Sovenoks' Collide

      Длинные изящные пальцы перебирают струны акустической гитары, рождая звуки мелодии, доселе не слышанной в этом лагере.       Фламенко.       Задорно, яростно, страстно.       Наконец, мелодия стихает, а в разноцветных глазах черноволосой женщины не прекращают плясать хитрые искорки.       — Ну, вот как-то так.       И улыбается открыто.       Они смотрят на неё, и их взгляды весьма далеки от безразличия:       Мику — в полнейшем восторге, ведь её тётя оказалась такой!.. такой!..       Алиса — в полнейшем шоке, даже машинально принимая из рук Виолы гитару и вполуха слушая приглашение на вечерние танцы.       Маша — оценивающе, и именно она после ухода доктора Коллайдер проясняет:       — Человек больше всего человек тогда, когда дерзко рвёт унылое предназначение.       И тоже уходит из музкружка: у неё есть дела и помимо него. Тем более, там есть Мику с Алисой, а они гораздо лучше знакомы с тем, что и как. А она сама — раздумывает, сказать или не сказать Семёну, что сегодня танцы. Хотя, вряд ли этот безнадёжный дурак сумеет там выдать что-нибудь стоящее. И сама тоже хороша: в разрыве их отношений есть и её вина, и ей, сколько бы она ни отрицала, уже пришлось принять это как данность. Хотя его попытки что-то делать или изменить до сих пор нелепы и омерзительны. Или… или она чего-то не знает, что, в связи с произошедшими событиями, более чем вероятно.       Такая вот, понимаешь, загогулина получается.       По пути — Маша ещё не определилась, куда именно идти, и потому бродила бесцельно по лагерю — цианововолосая видит Ульяну и сразу же примечает изменения в той: «девочка-ракета» стала взрослее, привлекательнее и даже чуточку загадочнее, что ли, по сравнению с тем, что было написано в сценарии. Они пересекаются, здороваются, Маша делится с Ульяной недавно услышанной из уст Виолы новостью.       — Маша, это так классно! Спасибо!       «Девочка-ракета» ускоряется: ей нужно кое-что забрать из их с Алисой домика, а затем вернуться в тридцать первый: она ощущала, что так правильно. Она не хочет видеть Ольгу (язык не поворачивается добавлять «Дмитриевна»), по крайней мере, сейчас, и потому продвигается окольными путями. Она помнит, как вела себя та Ольга, и совершенно не знает эту Ольгу, но, благо, последняя, получив на руки какую-то скреплённую стопку мятых бумаг, уходит из их домика, вероятно, к себе.       Ну и пусть. Так даже лучше.       Семён оказался не таким уж остолопом, как они когда-то думали на пару с Алисой… Ульяна сердито сморгнула прозрачную хмарь, внезапно застившую обзор. Вот после этого странного раздвоения почти всех они с Алисой и не пересекались толком. Стра-а-шно. Она же видела, как эти двое откоммуниздили друг дружку, хорошо хоть устали и дело не дошло до большой крови. Кем ей стал Семён за прошедшие полутора суток? Девушка задумалась. Пожалуй, кем-то вроде брата. Да, брата, которого у неё отродясь не было: не слишком уклюжий, странноватый — но свой! Именно он приютил её и не дал сойти с ума.       — Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад.       Ас Пушкин. Из внешкольного. Мда.       Ульяна доходит до тридцать первого дома, стучит в дверь. Молчание. Стучит ещё раз, и заспанный голос вопрошает:       — И х-хцо цам?       Она не теряется:       — Сто грамм!       Обладатель голоса несколько неряшливо шлёпает босыми ступнями по половицам и гораздо веселее и внятнее великодушно разрешает:       — Налиуай!       Дверь открывается. Заспанная физиономия названного брата искренне радуется рыжей — эдакий островок стабильности в начавшем скатываться в тартарары окружающем мире. Один из трёх, если точнее: второй — медпункт, третий — столовая.       И — всё.       Ульяна мысленно поблагодарила Семёна за то, что разлегся поспать он не на её кровати, не помяв тем самым разложенных в творческом беспорядке там одёжек. Всё-таки он не безнадёжен, что ни говори.       — Что хорошего расскажешь? — он потянулся и потёр глаза.       — Ну, как бы тебе сказать… — девушка, воздев очи горе и приставив указательный палец правой руки к подбородку, изобразила задумчивость и интенсивный мыслительный процесс.       — Словами, шеф. Я понимаю слов, — убедительно закивал в ответ Семён, принимая правила игры. Рыжая не удержалась и прыснула:       — Ну во-от, а я хотела сюрприз сделать… — притворно расстроилась она, отняв руку от лица.       — М-м, это как у домовёнка Кузи: супрыз, говорит, будеть, — согласился парень и демонстративно почесал подбородок, как бы намекая, что ставит этот «сюрприз» под сомнение.       Ульяна рассмеялась в голос.       — Семё-он, ты невыносим! — отсмеявшись, она только и смогла, что покачать головой. Потом, однако, посерьёзнела: — Вечером будут танцы.       — О как! — Семён тоже посерьёзнел. — Дискач, значит. И кто организаторы? — прищурился. — Неужто опять О Дэ? Вновь бессмертные хиты про «букеты белых коз»?!       — Хы! — ухмыльнулась девушка. — Не знаю, какой Мойша тебе напел эту, без сомнения, эпичную песню, но новость мне передала Маша, вот.       «А не рановато ли? Обычно дискотеки проводились вечером третьего дня, а тут — на день раньше. Хотя — стоит ли удивляться, раз столько всего напроисходило?» Семён окончательно проснулся.       — Готовиться, значит, будешь?       — А то! — вздёрнула носик Ульяна. — Ударными темпами! — потом внимательно посмотрела на него: — А ты чем заниматься намерен?       Семён, меж тем, кое-как закончил приводить себя в порядок и активно одевался-обувался.       — А я пройдусь по лагерю, посмотрю, как идёт подготовка, — и, воздев указательный палец правой руки кверху, пояснил: — Как говорил Владимир Ильич Ленин: «Социализм — это учёт и контроль!» — и ушёл, сопровождаемый смехом Ульяны.