Фантомы

Иногда мне хочется, чтобы все было как в кино. Как в старых добрых фильмах для всей семьи. Чтобы любой жизни, любому начинанию был гарантирован счастливый конец. Бывает, я предаюсь этим мечтам словно малый ребенок, и даже нахожу в этом некоторое утешение. Например, в моем воображении Хейзел не страдает из-за того придурка, который бросил ее, когда она заканчивала старшую школу. Ведь в кино смертельно больные девушки всегда находят свою любовь, и это непременно оказывается хороший парень. И еще нередко случается чудо, и девушка выздоравливает. В моем воображении мои дочери прекрасно ладят между собой, заботятся друг о друге и никогда не дерутся. Потому что в мелодрамах сестры ведут себя именно так. Родители там всегда любящие. Мать любит обеих дочерей одинаково. Конечно, и мужа тоже — но мне и в реальной жизни не приходилось жаловаться на недостаток любви моей ненаглядной Иден. Отец… Он настоящий герой. Имеет какую-нибудь геройскую профессию. Полицейский или пожарный. Может, бывший морской пехотинец или спецназовец. Если же он юрист, то непременно прокурор или судья. А если адвокат, то защищает только тех, кто действительно невиновен. Только хороших людей. Кстати, в той реальности невиновные никогда не оказываются за решеткой. Справедливость торжествует везде — на улицах, в зале суда… Все люди там делятся на две категории: хорошие и плохие. Без вариантов, без сомнений. Хорошие люди всегда стойко сносят выпавшие на их долю невзгоды и в конце концов побеждают. Но в иллюзии нельзя прятаться бесконечно. Реальность всегда настигает меня, возвращает с небес на землю. Не то, чтобы у меня в жизни все абсолютно плохо. Я считаюсь успешным человеком, хорошо выполняю свою работу. Я на самом деле люблю то, чем занимаюсь. Но… Иногда я задерживаюсь на работе просто для того, чтобы не приходить домой. Это звучит странно, но на работе мне гораздо проще. Там я всегда знаю, что делать — даже в самые напряженные, трудные моменты. Дома все намного хуже. Начало было прекрасным. Много лет назад я встретил девушку по имени Иден, что означает «Рай». Мы полюбили друг друга. Жизнь с ней действительно обещала быть раем: мы были молоды и полны сил, у нас было блестящее образование и полное надежд будущее. Ничто не мешало нам быть счастливыми. Даже когда нашей старшей дочери, Хейзел, поставили тот роковой диагноз, я не посчитал это началом конца. У меня были силы, чтобы бороться, у Иден тоже, и мы обещали друг другу стоять до последнего. Мы поклялись, что сделаем все возможное, чтобы Хейзел прожила долгую, счастливую жизнь. Но я не мог и представить, что именно придется сделать. Когда Хейзел было около пяти лет, и мы с женой уже успели сполна испытать на своей шкуре, каково это — растить больного ребенка, наш семейный психолог посоветовал нам подумать о том, чтобы завести еще детей. «Все эти годы ваши помыслы были целиком сосредоточены на Хейзел и ее здоровье. Сейчас это видится вам единственной значимой целью в жизни. Но представьте себе, что будет, если, несмотря на все, ваши усилия пойдут прахом… Я понимаю, вам невыносимо даже думать об этом. Тем не менее, я советую вам это сделать. Потому что, анализируя ваше поведение в последнее время, я все больше склоняюсь к тому, что в случае трагедии вы будете не в состоянии ее пережить. Дочь для вас — единственный смысл жизни. Но это неправильно. Должно быть еще что-то, что бы держало вас в этом мире. Что-то, что помогло бы вам отвлечься… Например, еще один ребенок — здоровый. Нет, я не говорю, что вы должны перестать заботиться о Хейзел или создать ей замену. Прибавление в семье, конечно, принесет вам новые хлопоты, но вместе с тем разрядит обстановку. Я думаю, оно будет полезным для всех вас, в том числе и для девочки. Прежде всего, это новые впечатления. Во-вторых, она поймет, что больше не является единственным ребенком в семье, научится считаться с другими, будет наблюдать за ростом и развитием малыша, пытаться помогать вам и, возможно, в будущем обретет близкого друга или подругу. Ребенок скрасит жизнь Хейзел точно так же, как вашу». Я понимал, что в его словах есть смысл, и в душе был с ним согласен. Мне отчаянно хотелось стать отцом еще раз — желательно, сына. Играть с ним в машинки и ходить на бейсбольные матчи, возиться в гараже по выходным… Но Иден была категорически против. Она восприняла все услышанное именно так: ей предлагают отказаться от больной дочери, заменить ее на здорового ребенка. «Никто не заменит мне Хейзел! Никто!» — кричала она и после этого даже заставила меня отказаться от услуг этого психотерапевта. Не в силах переубедить ее, я пошел ей навстречу. Конечно, я расстроился, но не подал виду. Каково же было мое удивление, когда примерно через полгода моя жена сама завела разговор о ребенке! «Я подумала и решила, что хочу его», — сказала она мне. Чтобы избежать рождения второго ребенка с муковисцидозом, мы обратились в частную клинику для проведения ЭКО. Иден пришлось гораздо труднее, чем мне: ей назначили гормональные препараты, которые она должна была принимать в течение нескольких недель, а потом делали пункцию яичников под общим наркозом. За этим следовала уже относительно несложная процедура переноса эмбриона в матку. Нас предупредили, что далеко не каждое искусственное оплодотворение заканчивается успешной беременностью, но нам с Иден особенно не повезло — у нее случилось несколько выкидышей подряд. К счастью, все на очень раннем сроке, так что ее здоровье серьезно не пострадало. Нам пришлось пройти весь цикл раза три, только после этого усилия увенчались успехом. К моему сожалению, единственный выживший эмбрион оказался девочкой. Вначале я хотел, чтобы врачи отобрали только зародышей мужского пола (все равно из-за риска болезни каждый из них подвергался тщательтному анализу), но Иден снова заупрямилась, и я снова сдался. Лишь потом я узнал, что моя жена и доктор Штейнберг договорились о том, чтобы из всех здоровых эмбрионов в матку имплантировали лишь тех, кто в будущем мог обеспечить Хейзел запасными органами. Я узнал об этом чудовищном замысле лишь незадолго до родов, когда предпринять что-либо было уже поздно. К тому же, в то время замысел не казался таким уж зловещим: жена и доктор наперебой уверяли меня, что у ребенка не заберут то, что может серьезно навредить его здоровью. Возможно, ему и вовсе не придется быть донором, если состояние Хейзел будет стабильным. Итак, у меня появилась вторая дочь. Я назвал ее Харпер — не мы назвали, а именно я. Иден не хотела давать ей имя… То есть, она не задумывалась об этом до самого конца беременности. Носила она тяжело: вначале у нее был сильный токсикоз, а на последних месяцах — высокое давление и постоянная угроза выкидыша. Из-за этого девочка родилась раньше срока и при помощи кесарева сечения. Когда Иден пришла в себя и ей дали подержать ребенка, она лишь равнодушно глянула на него и передала мне. Тогда она и сообщила, что ей все равно, как его назвать — я мог выбрать любое имя, какое захочу. Мне надо было обеспокоиться, но я подумал, что она просто устала, еще не до конца пришла в себя и так далее. Да что угодно!.. Моя собственная мать как-то призналась, что была настолько измотана тяжелыми родами, что смогла ощутить настоящую радость от моего появления на свет лишь несколько дней спустя. Но в случае Харпер дальше было только хуже. Мало того, что Иден с самого начала отнеслась к ней прохладно — моя жена сделала все возможное, чтобы не привязаться к своей младшей дочери. Взяла няню, когда Харпер было всего несколько дней от роду, старалась поменьше брать девочку на руки, реже видеть. Иден вновь целиком и полностью посвятила себя Хейзел. Стоит ли говорить, что все пошло совсем не так, как обещал психолог. Вместо того, чтобы сплотиться, наша семья словно распалась на ячейки. В одной из них были Иден и Хейзел, в другой — Харпер и ее няня Лола, полюбившая малышку всем сердцем. Ну, а я… Мне пришлось обручиться с работой. Семье нужны были деньги, а я был единственным, кто мог ее обеспечить. Все те немногие дни и недели отдыха, что выпадали несколько раз в году, я старался посвящать семье. Мне хотелось, чтобы наша семья казалась менее разобщенной. Я организовывал поездки, совместные походы в рестораны и в кино, в парки аттракционов — мы путешествовали и развлекались, насколько позволяло здоровье Хейзел. Я пытался сделать так, чтобы подросшие сестры полюбили друг друга. К сожалению, это оказалось непросто. К ее чести, Иден не была жестока. Она никогда не обижала Харпер и даже была к ней более-менее справедлива. Но она и не любила ее — по крайней мере, не так, как Хейзел. И обе девочки это чувствовали. Харпер росла робкой и замкнутой, а Хейзел не понимала, зачем нам понадобился еще один ребенок — ребенок, на которого ни у кого вечно не хватает времени. Хейз не обрадовалась появлению сестры. Настолько, что начала задирать ее. Это случилось в первый раз, когда Харпер была еще совсем младенцем. Я застал Хейзел в комнате сестры с подушкой, занесенной над лицом малышки. Харпер отчаянно ревела, а Хейз бросилась бежать, увидев меня. Разумеется, я догнал ее и в сердцах даже отшлепал, из-за чего Иден тут же закатила мне скандал. Она не поверила, что семилетняя Хейзел хотела задушить сестру. Мне тоже не хотелось в это верить, но, тем не менее, я принял меры предосторожности: после того случая Лола переехала к нам насовсем и стала жить в комнате Харпер. Няня жила там до тех пор, пока ее подопечной не исполнилось шесть лет и она не пошла в школу — тогда Лола вернулась на съемную квартиру и в дальнейшем работала у нас по полдня пять-шесть дней в неделю. К сожалению, на том все не кончилось. Я много раз обнаруживал у Харпер синяки, даже когда она была уже достаточно большой, чтобы дать отпор хоть и старшей, но слабой и хрупкой сестре. Попытки поговорить об этом с женой и дочерью не увенчались успехом. Иден по-прежнему свято верила в невиновность своей любимицы, а Хейзел всякий раз замыкалась в себе и угрюмо молчала. Вообще-то я раньше никогда не замечал в ней злобы или склонности к садизму — она росла достаточно доброй, отзывчивой девочкой. У нее не было причин ненавидеть сестру: им не приходилось делить ни комнату, ни игрушки. Мне кажется, Хейзел просто передалось настроение Иден — та недолюбливала Харпер, поэтому старшая тоже прониклась этим чувством. Только, в отличие от матери, она не считала нужным его скрывать. Да и сам я не мог сказать, что души не чаю в Харпер. Она росла не такой симпатичной, как Хейзел, не так блестяще училась в школе и у нее не обнаружилось музыкального дара. В детстве у нее вообще не нашлось никаких талантов. В Харпер как будто бы не было ничего особенного. Она предпочитала играть в машинки, а не в куклы, и с большим удовольствем носила джинсы, чем платья. Несмотря на это, я бы не назвал ее сорванцом. Из-за застенчивости у нее было очень мало друзей. Она гораздо лучше чувствовала себя в одиночестве, чем в компании. Я довольно неплохо с ней ладил, но мы проводили вместе слишком мало времени, чтобы узнать друг друга получше. А потом случилась та история с Лолой. Няня застала нас с женой, когда в моем кабинете мы в очередной раз ругались из-за дочерей. Я заявил Иден, что ей надо бы обращать больше внимания на Харпер, заниматься ее развитием и так далее. Ведь не за горами то время, когда она вырастет точно так же как Хейзел, и закончит школу. — Я знаю, сейчас в это трудно поверить, но возможно, ее ждет блестящее будущее, — сказал я. — У нее нет никакого будущего! — отрезала Иден. И напомнила мне, зачем мы завели этого ребенка — во всех подробностях. Она замолчала лишь тогда, когда из-за двери послышался изумленный возглас Лолы. Выбежав в коридор, я увидел няню. По выражению ее лица я понял, что она слышала абсолютно все. Иден была в ярости. Мне кажется, если бы она могла, она бы убила Долорес Санчес в тот же миг, на том же самом месте. Это был первый раз, когда я по-настоящему задумался, с какой женщиной живу. Быть может, она и правда чудовище? Но раз так, почему же я все еще ее люблю?.. Я расчитал Лолу в тот же день, напоследок щедро снабдив ее деньгами и угрозами. Но в глубине души я понимал, что вряд ли смогу этим заставить ее предать Харпер. Мне даже хотелось, чтобы Лола предупредила ее: Харпер необходимо было знать правду о родителях. Но что тогда? Если власти узнают обо всем, они отберут у нас младшую дочь, а самих отправят в тюрьму — вместе с доктором Штейнбергом и еще несколькими его коллегами, с которыми Иден уже договорилась об операции. Тогда Хейзел лишится шанса дожить до старости. Получается, если я спасу Харпер, то практически своими руками убью Хейзел, и наоборот. Это был какой-то замкнутый круг ада. Я не хотел делать выбор, не хотел решать, кому из дочерей суждено жить, а кому умереть. Я хотел счастья для них обеих. Но если уж нам суждено потерять одну… Какую именно — я бы предпочел, чтобы это оказалась воля судьбы. Так я думал, когда Лолу Санчес постигла та ужасная участь. Может быть, по воле рока и Харпер суждено сделать именно то, ради чего Иден произвела ее на свет? Может, на самом деле у меня тоже нет никакого выбора? Может, Харпер уже смирилась с этим? Но как поговорить об этом с маленьким ребенком? Вдруг она, наоборот, ничего не подозревает, и я лишь напугаю ее? Я сделал, наверно, самое худшее из возможного — пустил все на самотек, продолжая делать вид, что ничего не случилось. Харпер уехала в школу-интернат, а Хейзел стала арендовать квартиру. Когда младшая приезжала на каникулы, я старался быть с ней особенно ласков, подсознательно пытаясь загладить вину. Я дарил ей подарки, брал ее с собой на работу и в город. Мы обнаружили, что нам нравятся одни и те же компьютерные игры, одни и те же виды спорта — авторалли и дрэг-рейсинг. После того, как мы с ней съездили на несколько подобных мероприятий в качестве зрителей, Харпер стала уговаривать меня научить ее водить. Что я и сделал, несмотря на протесты жены: та считала увлечение дочери неуместным и опасным для жизни занятием. Хотя на самом деле Иден, скорее всего, беспокоилась вовсе не за жизнь Харпер, а за сохранность донорских органов. Я продолжал тешить себя мыслью о том, что все образуется, когда неожиданно пришла беда: легкие Хейзел стали отказывать. Ее увезли на скорой после очередного концерта. В больнице нам сообщили, что без пересадки сердца, печени и легких все-таки не обойтись. В противном случае Хейз оставалось жить всего несколько месяцев. Иден тут же начала готовиться к операции. Она обнадежила Хейзел, уговорила младшую на донорство печени, тем самым бессовестно ей солгав. Мы заплатили половину суммы вперед врачам и медсестре, которые должны были делать пересадку — за саму операцию, и за молчание. Владелец клиники, доктор Штейнберг, тоже получил свою долю. Безропотно отдавая все свои сбережения, я все же продолжал хвататься за соломинку. Я надеялся, что у кого-нибудь из этой команды сдадут нервы, и он либо проболтается властям, либо откажется делать дело. Тогда Харпер будет спасена. Я даже завел откровенный разговор с главным хирургом: дескать, не будет ли его мучить совесть — ведь донор-то погибнет. Но врач пожал плечами и ответил, что если бы его терзали сомнения, он бы с самого начала не стал иметь с нами никаких дел. Вся его команда — опытные специалисты, достигшие вершин в своем деле. Этика не позволяет им идти дальше, а так охота взглянуть, что будет, если реципиенту пересадить органы не трупа и не годами пролежавшего в коме человека, а свежие и здоровые, из специально выращенного молодого организма. Насколько увеличится продолжительность и качество жизни Хейзел — вот что интересовало врачей даже больше, чем деньги. Смогут ли они, переступив через нормы морали, совершить чудо?.. — И знаете, если вы вдруг передумаете и решите засадить нас в тюрьму — мы утащим вас за собой, господин адвокат. Между прочим, тюрьма никого из нас не страшит. Возможно, я так или иначе пойду под суд. Если с Хейзел будет все хорошо, и она будет жива когда я уже буду глубоким стариком, я намерен информировать общественность о результатах операции. Я хочу открыть людям возможность продления жизни. Кто знает, может то, что мы сделаем тайком, когда-нибудь будет проводиться вполне легально? Просто великолепно, подумал я. Нам попался сумасшедший хирург, мечтающий, чтобы в будущем людей массово выращивали на органы. Но и я сам был не лучше его. Иначе, зачем я позволил всему этому случиться?

***

— Так ты оставил сейф открытым специально? — догадалась Харпер. Я кивнул в ответ. — А револьвер? Обычно ты хранишь его незаряженным. — И его тоже. Это был мой подарок тебе. — Денег было бы достаточно. Я не стал говорить ей, что пули в барабане на самом деле предназначались для нас — для меня и Иден, для родителей, которые посмели посягнуть на жизнь собственного ребенка… Позавтракав на заправочной станции, мы выехали из Реддинга рано утром и продолжали двигаться на север. Но теперь я уже не торопился. Я твердо решил, что никому не позволю навредить Харпер. Мы вернемся в Сиэтл и поговорим с Иден. Я уговорю ее остановиться. Быть может, через пару дней мы даже заедем в больницу навестить Хейзел. Когда я увидел младшую в Лос-Анджелесе, то вначале даже не узнал: так сильно она похорошела. В моих воспоминаниях она была сутулым, бледным, закомплексованным подростком. Во всей ее внешности хороши были только глаза — большие и зеленые, совсем как у Иден. Обычно они смотрели под ноги, но сейчас смело глядели прямо перед собой. Харпер слегка похудела и довольно сильно загорела. И еще она подстриглась — ей очень шло, хотя мне нравились ее длинные волосы. Теперь моя дочь выглядела и одевалась как настоящая калифорнийская девчонка. Держалась она так же независимо и непринужденно. Сначала я решил, что все дело в смене обстановки, но потом, когда мы пересекли границу штата, Харпер захотелось поговорить. И вскоре она стала рассказывать о Джеке Спилнере. Судя по ее словам, это был самый замечательный парень на всем белом свете. Харпер переживала о том, что его могут убить, и поэтому то и дело ударялась в слезы. Моя девочка была влюблена. В конце концов где-то в районе Юджина у меня сдали нервы, и я разрешил ей позвонить в Лос-Анджелес. Телефон Джека не отвечал, телефон его дяди тоже. Разумеется, это не прибавило Харпер оптимизма. Проникшись ее горем, я даже просмотрел вместе с ней заголовки всех новостных порталов — кое-где упоминался вчерашний арест Бенисио Салазара, но без подробностей. «Следствие по этому делу еще не завершено, » — сухо сообщали сайты новостей. Мне удалось кое-как успокоить Харпер, убедив ее в том, что ее ненаглядный скорее всего жив и здоров. Ведь мафиози все-таки арестовали. А Джек, вероятно, просто исчез, растворился. Ведь тот человек, которого она знала, пока жила у Санчесов — это был фантом, фальшивая личность. Когда его работа завершилась, он сбросил личину и вернулся к своей обычной жизни. Скорее всего, на самом деле он совсем не такой, каким знала его Харпер. И я сказал ей об этом — должен был сказать, хотя понимал, что правда разобьет ей сердце. — Это ничего, — ответила Харпер, вытирая слезы. — Ничего, если он забудет меня. Самое главное, чтобы с ним все было в порядке!