поссорились один раз из-за этого. Шон тогда в который раз взялся объяснять Оливеру, что Маркус Флинт — это для него вообще не вариант. — Ол! Ты просто помешался на своём тупаре! — кипятился он, с пеной у рта доказывая свою правоту в истинно гриффиндорской манере «я-бешеный-фестрал-мне-всё-пофиг-пру-напролом-зато-честно». — Зачем он тебе, ты что, получше найти никого не мог?! Ты ведь красавчик, Олли! А этот кто? Он же псих! Он совершенно тронутый, да ещё с этого слизеринского гадючника! Он тебе не пара, Ол! Оливер молчал, рассеянно слушая обличительные речи в адрес своего парня, и чуть улыбался: Шон вовсе не единственный, кто пытался вправить ему мозги насчёт Флинта. Первое время, когда по замку только прошёл невероятный слух, что капитаны двух враждующих квиддичных команд — слизеринской и гриффиндорской — теперь неведомо с какой стати, но вместе, вот это вот «что ты в нём нашёл?» Оливер от своих прямолинейных и совершенно бестактных однокурсников и приятелей слышал постоянно. Разве что близнецы Уизли с некоторых пор перестали ему досаждать и лишь понимающе усмехались, когда видели, как кто-то в очередной раз пристал к Оливеру, пытаясь вызнать «что он в нём нашел». Вроде они и не совсем всерьёз, но в конце концов это начало медленно, но верно подбешивать. И такой Флинт, и сякой... Что б они понимали ещё! Пару раз Оливер сорвался и устроил разнос с полноценным ором и руганью, потом, раскаявшись, извинялся, а спустя ещё какое-то время стало пофиг. Вернее, нет — стало забавлять. «Флинт меня своим слизеринством заразил», — от души веселясь, думал он, слушая очередного спасателя своей души и тела от «злобного и страшного Флинта». — А кто мне пара, Шонни? — с лёгкой полуулыбкой спросил он тогда, отвлекаясь от своих мыслей. На душе у него впервые за много времени было легко и радостно — в тот день, то есть накануне, стало известно, что Маркус теперь уже точно поправится. Шон внезапно стушевался, зардевшись, и смущённо замолк, будто ему рот Силенцио запечатали. Потом нерешительно приблизился к Оливеру и прошептал: «А если я?» — и потянулся к его губам. Оливер машинально отпрянул, вытаращив глаза, и замер в шоке, начиная краснеть, не зная, куда девать руки, и мечтая провалиться сквозь землю. В более дурацкой ситуации, чем в тот злосчастный раз, он ещё в жизни не бывал. Воцарилось гнетущее молчание. — Э-э... Шон, — подал наконец голос Оливер, — не надо. Я... — Погоди, — быстро перебил его тот, зажмуриваясь. — Не говори ничего. — Он как-то весь съёжился, скривив лицо в болезненной гримасе. — Не надо. Я всё понял, не тупой — ты любишь своего придурочного. Не говори мне этого вслух, Ол, дай хоть остатки достоинства сохранить! — и быстро выскочил из комнаты, хлопнув дверью. Радужное настроение Оливера лопнуло, как мыльный пузырь, и на душе стало так мерзко, что он заметался по комнате, не в силах усидеть на месте ни секунды. Что за жизнь? Только подумаешь, что всё вроде налаживается, так она опять задницей поворачивается. Оливер вздохнул, мысленно составляя план дальнейших действий. Надо погодить какое-то время, дать Шону остыть, а потом обязательно поговорить с ним. Что он впоследствии и сделал. Стоически выждал два дня, в течение которых Шон старательно избегал его, шарахаясь, как от больного драконьей оспой, а потом поступил очень просто: навёл Дезиллюминационные чары (хорошо, что Флинт, хоть и зубоскалил от души над неумением Оливера их выполнять, но самолично обучил его, аргументировав, что «это всегда пригодится, Вудди» — прямо как в воду глядел) и отыскал Шона на берегу у озера, где тот сидел и страдал в компании бутылки огневиски, куря сигарету за сигаретой и задумчиво глядя куда-то вдаль. Оливер снял чары — Шон от неожиданности едва не бултыхнулся в пресловутое озеро — и осторожно присел рядом. Пить, правда, не стал — слишком живы были воспоминания о последней попойке и жесточайшем похмелье, от которого он едва не отдал концы, а курить он и вовсе не умел, да и не хотел, но дипломатично провести беседу и наладить отношения всё же смог. И Оливеру вроде бы показалось, что друга отпустило и тот успокоился — они стали общаться как раньше, натянутость из отношений ушла. Но, вероятно, что-то он недоглядел, не заметил, да и не до того было: с Флинтом бы всё нормализовалось, где уж Оливеру было распознавать тонкие нюансы чужих чувств. А у Шона, по-видимому, умопомрачение не до конца прошло — он, зараза, стащил его волос (проще простого, когда живёшь в общей спальне) и решил устроить себе отрыв. Оливер удручённо провёл рукой по лицу, будто желая стряхнуть с себя весь этот несусветный бред, обрушившийся на него сейчас вместе с воспоминаниями. Но даже теперь он ни на секунду не допускал мысли, что Шон устроил всё это умышленно, чтобы испортить ему жизнь. Нет, это точно абсурд, он не такой. Зная горячий, порывистый характер друга, Оливер охотнее предположил бы, что у того просто сорвало башню и он бросился в омут с головой, а Флинту на глаза они наверняка попались случайно. Оливер досадливо поморщился: дебилы, хоть бы прятались получше, раз уж в их буйные головы пришла такая грандиозная по силе своей тупости идея учудить всё это непотребное мудоблядство! Интересно, с кем же он там на самом деле был-то? Оливер, честно говоря, не мог себе представить, кто способен в здравом уме и трезвой памяти согласиться по доброй воле выпить Оборотку, чтобы тобой потом тупо пользовались, трахая и представляя другого. Ну, Шон, ну, удружил, придурок! Надо бы с ним ещё разок как следует поговорить. * * * Закончив рассказ, Оливер перевёл взгляд на до сих пор подозрительно молчавшего Марка. Тот медленно, но верно начал краснеть, чего за ним раньше никогда не водилось. — Э-э... Ол... — промямлил он, напоминая сейчас побитую собаку. — Ты это... Прости, а? — Он подобрал с пола его палочку, протянув вперёд, а своей взмахнул, залечивая ему повреждения и убирая с одежды кровь. — Что-то я... — Ревнивый идиот? — подсказал Оливер. — Придурок психованный? Это уже давно не новость, — он вздохнул, и Марк, глядя в его совершенно измученное лицо, почувствовал себя последним мудаком. — Похоже, я впервые в жизни готов с тобой согласиться, Вудди, — обречённо заметил он, прижимая ладонь ко лбу. Лицо уже не просто горело — казалось, от его пунцовых щёк сейчас вполне можно было прикуривать, а то и факел запалить. — Ну, хочешь — врежь мне. — Может, лучше выебать? — едко предложил тот. — Так же насухую засадить тебе, уёбку, как ты мне только что, чтоб ты взвыл да на всю жизнь запомнил. И в дальнейшем сто раз думал, прежде чем делать выводы. — Выеби, — Марк, всем своим видом показывая, что он теперь паинька, был на всё согласен, лишь бы его простили. — Пусть насухую. Всё, что хочешь, Вудди! Готов откомфортить по полной программе: отсосу, в жопу дам и даже... — он запнулся, покраснев ещё больше, — даже... если хочешь... языком тебя... там. — После того — первого и единственного — раза в больничном крыле(2) Марк больше этого так и не делал, всё как-то не до того было. Но сейчас он хотел, и даже не столько из чувства вины, а... просто. Он с отвращением припомнил всё, что только что учинил, и ему мучительно захотелось теперь сделать Оливеру очень хорошо, услышать его сладкие стоны — и на этот раз не боли, а чистого удовольствия — и упиваться ими. И вымаливать прощение на коленях. По правде говоря, ему ещё никогда в жизни не было так стыдно. «Паршивое чувство, — сделал он вывод. — Мне нихуя не понравилось. Вуд прав, я — полный дебил». Марк пригорюнился: чувствовать себя идиотом — и так-то сомнительное удовольствие, а уж чувствовать себя провинившимся перед Вудом идиотом... Да ещё после того, через что тот прошёл ради него... Марку живо вспомнились все неприглядные подробности его больничного существования: и как Оливер носился с ним, кормя с ложечки, и как терпел его бесконечные срывы и капризы, и как помогал, утешал, подбадривал. Орал на него, конечно, а кто бы не орал? Но ведь не отвернулся, не отказался, не бросил. «— А что, если я никогда не приду в норму? — Тогда я поселюсь в этой палате...» — скорбным упрёком зазвучало в голове воспоминание, усиливая и без того разросшееся до размеров Астрономической башни чувство вины. Затем, будто желая окончательно добить, в сознании колкими иголками засвербели фразы: «...а потом сам сдохну! Потому что не могу без тебя...» «Твой... Чей же ещё. Только твой!..» «Чуть шаг в сторону — и так плохо...» «Я. Тебя. Люблю. Тебя, придурок, а не кого-то другого!» Да твою же мать! Марк с тихим стоном прикрыл глаза, снова хватаясь за голову. Блядь, блядь, БЛЯДЬ! Он сглотнул и поспешил хоть как-то оправдаться. — Я... — неловко сказал он. — Обычно я именно так и поступаю, Вудди. В смысле, думаю, потом делаю, — ответил он на последнее утверждение Оливера. Тот на это скептически хмыкнул, но Марк упрямо продолжил: — Всегда, Вуд! Всегда, но... но только не когда дело касается тебя, — он беспомощно посмотрел на него. — Ты оказался прав, Вудди, я — тупой слизеринский тролль. Но я... А вот ты бы что на моём месте сделал? Я же чуть не сдох, Ол. Чуть не сдох. — Проехали, — буркнул Оливер, с содроганием представляя себе, что видит, как Марк стоит и обнимается с кем-то. И целуется! Он сжал кулаки, чувствуя, как сердце ухает, проваливаясь в живот, и подкатывает тошнота. Верно Марк сказал: увидев такое, Оливер либо поубивал бы всех, нахрен, либо сам умер на месте. Подумал ли бы он сам тогда об ошибке, смог бы предположить, что всё не так, как кажется? Оливер честно признался себе, что вряд ли. А уж суметь в такой момент догадаться о том, что здесь замешана такая маловероятная и не вполне правдоподобная вещь как Оборотное зелье... Выходит, Марку ещё орден за выдержку нужно присудить — Оливер не сомневался, что сам бы в такой ситуации тотчас же безоглядно ринулся разбираться и неминуемо натворил бы невероятных глупостей, ещё похлеще Марка. Но ему он об этом не скажет — тому полезно немного побыть виноватым. Хотя, сказать по правде, где-то в глубине души Оливер испытывал иррациональное чувство удовольствия: было до жути приятно и лестно, что Марк его так любит. — Моя жизнь — это один сплошной пиздец, — скорбно возвестил Оливер. — И конца-края ему не видать. — Наша, Вудди, — машинально поправил его Марк. — Наша, а не твоя. — Наша, — отрешённо повторил тот и посмотрел с утомлением. — По-моему, это не я, а ты все семь лет не там, где положено, учился, — со вздохом и уже не сердито сказал он. — Гриффиндор по тебе плачет, гиппогриф ты бешеный. Там таким как ты — самое место, — и слабо улыбнулся, но тут же сурово добавил: — И кроме шуток, Флинт: ещё одна такая выходка — я тебе яйца отрежу. Марк почувствовал, что он, кажется, прощён, и приободрился. — Ещё одна такая выходка, — тихо повторил он, — и я сам тебе помогу... отрезать, — пообещал абсолютно серьёзно. Затем опустился с корточек на колени перед всё ещё сидящим на полу Оливером и несмело взял его руку в свою, переплетая пальцы. — Прости, Ол, — он неуклюже ткнулся губами в его шею, — я облажался. — Отработаешь, — ухмыльнулся тот. — Обязательно, — в тон ему ответил Марк и скованно улыбнулся. — Вот и договорились, — кивнул Оливер, с облегчением чувствуя, как напряжение, возникшее между ними, наконец-то рассеивается. — А теперь пойдём, мне надо ещё с Шоном парой словечек перекинуться. Марк сразу помрачнел, набычившись. — Ещё чего, — нахмурился он. — Я с этим недоумком сам переговорю. Не хочу, чтобы ты к нему и на милю приближался. — Да ты совсем, что ли? — моментально вскипел Оливер, повышая голос. — Мы же только что разобрались! — Не в тебе дело, — перебил его тот. — Не в тебе — в нём. — А что — в нём? Я уверен, что он не специально это сделал, чтобы нас поссорить. Шон не такой! Он мой друг. Просто у него небольшое помешательство. — Вудди, ты реально такой идиот или прикидываешься сейчас? — в полном негодовании воскликнул Марк. — Я, блядь, начинаю сомневаться, не отшиб ли тебе часом последние мозги. Если нет, включи их уже: твой вконец долбанутый так называемый «друг» на тебя слюни пускает. Это — друг?! Это?! Дружба — это вместе попить пива и обсудить дела или помочь решить проблемы, или выслушать, наконец, если кому-то плохо. Или порадоваться за друга, когда он счастлив. Коулман же... Он не дружить с тобой хочет, он просто тебя хочет. До такой степени, что устроил эту херню с Оборотным. И это нихуя никакая не дружба, даже не возражай. — Ну... — начал Оливер и замолчал, задумавшись. Посмотрел подавленно: — Чёрт, я знаю, что ты прав, Марки. Знаю! Но в любом случае поговорить с ним надо. — Надо, — согласился тот. — Только это сделаю я! — заметил решительно, но Оливер упрямо вздёрнул подбородок. — Не влезай, — сказал твёрдо. — Я сам с ним разберусь, ясно? Это моя проблема, и я не девчонка, так что решу всё сам. Марк смерил его долгим взглядом. Ему всё это категорически не нравилось. Вот прямо совсем. Дегенерата Коулмана хотелось пойти и придушить; на худой конец — завязать его блудливый хуй таким узлом, чтобы никогда не развязался, и Марк решительно не желал, чтобы Оливер не то что разговаривал, а вообще подходил к нему, но... В конце концов, тот ещё ни разу не дал ему реального повода для ревности, поэтому настала пора решить: либо Марк ему доверяет, либо сам дурак. Потому что даже его святой, терпеливый Олли в конце концов не выдержит, пошлёт его на хрен и сбежит куда подальше. И будет прав. — Ладно, Вудди, — сдаваясь и тяжело вздыхая, натянуто улыбнулся он. — Разбирайся сам, хрен с тобой. Оливер, видевший, что Марк буквально переборол себя, посмотрел ему в глаза. — Ты выбрал доверие, — тихо сказал он. — Да, — прозвучал короткий ответ. _____________ (1) Бармен Том (англ. Tom the innkeeper) — владелец и бармен лондонского паба «Дырявый котёл». (2) Отсылки к фф. «Кошмарная неделя, или...»