Я у мамы бета

Боже, почему так сложно жить! Мало мне того, что весь день меня мучает ужаснейшая мигрень — не от вина, которое я выпила в ресторане, а скорее от того дешевого магазинного пойла, которым после ресторана я залила свой шок — так еще и нужно этой самой головой думать. А подумать правда нужно, и много над чем. Например, правду ли сказал Вольф? Он был очень взволнован, бесился с того, что я его перебиваю, был напряжен, злился из-за моего 15ти минутного опоздания… Все потому что долго собирался с мыслями и не хотел, чтобы что-то пошло не так?.. Или он был зол, потому что уже решил, что я не приду?.. Поэтому заказал вина, чтоб успокоить нервы перед признанием?.. Или потому что решил напиться?.. Не знаю. В любом случае, всегда безупречный Вольф Луин со своей стандартной снисходительной ухмылочкой в тот вечер появлялся слишком уж редко, а на его место пришел тот Вольф, которого, как я думала, я никогда больше не увижу: взвинченный, взбешенный, весь как на иголках. Едва ли часто я видела его таким в детстве — и всегда это были моменты его слабости, моменты, которые он тщательно скрывал. Итог: либо он правда был на нервах, либо очень хорошо это сыграл. В любом случае, отметать гипотезу, что все это была ложь, пока нельзя… Нельзя, да. Но эти слова! Как много искренности в них было. Как много боли, как много даже жалости к себе?.. Ему правда противно, что это я, именно я стала объектом его обожания (если стала), но он ничего не способен с этим сделать. Ему больно было даже говорить это, не потому что он боялся отказа — нет, он уверен, что я кинусь ему на шею после нескольких встреч, — а потому что это признание поражения. Я победила его в этой негласной войне. Да, он отнял у меня многое: школьных друзей, возможные отношения, бесчетное количество нервных клеток, но я отняла у него сердце. А он же и не знает, как с ним толком обращаться. Чувства, эмоции — он всю жизнь их прячет. И тут они прут из него и мешают ему жить, настолько, что приходится открыто признавать свое поражение, потому что иначе это просто мучительно… И боль в голосе оттуда же. Лишь потому, что ему жалко себя. Ох… Новый приступ барабанной дроби по моим вискам, как же хочется просто сдохнуть! С одной стороны, все отлично. Наш с отцом план реализовывается сам собой, мне даже делать ничего не нужно… Ходи себе по ресторанам, пей вино, кушай еду и слушай, слушай что он говорит, спрашивай что-нибудь о работе, как бы невзначай… Имитируй интерес, может даже симпатию. Скажи, что все обдумала и поняла: да, это была не просто ненависть, а любовь. С другой стороны, это очень страшно. Невероятно страшно. Его слова. Я всегда знала, как он и сказал вчера, что это чувство — самое искреннее в нашей с ним жизни. Даже моя любовь к Муру не такая всепоглощающая, как ненависть к Вольфу. Да что там, она и в половину не такая великая, как эта ненависть… Вся моя жизнь стояла на ней еще с яслей. Ворвался Мур в мою жизнь, не ворвался — какая разница. Эта ненависть не испарилась. И так же часто, как и воспоминания о той катастрофе с Марком, она мелькала в моей памяти… И тут он говорит о том, что это — плохо замаскированная любовь.

«Мы прикрывали ненавистью нашу безумную тягу друг к другу».

Эти слова не выходят из моей головы, они заставляют меня задавать себе вопрос, которым я совершенно не хочу задаваться: А вдруг?.. И это ужаснее всего. Ни то, что он может лгать, ни то, что он все еще думает лишь о себе, и ни то, что все мои иллюзии разбились. А то, что он посадил во мне мысль, что это правда была любовь. Самая искренняя в нашей жизни, самая чистая, ничем не обусловленная любовь.

***

Я проснулась от резкого, даже несколько не характерного Муру хлопка дверью. Оглянулась вокруг себя — прикроватная тумба с лежащими на ней таблетками от мигрени, различными лекарствами от похмелья и графином с водой. Постель вся смята, а посреди нее — я, в своей шелковой ночнушке, такая же помятая, как и простыни. Во рту сушит. Пью прямо из графина. Что-то эффекта никакого… Пытаюсь встать, чтобы выйти к Муру, но понимаю, что очень слаба и едва ли управляю своим телом. Ну да ладно, сам придет. Уже слышу его шаги. Звон ключей — бросил их на стол. Шуршание пиджака — снял. Тяжелый вздох — устал. Сейчас придет ко мне, уткнется, подобно истинному коту, в мою грудь и тут же заснет: прямо так, в костюме. Может быть, прошепчет что-то нежное в полу-дреме. Но что-то он все не заходит, и я даже не слышу шорохов — квартира словно бы пуста, как до его прихода.  — Макс? — не выдерживая мертвой тишины, зову я. Ничего. Только мощные капли ночного дождя стучат в огромное окно справа и больше — ни звука. Ничего не происходит. Приподнимаюсь на кровати и внимательно смотрю на дверь. Уже становится страшно. Вдруг ему плохо? Вдруг он упал в обморок?.. Ну нет, тогда бы услышала глухой звук. Тогда что? Пытается кому-то дозвониться?.. Может, просто ушел в дальнюю комнату? Но он всегда, когда возвращается позже меня, заходит ко мне. И в этот момент я опускаю взгляд и вижу через щелку между полом и дверью ноги, стоящие прямо около двери. Он за ней. Тут мне становится жутко, во рту скапливается слюна… Что ж, хотя бы сушняк прошел.  — Макс? — в моем голосе отчетливо слышен страх. Господи, чего ты там стоишь? Ну почему ты не заходишь? — Любимый, заходи… Ты начинаешь меня пугать, — на этом моменте мой голос смеется, но заметно, как мне тревожно. Это правда совсем не смешно. Ноги не двигаются. Ручка медленно опускается вниз. Бесподобно, достойно любого каноничного фильма ужасов! Страх сменяется злостью: только зайди, драный кот, я тебе таких звездюлей пропишу за свое сердцебиение! Я понимаю, что с тобой оно должно быть учащенным, но не от страха же! Дверь открывается. И я вижу Вольфа. От неожиданности и удивления я резко сажусь на кровати и натягиваю одеяла до груди, как бы защищаясь. Что он тут делает? Первая мысль: пульнуть в него графин, словно в призрака. Может, это просто галлюцинации на почве похмелья? Что мне вчера продали в этом магазине? Что было в бутылке, мать вашу?!  — Вольф?!  — Наконец-то ты назвала правильное имя, — ухмыльнулся он. Как всегда, безупречный — и волосы, и лицо, и одежда. Ничего не выбивается из его извечного образа. Даже валяясь в луже дерьма он будет элегантен.  — Ты что тут делаешь?! Как ты вошел?!  — Это неправильные вопросы. — Он сделал шаг ко мне, и я правда схватилась за ручку графина. «Не подходи». — Важно не то, как я вошел, а зачем я вошел. С этими словами он быстро — быстрей, чем я ожидала, — кидается к кровати и хватает обе мои руки, одна из них подбрасывает графин куда-то в воздух, я издаю короткий визг, который тут же прерывает прикосновение его губ к моим. На мое же удивление, я перестаю бороться сразу же, как только это происходит. Мои руки слабеют, а глаза закрываются. Я сдаюсь. Я не хочу сдаваться и все же сдаюсь. И вот оно. Его губы. Губы, которые я так ненавидела всю свою жизнь, касаются моих. Сама мысль о том, что это когда-то произойдет, раньше вызвала бы у меня отвращение, оно и сейчас вызывает, но что это такое?.. Я наслаждаюсь. Мое тело наслаждается, мои губы, мои руки… Его изящные длинные пальцы мягко сжимают мои запястья, хотя они никуда уже и не вырываются, просто так, для галочки. В любой момент, я понимаю, стоит мне лишь создать иллюзию сопротивления — и обе мои кисти зажмет в тугом кольце его сильная рука. Вернемся к губам. Они у него холодные. Холодные и влажные, словно бы поцелуй происходит где-то утром, когда от влаги в воздухе висит густой туман. Мои же горячие и сухие — сушняк. Может, от этого контраста мне и приятно, я не знаю… Я не хочу знать, если честно. Я подмечаю, что он властен во всем. И даже в поцелуе. Очень жаден, не умеет медленно развивать, не может насладиться тем моментом, когда губы только-только встретились, потому сразу переходит к языку и придает поцелую страсти. Он все берет на себя, все делает сам. Мне нужно только… наслаждаться? Только его язык касается моего, только я чувствую его шершавое прикосновение, как понимаю — пора расслабиться и отпустить ситуацию. Он просто не даст самой тебе управлять своим же языком, можешь забыть об этом. И я забываю… Решаюсь открыть глаза и вижу его, тоже открытые — так близко, такие жадные, но такие тоскливые… Они не черные. Они темно-синие. Цвета индиго.