Фантомы

Меня разбудили резкие крики круживших в небе чаек. Открыв глаза, я увидела, что уже почти рассвело. Мы с Джеком лежали на песке, спина к спине, завернутые в одеяло. Несмотря на это, меня трясло от холода. Я хотела встать, но Спилнер повернулся на другой бок и обнял меня, не открывая глаз, и, судя по всему, не просыпаясь. В поисках тепла я послушно прильнула к нему и посильнее натянула одеяло. Там внизу, под ним, мы оба были голые. Я вспомнила все, что случилось предыдущей ночью, и залилась краской. Но некому было меня стыдить, поэтому смущение быстро ушло, сменившись удивлением и тихой радостью. Я подарила себя тому, кого люблю. Только и всего. Быть может, все произошло слишком поспешно, но по большему счету я не жалела. Ведь когда-нибудь это должно было случиться. Лучше уж с Джеком, чем с кем-нибудь другим. Замерев, я прислушалась к своим ощущениям: вроде ничего не болит. Да и должно ли? Мне было не с чем сравнивать, но я понимала, что Джек был осторожен со мной вчера — по крайней мере, старался быть осторожным. Вначале меня немного напугала его напористость. Это был какой-то другой Джек, которого я не знала: страстный, неистовый. Взрослый мужчина. От своей сестры Хейзел я слышала, что первый раз будет очень неприятным и болезненным. Изабель твердила то же самое, добавляя однако, что на второй или третий уже вполне можно испытать удовольствие. Вначале мне действительно было больно, но не так, чтоб невыносимо. А потом я просто лежала и думала: все уже закончилось или еще нет?.. Когда мы разъединились, я увидела кровь — на себе и на Джеке. Ее было как-то слишком много для испытанного мною мимолетного дискомфорта, и я оторопела. Потом мы пошли мыться в океан, и Джек смущенно признался мне, что тоже немного поранился в процессе — поцарапал крайнюю плоть об меня. Пока я решала, стоит ли мне смеяться над этим или плакать, Спилнер принялся рассказывать анекдот о парне, которого отец его подружки огрел бейсбольной битой по голове, когда они в первый раз занимались с ней сексом — так что парню при этом тоже было больно. Я все-таки рассмеялась, Джек тоже засмеялся, подхватил меня на руки и бросился в воду. Мы долго плавали голышом, брызгали друг в друга водой, хохотали и целовались. Замерзнув, мы вернулись на берег, снова глотнули того дешевого пойла и, отыскав в багажнике «эво» старый клетчатый плед и полотенце, соорудили из них постель, упали на нее и заснули. — Доброе утро, — услышав голос Джека, я обернулась. — Ты как, в порядке? — Да. А ты? После вчерашних возлияний Спилнер выглядел бледнее обычного, но только и всего. По его признанию, чувствовал он себя вполне сносно. — Есть хочется. Неплохо бы позавтракать. Не знаешь, который час? Мы дружно встали и, завернувшись (он в полотенце, а я в плед), принялись собирать и натягивать разбросанную одежду, искать телефоны и деньги. К счастью, все обнаружилось в целости и сохранности — все, кроме моих трусов, которые Джек вчера порвал. Но я без особого сожаления отправила их в мусорный контейнер и натянула джинсы на голое тело, втайне порадовавшись, что не надела юбку. В кармане куртки Спилнера вдруг зазвонил телефон. Взглянув на экран, парень нахмурился. Я решила, что звонит его дядя. Поколебавшись, Джек ответил на вызов. — Да?.. Да. Ага. Хорошо, — отвечал он невидимому собеседнику. На мгновение взгляд голубых глаз Джека вдруг сфокусировался на мне, сделавшись невероятно пронзительным — совсем как тогда, в школе, в первый день нашей встречи. Промычав что-то напоследок, Спилнер дал отбой и спрятал телефон в карман. — Кто звонил? — спросила я как можно более непринужденно. — Так, никто. Реклама услуг оператора мобильной связи. Я поняла, что он лжет, и мне стало не по себе. — Думала, это Дом хочет с тобой помириться. Джек сделал вид, что не расслышал. — Надо найти закусочную, — произнес он. — Умираю с голоду. — Поблизости есть одна. Вчера я оставила «спидстер» на площадке перед каким-то кафе. — Далеко отсюда? — Не очень. Я брела по пляжу около получаса, прежде чем заметила тебя. — Значит, рядом, — он открыл дверцу машины. — Садись, поехали. Покажешь дорогу.

***

При свете дня приземистое здание придорожной закусочной выглядело совсем по-другому, но я издалека узнала ярко-красный «опель», дожидавшийся меня на парковке. Судя по всему, мой четырехколесный друг тоже благополучно пережил эту ночь. Кафе уже работало — было как раз время завтрака. Я и сама страшно проголодалась, поэтому без стеснения набросилась на врапы с креветками, которые Джек заказал нам обоим. Когда с едой было покончено, и огромные чашки с капуччино, которыми славилось заведение, были почти пусты, Спилнер нарушил молчание. — Может, теперь расскажешь свою историю? Ты обещала. Все верно, обещала. И сам Джек вчера был со мной откровенен. Хотя он боялся — я это видела. Судя по его лицу, он отчего-то был уверен в том, что я убегу, не дослушав до конца. — Моя история очень длинная, — предупредила я, промокнув губы салфеткой. — Мы куда-то торопимся? Я пожала плечами. — Ладно. Хорошо. Только не перебивай и не задавай вопросов, пока я не закончу. Несколько секунд я молчала, собираясь с мыслями. С чего же начать?.. Уж точно не с побега. Лучше с самого рождения — причем не моего, а сестры. Потому что, если бы она не появилась на свет, меня бы тоже не было. — Мой отец — адвокат, мать — домохозяйка. Двадцать пять лет назад, когда они познакомились, папа работал в юридической конторе помощником адвоката, а маму взяли туда секретарем. Обычный служебный роман, ничего интересного. Через год они поженились, еще через пару лет у них родилась дочь — моя старшая сестра. Вот тут-то все и пошло наперекосяк. Ей не было еще и года, когда поставили диагноз: муковисцидоз. Знаешь, что это такое? Джек отрицательно помотал головой. — Врожденное заболевание. Когда слизь, выделяемая организмом, слишком вязкая. Из-за этого страдают все органы — больше всего легкие и кишечник. Часто возникают инфекции вроде пневмонии, пища тяжело усваивается… Ну и так далее. Для поддержания жизни больному нужен очень хороший уход, постоянное наблюдение врачей и лечение. У моей сестры Хейзел довольно тяжелая форма этой болезни — ей с детства пришлось несладко. Да и родителям тоже. Хорошо еще, что проблем с деньгами у них не было. По крайней мере, поначалу. Но все равно, врачи сказали, что Хейзел даже при самом хорошем уходе проживет от силы лет тридцать. Это разбило маме сердце. Я сделала паузу, чтобы передохнуть. — Потом, спустя примерно семь лет после рождения Хейзел, появилась я. Меня зачали в пробирке. Родители сказали, это затем, чтобы я была здоровой. Понимаешь, муковисцидоз передается по наследству. Мама с папой — оба носители дефектного гена, хотя они не больны. Вероятность, что у них родится больной ребенок (такой, как Хейзел) — 25%. Что совсем здоровый — столько же. Ну, и в половине случаев должен родиться носитель. Так вот, они заказали, чтобы в лаборатории из всех эмбрионов отобрали тот, который совсем не содержит плохой ген. И еще кое-что, о чем я расскажу позже. В который раз я попыталась представить, каково это — быть крохотным зародышем в чашке Петри. Просто комок из десятка клеток, и одну клетку отщипнули для диагностики. А ведь когда-то я была именно такой. Или то, что потом мною стало. Какой-нибудь лаборант в маске и латексных перчатках выбрал меня среди еще нескольких таких же комочков, которые после этого, скорее всего, отправились в мешок для мусора. А меня подсадили в материнское чрево. В каком-то смысле мне повезло больше них. — Ну так вот, я родилась здоровой. Как видишь, и выросла тоже. Сразу после рождения мне наняли няню — мама не могла заботиться о Хейзел и одновременно присматривать за мной. Моей няней была мексиканка по имени Лола Санчес. Сестра Родриго и родная тетка Боно. Джек нахмурился, напряженно обдумывая услышанное. Я поняла, что он пытается заранее нащупать ниточку, свести концы с концами в этой истории. Погоди, то ли еще будет!.. — Лола жила у нас довольно долго. Все мое детство. Считай, это она вырастила меня. Она проводила со мной больше времени, чем оба родителя вместе взятые. И это несмотря на то, что мама почти всегда была дома. Но она была с Хейзел, а я с Лолой. Конечно, мы иногда выбирались куда-нибудь всей семьей, но как-то так… Не слишком часто. Весь уклад нашей жизни был подчинен болезни Хейзел. До определенного времени мне все это казалось нормальным — я ничего другого и не знала. Когда мне было одиннадцать лет, Лолу неожиданно уволили. Я пришла из школы, и мама сообщила мне, что выставила няню — якобы за кражу. Почему-то я ей не поверила: Лола была не такая. Но делать было нечего. Мама сказала, что я все равно уже слишком большая, чтобы иметь няню, и теперь должна справляться сама. Ну я и справлялась. Правда, очень тосковала по Лоле — даже плакала. Я пыталась позвонить ей, послать сообщение, но телефон не отвечал, и я не знала, где она живет. Еще мне показалось странным, что после ухода няни меня почти совсем перестали отпускать гулять одну. Каждый день меня возили в школу на машине и встречали после уроков. На выходных — то же самое. Если мне надо было куда-то идти, мама всегда меня сопровождала. Даже во время тренировок по плаванию она теперь не уходила, а ждала меня где-нибудь на скамейке для зрителей или в коридоре. Когда мама была занята, роль шофера брал на себя наш охранник. В гости к подружкам меня теперь тоже не пускали, каждый раз отказывая под разными предлогами. Я уже начала думать, что меня хотят украсть, поэтому предки так боятся. Но все оказалось совсем иначе. Примерно через месяц после того, как Лола ушла, я с трудом упросила маму отпустить меня на день рождения моей лучшей подруги. Ее родители повели нас в океанариум. И там, стоило только мне отойти от остальных, я встретила Лолу. Она поймала меня на выходе из туалета. Схватила за руку и потащила куда-то. Сказала, нам нужно поговорить с глазу на глаз. Я не испугалась — я все еще ей доверяла. Когда мы остались наедине, няня крепко обняла меня и разрыдалась. «Бедная моя девочка, — причитала она. — Бедная крошка!» Я ничего не понимала, а Лола была так расстроена, что не сразу смогла объяснить. По ее словам, она уже целый месяц пыталась со мной увидеться, но все никак не получалось — мои родители этому препятствовали. Они угрожали ей, что отправят ее в тюрьму, если хотя бы заметят поблизости от нашего дома или школы. Я спросила Лолу, неужели она и правда в чем-то провинилась. На что она ответила, что всего лишь случайно подслушала разговор моих родителей, и ее застукали. Но в той беседе речь шла обо мне. Оказывается, я появилась на свет только для того, чтобы в случае необходимости у Хейзел был донор. Если ей станет хуже и понадобится пересадка органов, их возьмут у меня. Даже если… Даже если это будет сердце. — И ты поверила? — спросил Джек. — Ты обещал, что не будешь перебивать. — Прости. Только все это как-то… невероятно. — Вначале я тоже так подумала. Я даже попыталась успокоить няню — убедить ее, что, может быть, она просто неправильно поняла (хотя она прожила в США уже много лет, она до сих пор не очень хорошо знала английский). Но Лола твердо стояла на своем. На прощание она поцеловала меня и повесила мне на шею оберег — маленькую иконку с изображением святого Франциска — и дала конверт. «Там письмо, — сказала она. — Письмо моему брату Родриго. Он живет в Лос-Анджелесе вместе с женой и детьми. В письме я все ему объяснила. Если что — сразу поезжай к нему. Знай, тебя не тронут, пока у твоей сестры все хорошо. Но если ей понадобится пересадка, и они станут уговаривать тебя поехать в больницу, беги, не раздумывая. Беги к Родриго. Он тебя приютит и спрячет». Потом Лола ушла. Но пока мы беседовали, меня уже успели хватиться. Не представляешь, какой допрос мне устроила мама, когда я вернулась домой!.. К счастью, я догадалась сразу снять кулон и спрятать подальше — вместе с конвертом. И я не стала спрашивать маму, правда ли то, что рассказала мне Лола. Я вообще никому об этом не говорила. Какое-то время я тщетно пыталась все забыть. Убедить себя в том, что Лола и вправду ошиблась… Но через две недели я прочла в новостях о том, что Долорес Санчес совершила самоубийство — прыгнула с крыши отеля, куда она недавно устроилась горничной. — Черт! — пробормотал Джек. — Вот именно. Тогда мне стало по-настоящему страшно. Лола всегда говорила, что убить себя — это тяжкий грех. Она считала, что только Господь Бог решает, кому жить, а кому умереть. Но среди папиных клиентов были те, кто мог помочь ей это сделать. — И что ты предприняла после этого? — Да ничего. Тихо поплакала. А что я могла? В то время я была совсем маленькой. Мне не хотелось никуда бежать, да меня наверняка бы поймали. Оставалось только надеяться, что Хейзел сможет продержаться подольше — при ее болезни на выздоровление надежды нет. Вскоре родители отправили меня в католическую школу-интернат для девочек, и я не сопротивлялась. После всего случившегося я чувствовала себя спокойнее вдали от дома. Думаю, и родителям было тяжко видеть меня каждый день. Я проучилась там четыре года, но потом пришла пора идти в старшую школу, и меня забрали. Перевели в ту, где когда-то училась Хейзел — в «Дортон». Я снова вернулась домой. Сестра к тому времени уже закончила консерваторию и жила отдельно от родителей. Она с детства играла на виолончели, и в конце концов ей удалось попасть в состав симфонического оркестра и выступать в «Бенаройя Холл». Так что Хейзел у нас что-то вроде знаменитости. Возможно, ты даже мог где-нибудь видеть ее имя — или ее саму, по телевизору или на концерте. Но Джек отрицательно покачал головой. — Вряд ли. Ни я, ни кто другой в моем окружении не интересуется классической музыкой. — Я так и думала — без обид. И вот наконец в последний год случилось то, чего мы с сестрой обе боялись: ее состояние здоровья серьёзно ухудшилось. Сначала Хейзел была вынуждена оставить карьеру и вернуться жить к родителям, а потом — лечь в больницу. Где-то четыре месяца назад, когда я навещала ее, она призналась, что ждет очереди на тройную пересадку — сердца, легких и печени. А потом, в тот же самый день, родители попросили меня быть для нее донором. Пожертвовать ей кусочек печени. Они сказали, что по анализам сами для этого не подходят, а я подхожу, потому что, когда меня зачинали, сделали так, чтобы я была полностью гистосовместимой с Хейзел — то есть, ее организм не будет отторгать то, что будет пересажено от меня. — Но эта операция, — произнес Джек. — Она ведь не была бы для тебя смертельной? — Не была, — согласилась я. — Хотя это довольно тяжелая процедура, риск небольшой. Врачи все как один уверяли меня, что я сильная и прекрасно с этим справлюсь. Спасу сестру от смерти и все такое. Я бы согласилась… Но что толку, если печень приживется, а сердце Хейзел еле работает, да и легкие почти совсем забиты? Вот если она получит от меня полный комплект — другое дело. — Но никто не заберет их у тебя! Ни одна больница, ни один врач не пойдет на убийство! — Ну, Хейзел лежит в частной клинике. Те врачи, которых я там видела, которые говорили со мной… У некоторых из них такой вид, будто они готовы ради денег родную маму на ломтики порезать. — По-моему, ты преувеличиваешь, — пробормотал Спилнер. Я ни на шутку разозлилась. — Ничего не преувеличиваю! Почему маме с папой было не положить Хейзел в один из более крупных медицинских центров? В Сиэтле их куча. Там врачи более опытные, и шанс найти донора гораздо больше. Нет, они уговорили ее отправиться в эту дыру, в которой, между прочим, когда-то заказали мое зачатие!.. — Спокойно, я не говорю, что не верю. Просто… Ты никогда не думала, что Лола на самом деле ошиблась? Вдруг она и правда покончила с собой? Что, если она, например, была сумасшедшей? Наговорила тебе всякого, напугала, а ты… — И теперь я сбежала, оставив сестру умирать? Ты это хочешь сказать, Джек? — я не могла поверить, что слышу от него эти слова. А я так надеялась, что он меня поймет! Но он сидел и смотрел на меня своими невинными голубыми глазами, словно говоря: «В чем твоя проблема, детка? Почему ты не хочешь сделать доброе дело?» Как будто дать себя выпотрошить так же легко, как перечислить десять баксов на благотворительность! Куда уж тебе понять меня, всеми любимый крошка Джек, главное сокровище семьи Торетто! Меня, в которой родители с самого рождения не видели ничего, кроме ходячего мешка с костями. — Знаешь, — ответила я. — Они никогда не спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Сунув руку в карман джинсов, я нащупала и судорожно сжала в кулаке ключи от машины. Потом встала из-за стола, едва сдерживая слезы. — Всего хорошего, Спилнер. Почти бегом я направилась к выходу. Джек вскочил и бросился следом. — Ты что? Постой! — Эй, парень, а заплатить?! Обернувшись, я увидела, как официантка — полная афроамериканка с пучком дредов на голове — уперев руки в бока, преградила ему дорогу. Джек замешкался, вытаскивая купюру, и я воспользовалась этим, чтобы выскользнуть за дверь. На улице я сразу направилась к своему «опелю», села за руль и тронулась с места. Выезжая с парковки, я снова увидела Джека. Он бежал ко мне, размахивая руками и что-то крича. Очевидно, он просил меня остановиться и дать ему шанс все объяснить, но в тот момент мне не хотелось с ним разговаривать. Когда я выложила ему всю правду, я была абсолютно уверена, что он сразу поверит мне и поймет. Безо всяких «вдруг» и «если». Его сомнения показались мне ничем иным как предательством — самым страшным предательством в моей жизни. Давясь слезами, я поехала домой, к Санчесам. Единственный дом, в котором я чувствовала себя в безопасности. Мне хотелось запереться в комнате Изабель и долго, долго плакать. Когда я свернула на нашу улицу, еще издалека приметила белую машину у обочины перед домом Родриго. Подъехав поближе, я узнала цвет, марку и номера — это был «бентли», автомобиль моего отца. Сердце мое упало. Я поняла, что снова нужно бежать. Но куда?.. И как же Родриго? Он ведь знает, что скорее всего это мой отец приказал убить Лолу. Он бы не пустил его в дом. А если и пустил, только для того, чтобы убить. Затормозив, я припарковалась рядом с «бентли». Я не могла уехать, не узнав, что произошло. Несмотря ни на что, мне не хотелось, чтобы мой отец пострадал. Но еще больше я боялась того, что что-нибудь случится с Санчесами. Поднявшись на крыльцо, я хотела открыть дверь и войти, но в последний момент передумала. Стоявшая вокруг тишина настораживала. Изнутри не доносилось ни звука, окна были зашторены. А ведь сегодня выходной, и вся семья должна быть дома. Если мой отец встретился с ними, случился скандал, стрельба или драка, то здесь было бы уже полно полиции, да и соседи бы всполошились. Папина машина говорит о том, что он здесь. Но почему ничего не происходит? На всякий случай я решила зайти с черного хода. Тихонько прокралась вдоль стены, согнувшись в три погибели, чтобы меня не было видно из окон. Задняя дверь была приоткрыта — ветерок колыхал занавеску из бисера. Я осторожно заглянула внутрь: в кухне вроде бы никого не было, хотя из-за опущенных жалюзи там царил полумрак. Поколебавшись мгновение, я вошла, стараясь ступать бесшумно. В тот же миг кто-то напал на меня сзади, схватил и зажал мне рот ладонью. Я стала вырываться, и знакомый голос прошептал над самым ухом: — Тихо, детка, тихо! Это я, твой папа. Я не причиню тебе вреда. Я знала, что последнее — неправда, и принялась бороться с новой силой. Но отец не отпускал меня. Никогда раньше не думала, что он так силен. — Похоже, твоя дочь не очень-то рада тебя видеть, — услышала я голос Салазара. Босс стоял в дверном проеме, ведущем из кухни в гостиную, и равнодушно наблюдал за моими попытками вырваться. И на этот раз Салазар был снова одет как настоящий щеголь: к бежевым брюкам добавилась полосатая рубашка, светло-синий пиджак и соломенная шляпа с короткими полями. Ни дать ни взять богатый бизнесмен на отдыхе! — Я бы не рыпался на твоем месте, лапочка, — сказал он, обращаясь уже ко мне. — Там, в комнате, вся семья в полном составе. Ты же не хочешь, чтобы они пострадали? Услышав это, я сдалась и обмякла. — Только не кричи, — предупредил отец и отпустил меня. Взглянув на него, я поразилась, как плохо он выглядит: словно не спал несколько ночей подряд. Под его глазами появились темные круги, обычно идеально уложенные волосы стояли дыбом. Зеленая рубашка поло, которую Хейзел когда-то подарила ему на день рождения, была мятой и несвежей. Я поняла, что отец ехал сюда на машине, не останавливаясь на ночлег. Он торопился отыскать тебя. Это значит, что сестра еще жива. Салазар исчез в дверном проеме, и отец подтолкнул меня, велев следовать за ним. В гостиной обнаружились остальные: вооруженные Кейн и Чико сидели в креслах, двое бандитов дежурили у окон, еще один — у парадной двери. На ковре лежали Санчесы, все пятеро — связанные, с заклеенными скотчем ртами. Я заметила, как Родриго яростно зыркнул на папу и напрягся, словно пытаясь разорвать путы. Потом его взгляд переместился на меня, и я прочитала в нем горечь и отчаяние. Внутри меня словно что-то оборвалось. Неужели их всех убьют? За что?.. — Она была одна? — этот вопрос задал невысокий лысоватый мужчина, сидевший на диване. Я никогда его раньше не видела. Его глаза и добрая треть лица были скрыты большими темными очками — это несмотря на то, что в комнате было довольно сумрачно из-за плотно зашторенных окон. — Как видишь, — ответил Салазар. — Где мальчишка? Я думал, они должны были вернуться вдвоем, — незнакомцу явно не понравился такой поворот событий. — Эй, Магда, или как там тебя… Харпер Уильямс, верно? Где Спилнер? Мое настоящее имя прозвучало для меня, словно выстрел. За прошедшие месяцы я успела отвыкнуть от него, как космонавт на орбите отвыкает от ощущения собственного веса. Теперь я почувствовала, что мое имя и прошлое вернулись, угрожая раздавить меня силой тяжести. — Не знаю, — пробормотала я. — Мы разделились. Наверно, он поехал домой. — Разве вы не уехали на одной машине?.. Черт! Это все меняет. — Расслабься, — произнес Салазар. — Ничего это не меняет. — Да? — его собеседник ядовито ухмыльнулся, обнажив желтые зубы. — Что же нам теперь, сидеть и ждать, пока он нагрянет? — Не нужно никого ждать. Эти двое, — носком туфли он указал на связанных Санчесов, отца и сына. — Сделают все за нас. Конечно, придется прихватить с собой женщин и малыша, иначе у них не будет стимула стараться. Босс присел на корточки рядом с Родриго и обратился к нему: — Когда Джек Спилнер объявится, ты должен сообщить мне. Потом вы с Боно отведете его в гараж — тот самый, где мои люди разбирают машины и куда этот белобрысый крысеныш так отчаянно жаждет попасть. Заманите его туда, а там уж с ним разберутся. И вам придется сделать это достаточно быстро, так как часов через шесть я начну убивать заложников по одному каждые полчаса. По старшинству — то есть, начну с твоей жены и закончу малышом Энрике. И мне все равно, каким образом ты уговоришь этого сопливого копа пойти с тобой, но не вздумай ему на меня стукнуть: это ничего не даст. Потому что мой приятель на диване — из полиции, и он будет первым, кому щенок передаст полученную информацию. Ясно?.. Кивни, если понял. Родриго кивнул. — Ну, вот и договорились, — довольный, Салазар поднялся на ноги. Пока он говорил, отец, взяв меня за руку, тихонько пятился к выходу. Но, как только он собрался выскользнуть через кухню, один из бандитов преградил ему путь. — Куда это ты собрался? — Вы обещали дать мне уйти! — возразил отец, переводя взгляд с Салазара на типа в темных очках. — Мне и дочери. Я дал вам столько, сколько вы просили. — Все верно, Бен, — ответил сидевший на диване. — Пусть уходят. Он не сдаст нас, потому что сам повязан. Мы держим его за яйца. — Его-то да, а девчонку?.. Кто гарантирует, что она не станет трепать всем направо и налево? — Не станет, поверь мне. Ее родители об этом позаботятся. Судя по лицу Салазара, он не понял, о чем речь, а вот я прекрасно поняла. Тип в очках был в курсе того, какая участь меня ожидала. Был в курсе и вполне с этим согласен. Но еще хуже было то, что они собирались убить Джека. Я лихорадочно думала, что могу сделать. На данный момент — ничего, но вот если сумею сбежать от отца… — Кстати, Бен, отдай ему револьвер. Незачем его хранить. — Это верно, — вытащив когда-то отобранный у меня «кольт» из-за пояса брюк, Салазар разрядил его и, осклабившись, протянул отцу. — Кажется, это ваше, мистер Уильямс?.. Забирайте, мне чужого не надо. Протянув руку, мафиози потрепал меня по щеке. — Прощай, лапочка. Считай, что тебе крупно повезло. Ни черта мне не повезло! Я едва не сказала ему это. Но, почувствовав странный запах, резко обернулась и увидела, что отец держит что-то в руке за спиной. — Прости, дорогая, — виновато произнес он. — Но я больше не могу рисковать. Схватив одной рукой меня за плечо, другой он прижал к моему лицу пропитанную хлороформом тряпку.