Фантомы

Харпер Видимо, мать уже успела позвонить хирургу, поэтому в клинике нас ждали. На подземной парковке нас встретили медсестра из отделения интенсивной терапии, ухаживавшая за сестрой в последние несколько месяцев, и два рослых медбрата. Я и пикнуть не успела, как они подхватили меня под руки и потащили к лифту, хотя я не выказывала никаких признаков сопротивления. — Скорее, скорее!.. — суетилась медсестра, то и дело оглядываясь по сторонам. В лифте я услышала, как она выговаривает матери за то, что они не сумели успокоить донора — то есть меня — и теперь им приходится применять силу. Мама заверила ее, что донор полностью под контролем. «Теперь меня даже по имени называть перестали, » — с горечью подумала я. Отец вообще не произнес ни слова с тех пор, как мы вышли из машины. Пока лифт двигался вверх, он стоял, отвернувшись к стене. Мы приехали на четвертый этаж, где сразу же разделились: медсестра куда-то потянула за собой родителей, а меня отвели в маленькую палату без окон (на двери было написано «Изолятор»), насильно уложили в койку и крепко привязали кожаными ремнями. Лишь оставшись в полном одиночестве, я осознала, что до смерти напугана. От ужаса мне стало дурно. Если бы я не лежала на кровати, то наверно упала бы на пол, потому что мои ноги сделались совсем ватными, как тогда, в гараже, когда люди Салазара в первый раз наставили на нас пушки. Я вздрагивала при каждом шорохе в коридоре и каждый раз невольно пробовала путы на прочность — разумеется, безо всякого результата. Вскоре в палату вошел хирург, который когда-то осматривал меня из-за возможной пересадки печени — кажется, его фамилия была Морган — в сопровождении все той же медсестры и еще одного незнакомого врача. У меня взяли кровь из вены, потом внимательнейшим образом осмотрели и ощупали, не отвязывая от кровати. При этом никто из них ни разу не заговорил со мной и не взглянул мне в глаза — даже когда в них светили фонариком, изучая зрачки. Со мной обращались так, будто я тоже лежала в коме, как Хейзел. Затем меня снова оставили одну. На стене изолятора висели часы, и я могла считать прошедшие секунды и минуты. Это не помогало — скорее наоборот. Меня начинало мутить от ужаса всякий раз, когда я смотрела на циферблат и пыталась угадать, который час станет моим последним. Когда я сегодня умру? В три, в пять или в шесть? Может, позже? Будет ли мне больно, несмотря на наркоз, а если нет, что конкретно я буду при этом чувствовать?.. Буду ли я чувствовать вообще? Чтобы не сойти с ума, я закрыла глаза и стала гнать от себя подобные мысли. Вместо этого я попыталась вспомнить все хорошее, что у меня было. Я вспоминала свою няню Лолу; тех немногих подруг, что были у меня в школе; как мы всей семьей ездили на Багамы; как папа учил меня водить. Особое место занимали воспоминания о моем единственном самостоятельном путешествии — поездке в Калифорнию. Как я добиралась туда на поезде, на попутках, в кабинах фур дальнобойщиков. Как я жила у Санчесов и работала в гараже. Уличные гонки. И, конечно же, Джек Спилнер — или О’Коннер, как его зовут на самом деле. Так ли уж важно, что он коп?.. Он хороший человек, и мне хотелось надеяться, что он выберется из этой передряги и проживет долгую, счастливую жизнь. Я вспоминала Джека, его лицо, улыбку. Его узкие подвижные руки, смешную разболтанную походку и изящное мальчишеское тело. Как он смеялся, показывая белые, острые зубы; с каким выражением лица вел машину. Мне так хотелось снова обнять его хотя бы один-единственный раз, коснуться губами его губ, вплести пальцы в завитки мягких, пшеничного цвета волос. Тоска по нему ощущалась почти физически и вызывала сладкую грусть: любовь — в моей жизни это все-таки было. Мне есть что вспоминать!.. Но иногда даже самые светлые воспоминания не приносили облегчения, и мне было так страшно, что хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Чтобы меня скорее усыпили. Однако, когда доктор и медсестра явились во второй раз, я вновь испытала острый приступ желания жить. — Она готова к трансплантации, — произнес доктор Морган. — Можете начинать. С этими словами он покинул палату. Медсестра тут же взялась за меня — я поняла, что она собирается сделать мне укол и стала сопротивляться. Я так отчаянно извивалась, что даже ремни не помогали, и ей пришлось позвать на помощь санитаров. Они навалились на меня вдвоем и крепко держали, прижав к койке, так что медсестре наконец-то удалось поставить мне катетер в вену на тыльной стороне ладони и ввести туда снотворное. — Нет, нет, пожалуйста, не надо! — плакала я. — Тихо, золотко… Все, уже почти все, — успокаивающе шептала медсестра. Но санитарам она говорила: — Подержите ее еще немного!.. Пока не подействует. Поэтому меня отпустили лишь когда я уже начала проваливаться в сон. Повернув голову, я вдруг увидела мать, стоявшую в дверном проеме. Она выглядела усталой и расстроенной. — Это твоя няня виновата, что все так вышло, — сказала она. — Если бы она тогда сподобилась держать язык за зубами, ты бы ничего не подозревала и не испытала бы ни боли, ни страха… У тебя вообще-то была хорошая жизнь: тебя не обижали, ты никогда не знала лишений. Я старалась… Тут она всхлипнула и промокнула глаза платком. Ее силуэт стал расплываться и тускнеть у меня перед глазами. Кто-то снова суетился вокруг меня, но я уже была не в силах повернуться и посмотреть. — Прости меня, Харпер. Мы будем помнить о тебе до конца дней. Последнее, что я успела почувствовать — как мне к лицу прижали кислородную маску.

***

Джек — Вот видишь, а ты не хотел меня брать. Что бы ты без меня делал?.. Выудив из кармана нож-бабочку, Боно быстро и ловко перерезал ленту на моих ногах и запястьях, потом принялся отдирать ее. Я ничем не мог ему помочь — мои конечности так сильно затекли, что я их почти не чувствовал. — Так и знал, что эти богатые ублюдки приготовят какую-нибудь пакость, — продолжал Боно. — Не надо было отпускать тебя одного! Как только твой телефон оказался вне сети, я сразу понял, что тебя вырубили. Когда Санчес освободил меня, я тут же свалился на пол, тихо поскуливая от боли. Теперь, когда кровообращение восстановилось, в мои руки и ноги словно вонзились тысячи игл. Боно присел на корточки рядом со мной и принялся массировать мои затекшие мышцы, так же небрежно и деловито, как до этого орудовал ножом. — Зря ты застрелил его, — пробормотал я, кивнув головой в сторону бездыханного тела Марка. — Мог бы просто вырубить. — Охренеть! Ты что, хотел, чтобы я с ним дрался?.. Да в нем почти семь футов роста. Думаешь, так легко вырубить такую махину? Пуля надежнее. Я понял, что Боно, настоящее дитя улиц, с самого начала не питал никаких иллюзий насчет решения проблемы в рамках закона. Он не был идеалистом — не то что я. Мне стоило его послушаться. Может быть, тогда бы мы не упустили Харпер. — Ты уже звонил в полицию? — спросил я, оттолкнув его руку. — Звони!.. Хотя нет, сначала найди ключи от «ниссана» — они должны быть в карманах этого качка. Позвоним, когда уже будем за рулем — копам ехать до клиники меньше нашего. Так мы и сделали. К счастью, ключи действительно обнаружились в кармане у Марка, а мой Nissan GT-R стоял в гараже Уильямсов, в который мы нашли ход из дома, так что даже не пришлось взламывать дверь. Я уже настолько оправился, что чувствовал себя способным сесть за руль. И я сел и погнал что есть мочи. Наверно, если бы меня преследовал сам дьявол, я и то ехал бы помедленнее. Но сейчас на кону была жизнь Харпер, и я делал все возможное, чтобы не опоздать. Не знаю, сколько правил движения я нарушил в тот день, сколько перекрестков проскочил, скольких подрезал — Сиэтл запомнит меня надолго. По крайней мере, когда мы наконец-то добрались до клиники, нужда вызывать копов отпала: патрульные всего города уже гнались по моему следу. Пока мы ехали, бурно обсуждали вопрос: где именно нам следует искать Харпер? Скорее всего, в операционной. Возможно, если ей еще не успели дать наркоз, она заперта в какой-нибудь палате или подсобке. Кроме того, мне было известно, что иногда органы забирают прямо в машинах скорой помощи — это довольно распространенная практика на черном рынке. Поспорив с Боно, мы все-таки сошлись на том, что нам опять придется разделиться. Но в это раз я обещал себе ни на секунду не терять бдительности. Мы ворвемся в больницу с оружием в руках, я поднимусь наверх, проверю палату Хейзел и операционные, а Санчес прочешет парковку и «скорые», а потом, если ничего не найдет, присоединится ко мне. Только не облажайся в это раз, Джек! Только не облажайся! Нет нужды говорить, что наше появление до смерти перепугало всех, кто находился в здании клиники. Я не обращал на это внимания. Хотя я крикнул о том, что я из полиции, по поведению я больше походил на террориста. И мне было все равно. Внутри меня кипела бешеная, невиданной силы ярость. Пока мы ехали, я еще сдерживал себя — был вынужден сосредоточиться на дороге. Но когда вылез из тачки, успел представить себе, да и не один раз, что я могу найти. Если они успели навредить Харпер, я их всех перестреляю, как бешеных псов! Палата Хейзел была по пути в операционную, и первым делом я забежал туда. Кровать была пуста, зато внутри обнаружились отец и мать девушек: адвокат стоял у окна, а его жена устроилась в кресле в углу. Уильямсы явно не ожидали меня увидеть — они застыли как громом пораженные, каждый на своем месте. Я подскочил к Иден, схватил ее за ворот и вздернул на ноги, ткнул пушкой в лицо. — Где Харпер?.. Где она? Отвечай, сука!.. — Ты опоздал! — прошептала миссис Уильямс и хрипло засмеялась. — Пристрелю нахер! — завопил я, вдавив ей дуло в висок с такой силой, что после должен был остаться синяк. — Она в операционной номер три! Беги туда, быстрее! — вдруг крикнул адвокат. Я отшвырнул его жену к стене, а сам бросился обратно в коридор. До меня долетел вопль ярости, вырвавшийся из уст Иден. Ее гнев возродил во мне надежду: если она так бесится, значит, я еще не опоздал. Все произошло в какие-то доли секунды. Я успел выскочить из палаты, как вдруг раздался звук выстрела. И в то же мгновение я почувствовал толчок, очень резкий и сильный — как удар палки, только в одну точку. А именно, в правый бок, где-то на уровне пупка. Удар сбил меня с ног. Я упал, едва успел упереться ладонями в пол, чтобы не свалиться плашмя. Понял, что выронил пистолет, нашел его взглядом — и в этот момент меня пронзила острая боль. Словно все тело опалили огнем. Застонав, я скосил глаза и увидел кровавое пятно, расплывавшееся по моей футболке, почувствовал запах пороха. Меня подстрелили. Кто?.. Я обернулся и увидел Иден. Она стояла в дверях палаты с револьвером в руках и целилась в меня, явно собираясь добить. А мне было так больно и плохо, что я не мог сдвинуться с места, даже поднять собственный пистолет. Раньше в меня ни разу не попадали, я не был готов к этому — мой разум был в полном смятении. Навалилась такая обида, что захотелось рыдать. Как она смогла? Почему она быстрее меня? Что мне делать?!!! Внезапно появившийся в моем поле зрения адвокат прыгнул на свою жену, повалил ее — тут же прозвучал второй выстрел, но пуля ушла в потолок. Грохот немного привел меня в чувство. Рана не смертельна. Это еще не конец… Дыши, Джек. Постарайся наладить дыхание и успокоиться. Ты сможешь! Я заставил себя отвернуться от дерущихся Уильямсов, нащупал левой рукой пистолет, крепко прижал правую руку к ране и с трудом поднялся на ноги. Ты нужен Харпер. Ты должен идти, Джек. А лучше — бежать. И я стиснул зубы и побежал.

***

Так я и ворвался в операционную — окровавленный, матерящийся, с пушкой в руке. Их было четверо возле стола, почти полностью закрытого стерильными бумажными салфетками. Люди в зеленых одноразовых халатах, масках и шапочках. Они суетились, стоя среди трубок, проводов, мониторов и еще какого-то совершенно незнакомого мне медицинского оборудования. Мне бросился в глаза металлический поднос с инструментами весьма устрашающего вида — тут были не только скальпели разнообразной формы и размера, а еще и сверло и самая настоящая пила! — Полиция Лос-Анджелеса! — выкрикнул я. — Всем ни с места! Они вздрогнули и обернулись. Что-то звякнуло, ударившись о кафель — кто-то уронил зажим или скальпель. Высокий мужчина, вероятно, хирург, медленно поднял руки в перчатках, осторожно сдвинул маску и произнес: — Что полиция Лос-Анджелеса делает в Сиэтле? Кровь стучала у меня в висках, пульсировала и вытекала из раны в боку — но в тот момент я этого не чувствовал. Я ощущал лишь чистую, ничем не замутненную ярость. Желание убить. Я был близок к тому, чтобы совершить самосуд, как никогда в жизни. — Заткнись, урод! Отойди от стола!.. Все отойдите! Руки за голову, лицом к стене! Попробуйте что-нибудь выкинуть, и я всех здесь перебью, усекли?.. Только дайте мне повод! Они подчинились. Едва они успели отойти к стене, как за моей спиной в коридоре прозвучал еще один выстрел. Врачи вздрогнули, да и я тоже. Одна из женщин разрыдалась. Я не сводил с них дула пистолета, напряженно прислушиваясь к происходящему за дверью. Теперь там царила тишина. Похоже, один Уильямс застрелил другого. Мне очень хотелось надеяться, что пулю словила Иден — судя по всему, так оно и было, потому что после этого никто не вбежал вслед за мной в операционную и не попытался меня остановить. Тогда я понял, что медлить дальше не имеет смысла. Я бросился к столу, сорвал салфетки и расшвырял инструменты. Чуть не завопил от радости, обнаружив под покровами пусть совершенно неподвижную, зато на первый взгляд целую и невредимую Харпер. На ее обнаженном теле не было ни одного пореза, ни царапинки. Я осторожно вытащил из ее вены иглу и катетер, отклеил датчики с проводами. Когда я потянулся к кислородной маске на лице Харпер, то услышал голос врача: — В соседней комнате, вон за теми дверьми, лежит девушка, которая погибнет, если ты нас остановишь. Она умрет в течение нескольких дней, возможно, часов. Я знал, о ком он говорит. Хейзел, старшая сестра Харпер. — Думаете, из-за этого я дам вам продолжить? — Нет, — ответил хирург. — Ты уже успел устроить стрельбу и поднять тревогу. Мы поняли, что нам не удастся закончить еще до того, как ты ворвался, размахивая оружием… Просто я хочу, чтобы ты понимал, что именно ты сделал. — То же самое, что и вы! Только наоборот, — со злостью бросил я и снова занялся Харпер. Проверив пульс и дыхание, я снял с нее маску, подхватил девушку на руки и вынес ее в коридор. Я больше не мог оставаться в операционной: меня мутило от витавшего в ней запаха дизенфектантов, от запаха крови (пусть и моей собственной), а кроме того, невыносимо было смотреть на лица врачей, едва не зарезавших Харпер. Я чувствовал, что могу не сдержаться и пристрелить хирурга, если он еще хоть раз откроет рот и ляпнет что-нибудь эдакое. В коридоре, сделав несколько шагов, я привалился к стене. За угол поворачивать не хотелось — там были Уильямсы, к тому же, я уже порядочно ослабел и, судя по ощущениям, в любой момент мог свалиться без чувств. Пытаясь этого избежать, я опустился на пол и сел, крепко прижимая к себе Харпер. Мне стало казаться, что девушка почти перестала дышать, что ее кожа холодна на ощупь. — Харпер! Пожалуйста, проснись! Харпер?.. Осознав, что она и вправду не дышит, я положил ее навзничь, запрокинул ей голову и из последних сил принялся делать искусственное дыхание. Вдыхая воздух ей в рот, я касался ее губ, и мне чудилось, что они соленые на вкус. Может быть, от крови или слез, но мне вдруг вспомнилась та ночь на пляже, морская вода на губах… Не умирай, Харпер! Мы снова поедем на пляж, мы будем загорать и кататься на доске, брести по щиколотку в воде, взявшись за руки!.. Будем гоняться на тачках! Что угодно, только не умирай. — Не умирай! — прошептал я. Она вдруг дернулась, выгнулась дугой и зашлась в приступе кашля. Потом открыла глаза и посмотрела на меня. Рассмеявшись, я крепко обнял ее, снова притянув к себе. Харпер неловко попыталась обнять меня в ответ, потом, почуяв неладное, отстранилась. Взгляд девушки скользнул вниз, и ее и так бледное лицо стало мертвенно-серым от ужаса: она увидела, что весь ее живот испачкан в крови. — Не бойся. Это моя кровь, а не твоя, — ответил я и потерял сознание.