...каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Лев Толстой, "Анна Каренина"
Remember, misery loves company.
Metallica, "My Friend Of Misery"
Он мерзко лыбится. - Я пригласил вас, господа, - обращаясь ещё неизвестно к кому, кроме меня, но смотря именно на меня и церемонно кланяясь, - чтобы сообщить вам важное известие. Выдерживает театральную паузу. - К нам едет ревизор! Увидев крайнюю степень охренения на моём лице, он не может сдержаться и ржёт, как умирающий конь, сгибаясь и хлопая ладонью себя по колену. Роль местного петросяна ему явно к лицу, вот только самого этого лица никак толком не видно. Не нахожу ничего лучше, чем, всё ещё ошарашено пялясь, демонстративно похлопать. Молодец, чего уж там. Сам пошутил, сам посмеялся. - И это всё? - Голос, не найдя силы, шелестит. К тому времени Пионер перестаёт ржать и резко серьёзнеет. - Нет, это не всё. Я встретил тебя не совсем для этого, хотя видел бы ты себя со стороны! - Он фыркает, но затем продолжает. - Ничего странного не замечаешь? "Да он издевается!" Медленно начинаю закипать. - Нет, знаешь, вообще ничего. Вообще ничего странного не вижу в том, что внезапно в один прекрасный день засыпаю в одном автобусе в своём городе, а просыпаюсь в другом, но уже здесь! Да и вообще, сижу вот сейчас смеюсь, как на концерте Задорнова!.. - ...или умираешь, а потом вновь оказываешься здесь, и, как ни странно, целый и невредимый, - спокойно и безэмоционально прерывает мой бурный словесный поток Пионер. Его фраза вгоняет меня в натуральный ступор. Ужас гаденькими холодными пальцами касается висков. - Откуда... ты... знаешь?! - Ну как тебе сказать... - явно раздумывая, отвечает он, касаясь пальцем своего подбородка. - Мы, как бы это выразиться, в некотором роде очень близко знакомы. - Пионер улыбается, и от этой улыбки становится не по себе. Начинаю пятиться назад, пока не натыкаюсь голенью на скамейку. Сила тяжести увлекает меня назад, и вот я против своей воли смотрю на жуткого гостя снизу вверх. Страх лишь усиливается. - Кто ты такой? Что тебе нужно?! - Последнюю фразу я практически ору, но голос срывается, и вместо громкого "нужно" слышится сипение. Пионер морщится. - Ну что ты орёшь? Я тебя прекрасно слышу. Ты же ведь не хочешь перебудить весь лагерь? Одна из досок лавки держится не слишком крепко: виднеющиеся части гвоздей окрашены ржавчиной, а ближе к торцу уселся серой кляксой лишайник. Плотно обхватываю доску, готовясь в любой момент вырвать её. В памяти на очень короткое время вспыхивает не виденное ранее: кошмарный запах железа, дикая боль, сумрачный свет какого-то слабенького источника и ещё что-то, что-то слишком жуткое, чтобы вспомниться в деталях. Кажется, если бы мне сейчас удалось вспомнить хоть что-нибудь ещё, то сознание милосердно померкло бы, даруя так желанный сейчас покой как результат стремления убежать от творящегося ужаса. Но этого не происходит, и в одном остаётся уверенность точно: это "что-то" БЫЛО. И это заставляет тело, пока мозг пытается в авральном порядке разобраться с поступающей информацией, ещё плотнее сжать импровизированную биту. - Н-не п-под-хо-ди... И Пионер подтверждает мою страшную догадку, страшную уже своей безумной невозможностью, безумной просто потому, что этого не может быть, потому что не может быть никогда! - Ты не первый раз в этом лагере, Семён... Я ожидал всего, чего угодно: очередной насмешки, издевки, откровенного ржания, очередных пафосных речей - но никак не этой серьёзности и безысходности, которая словно волнами исходила от говорившего... - ...как, впрочем, и я... Операционная система, именуемая мышлением, а по-простому - "соображалкой", свалилась в синий экран с кракозябрами. - ...и остальные мы. А затем погас и сам экран.