Sovenoks' Collide

      Я продолжил рассказ:       – …Гигантский купол неба принял ветер. В первые секунды свет и безбрежность неба ослепляли. Ветер погрузился в небо всем своим существом, растворяясь в его прозрачности. Ветер устал и изголодался. Каждая его частица была пропитана холодом и грязью тёмного ущелья. Ветер остро жаждал чистого тепла и покоя. Он хотел вернуться домой, но позади серой отвесной стеной вросли в землю непримиримые горы. Монолит закрыл собой дорогу обратно, и путь был только в одну сторону. Ничего другого не оставалось и он, чуть посвежевший от белизны горного снега, близости неба и нежности яркого солнца, пошатываясь и медленно ускоряясь, двинулся к морю. На этот раз путешествие его было недолгим.       Ветер оказался над огромной синей гладью воды и обнаружил, что тут он не один. Повсюду летали точно такие же, как он, ветры–изгои: полные внутренних противоречий, они точно так же пытались обрести покой. Их странствия по морю длились уже не первый год. Одиночество стало им постоянным спутником. Постепенно надежда на возвращение в них сменилась на разочарование, разочарование обернулось отчаянием и отчаяние превратилось в злобу. Совершенно чёрствые и серые, они обозлились на всё яркое. Извращённая вера в собственную безнаказанность бушевала в них громадными чёрными волнами ненависти ко всему живому. Бесноватым разухабистым весельем они разбивали в щепки многотонные важные корабли, отправляли на морское дно испуганных и беспомощных людей, утопив в их крови свои собственные невзгоды и ошибки. Подгоняемые язвительными насмешками обманчивых волн, на предельной скорости, с визгом и лязгом, они крушили прибрежные поселения, навсегда выжигая сухим белым песком их радужные игрушечные хижины и превращая своим горячим жестоким дыханием их открытые улыбчивые бухты в безжизненную пустыню. Их не меняло ничего: как и много лет назад, вырванные с корнем стонали деревья, страшно и обыденно рвались их тонкие хрупкие стволы, как и всегда, земля была усеяна мёртвыми листьями. Время тут замерло и не двигалось. Каждую неудачу ветры искренне считали победой; истинная же радость поражения в одночасье стиралась из их памяти. Понять и осмыслить суть главной ошибки они не успевали. Первопричина их появления на море уже давно была позабыта и скрыта от них, полной грустного сарказма, ухмылкой ночного морского неба. Они метались в поисках второй правды и, постоянно сталкиваясь друг с другом, раздраженно меняли направление. Каждый из них был слишком погружен в себя и замечал только свою изуродованную мрачной свистопляской, насквозь изъеденную больной гордыней гримасу. Все пути назад для них были закрыты, их когда–то светлая и теплая сущность обросла и запуталась в вязких морских водорослях, судорожными ритмами она билась в приступах жёлтой лихорадки и была обглодана до костей москитами и жестоким зноем. Эти ветры совсем одичали и, в конце концов, задохнувшись от пыли и крови, окрашенные ярким светом пылающего восхода, они разбивались о прибрежные скалы: ложным мечтам и надеждам не суждено было сбыться. Каждый из них уходил в небытие опьяненный мнимыми достижениями и фальшивым экстазом.       Среди всего этого бестолкового нагромождения шума и карнавала злости в глубине океана ветер вдруг четко и ясно увидел свое собственное зеркальное отражение. Он увидел безжизненное, покрытое остатками грязного снега и городского мусора пепельного цвета, лицо, стеклянную пучину отрешённого взгляда, уставшие, изрезанные красными лучами заката глаза, туманные очертания бледных губ, бесцветную радугу бровей и почувствовал себя еще более одиноко, чем в пещере. Осознание того, что рядом, совсем близко от него, среди искалеченной гитарным драйвом шторма какофонии звуков, вместе с обозленными ветрами во всей своей сумрачной красоте бродит безумие, испугало его и заполнило густым тяжёлым смятением его сердце. Желая очиститься и освободиться от мерзкого холода бледного ущелья, ветер пытался обмануть себя резкими порывами в никуда, пытался забыть своё одиночество, внушал себе радость новой ложной свободы и в итоге он увидел себя праздно и одиноко скитающимся в молчаливом окружении звёзд над черной атласной поверхностью океана. Озябший и одинокий, он плыл в черной южной ночи, безо всякого интереса наблюдая за наигранной эйфорией волн...       А волны плескались и смеялись над ветром. Его поверхностные порывы и суждения не проникали в глубину моря. Что знал ветер о цунами, чья мощь многократно превышала его легкие дуновения? Что знал он о глубинных течениях? Что знал о том, что скрывается под толщей воды? Что видел он, кроме пены, которая превращалась в ничто, когда он срывал ее? Какая поверхностность суждений! – снова и снова хихикали волны... Что знал он о Луне, несущей приливы и отливы? Даже корабли были неподвластны ему – нет больше парусов, надувая которые, он мог управлять кораблями. А пляжи были защищены волнорезами: ветер мог сколько угодно швыряться волнами – он ничего не мог сделать. Он не мог сломать крылья мельниц – его ярость улавливали ветряки и раздавали свет домам и фонарям, дарили тепло и уют... Их радовала ярость ветра: злись, голубчик, чем ты сильнее, тем больше от тебя пользы...       Океан пока жил. Великая сила инерции пока не давала ему окончательно утихнуть в своём движении без ветра, и при её помощи ещё могли на морской воде вздуваться барашки. Брызги одного из таких барашков долетели до лица ветра. Тот зажмурился, ибо брызги попали в глаза, и помотал головой. Открыл глаза:       – Чего надо?       Барашек ответил:       – У меня кончаются силы.       – Ну а я–то тут причём?!       – Притом!       – Причём притом?       – Ты даёшь нам силу!       – И что?       – А то, что без тебя нас не станет...       – А мне какое дело? – надменно выпятил сухие губы ветер.       Меж тем, барашек иссяк и исчез, растворился, исчерпав свои силы, но ушёл в воду – уникальный источник передачи и вместилища информации; образовывались другие барашки, и они донесли до ветра следующее:       – Глупый!!! А кто тебя освежит? Кто промыл только что твои глаза бесстыжие от пелены слёз, а?!       – Какой–то жалкий барашек, которых образуется великое множество и которые потом всё равно пропадают! – раскатисто захохотал ветер.       – Да как же ты закоснел в своих проблемах и тупости! – зашумел уже весь океан, тратя драгоценную силу инерции. – Да будет тебе известно, несчастный, что нет у тебя конечностей, ни рук, чтобы утереть твой нос, который пора бы тебе уже давно утереть и который утёр тебе барашек своим всплеском, ни ног, дабы бежать, ни плавников, чтобы плыть! Ты только и умеешь, что летать! А я даю жизнь, ибо вода – это жизнь! Я сейчас ещё двигаюсь, но скоро и я остановлюсь, и не смогу уже нести воды куда надо, и перестанет выпадать снег там, где надо, и перестанет питать он снежники и ледники, которые на горах, и будет палить их солнце, и растают они, и уйдёт вода, накопленная в них, и негде тебе будет освежаться, и будешь летать ты по пустыням, и накапливать в себе злость, и в один из дней завоешь от тоски, но не будет уже никого, с кем бы поговорить, с кем бы пошалить, где бы освежиться от сухости, где бы умерить свой пыл!!!...       Океан за время этой тирады вздыбился настолько, что венцом её стала огромная волна, обрушившаяся на берег и на ветер.       Вода и ветер соединились...       Долго ли это длилось, коротко ли, но волна, обрушившись на берег, затопила огромные территории и в конце концов исчерпала свои силы. Подорвал свои силы и океан...       Темнота тем временем зло вершила свои дела. Не разгоняемая никем, она со злобной радостью захватывала новые территории. Злобным мерзким хохотом каменных мешков отмечала она чёрное своё дело. Никакой силы, способной разогнать её, не было. Вовсю летал над землёю только плач и скрежет зубовный. Ибо некому было разогнать тучи, дабы всемирный светильник изничтожил извечную свою противоположность, дабы восстановил цикл, природой заведённый.       Маниакально–депрессивный психоз Темноты прогрессировал и заражал собою всё вокруг. А вместе с Оцепенением они образовали невиданный по своей силе союз. Этакие две отвратительные, мерзкие, гадкие сестры, столь неразлучные, как похоть и жестокость.       Как часто люди отталкивают друг друга навсегда из–за минутного порыва. Как часто, оттолкнув, наслаждаются муками другого оба, злорадствуя неудачам и несовершенству один одного. Так и деревья, и ветер поначалу злобствовали, пока не поняли, какую ужасную и глупую ошибку совершили. А способен ли на признание ошибок человек?!.       Во внезапно наступившей тишине отчётливо слышались всхлипы... затем переросшие в ничем не сдерживаемые рыдания! Бедная девочка, до чего же ей страшно! Ну я и бревно, коли не понял!       Принятое решение, за неимением лучшего, показалось единственно правильным.       – Бедное моё... Иди ко мне. - Она прижалась ко мне так близко, как могла. А я, в свою очередь, приобнял её и гладил, гладил, шепча на ухо какую-то малосвязную утешающую чушь, лишь бы не молчать и что-нибудь говорить. - Всё, всё кончилось. И всё кончается. Мы не там, мы здесь... Слышишь? Мы здесь... – И так далее в том же духе, всё из тех же примитивных словесных конструктов, остающихся в голове, пустой, как могила для усопшего. На что я надеялся?       ...Время не замечается. Ровное, размеренное и спокойное дыхание моей спутницы говорит о том, что она, наконец, уснула. Мне ничего не остаётся, как последовать её примеру.