Я у мамы бета

Автобус переполнен. От его покачиваний меня уже начинает подташнивать, а разговоры бабулек, сидящих передо мной, раздражают. Они говорят о бетах, хотя прекрасно понимают, что я — одна из них. Ни стыда, ни совести. Они говорят о том, что все беты — проститутки (что, собственно, практически так и есть, ибо большинство бет идут в стриптизёрши или шлюхи, чтобы хоть кто–то их хотел), что нам, бетам, не суждено иметь нормальных детей, что мы — лишь подобие разумных существ, просто генетическая ошибка природы. Мне никогда раньше так сильно не хотелось ударить слабых, да я бы и ударила, но, если в этом ужасном облегающем платье я сделаю лишнее движение, боюсь, оно порвётся к чертям собачьим. Не думаю, что это так уж расстроит господина Мура или меня, поскольку этой ночью я его всё равно хочу порвать, но в шикарнейшем ресторане и выглядеть надо шикарно. Автобус с ужаснейшим скрипом (господи, Государство, да выделите же денег на транспорт!) останавливается. Меня бросает в бок, и ноги мои на каблуках просто физически меня не могут удержать. Я падаю на взрослого альфу, поспешно извиняюсь и выхожу на остановку, пытаясь не обращать внимания на боль в ногах от падания. Кажется, я что–то вывернула, а идти мне пешком полчаса, поскольку в самом центре города — зона пешеходная. Я злюсь сама на свою же неуклюжесть и иду по направлению к ресторану уже ровно, с гордо поднятой головой и слегка покачивая бёдрами. Эх, будь я омегой, тут бы уже от количества слюней на площади ступить было бы некуда, но сейчас — хоть разденусь, хоть буду всем подряд секс предлагать, они всё равно фыркнут и уйдут. Как же я смогла покорить Макса?! Ведь он мог взять любую — наверняка, от него все омеги текут. Не понимаю. Пока я бреду по самым изысканным и красивым улочкам нашего города, вспоминаю вчерашний день. Ни я, ни отец не пришли тогда на работу. Вместо этого я сидела в прихожей, тупо глядя на муху на полу, слушая мамины рыдания. В эту ночь она мысленно потеряла второго ребёнка и, даже видя меня перед собой, продолжала оплакивать. Папа смотрел с немым укором долго, просверливая во мне дыру. Он умеет так делать лучше всех. Потом, решив, что эмоционального наказания с меня достаточно, он принялся сразу к ограничению моих возможностей. Сначала в меня полетели мелкие камешки, а потом и крупные — запреты сладкого, мучного, запрет долго пропадать. Да, мои наказания как у маленькой, что поделать. Я правда очень люблю сладкое, мне аж обидно стало. Но самым главным был этот указ: «Ты не смеешь приближаться к тому, кто тебя лапами своими грязными трогал. Кто бы это ни был, забудь о нём». Конечно, папа всё почуял, как истинный альфа. Мама слишком уж громко всхлипнула, стоя за ним. Мое женское «Я» кричало на папу разные оскорбления, пририсовала ему Гитлеровские усы на фотографии и кидала дротики в получившийся рисунок. Оно было зло оттого, что дела только–только пошли в гору, а тут такой запрет. Конечно, я не сказала папочке о том, что это Мур был со мной ночью (и что будет сегодня). Я ведь не желаю ему смерти. Во всяком случае, сейчас. Ресторан оказался больше, чем я предполагала. Имея французское название и Европейский шикарнейший стиль, оно блестит золотом и платиной как снаружи, так и изнутри. Видно, что Мур хочет поразить меня своим огромнейшим состоянием. Сначала девушка на входе смотрит на меня странно (бета же, что забыла в приличном заведении?), но только я говорю, на кого занят столик, как девушка улыбается шире. Ко мне подлетают молодые альфы–официанты и принимают мою меховую накидку, оставляя меня в шикарном платье и перчатках. Не привыкла так ходить, но, честно, мне нравится. Меня проводят к столику — он на небольшой возвышенности, в темноте, развеянной лишь приглушенным золотистым светом люстр с высоких потолков и свечами на столе. Макс сидит в полном одиночестве, осторожно играя пальцем с огнём свечи и глядя в окно затуманенным взглядом брошенного котёнка. Мне аж хочется его утешить и приласкать. Он слышит стук каблуков и поворачивает голову; лицо его озаряется ласковой улыбкой. Я таю, а моё внутренне «Я» медленно оттягивает футболку и помахивает ручонками, дабы хоть как–то проветриться. Он встаёт и тянет ко мне руку. Она касается моей щеки, нежно поглаживает большим пальцем, а потом его губы легко касаются моих, и уже от этого проявления внимания я готова рухнуть на пол от смущения. Он отстраняется и вежливо отодвигает стул, а мне хочется ещё одного поцелуя. Мне нравится его целовать, нравится, как и осознание того, что и ему это тоже приятно. Он присаживается напротив. Передо мной опускают меню — прекрасную книгу, на обложке которой выгравировано: «Меню». Открываю.  — Даже не буду спрашивать, кому именно ты продал душу, — а может и тело, кто тебя знает — за бронь в таком месте. Я перелистываю страницу меню, пытаюсь скрыть моё удивление с цен самого престижного ресторана этого света. — Даже мой отец нечасто может позволить себе с мамой ужин здесь. — Но может же, а я чем хуже? — Он смотрит на меня, а перед ним лежит открытое меню. Видно, уже выбрал. — Так, — вздыхает, — я обещал рассказать тебе, отчего не употребляю кофе, молоко и сахар.  — Да–да! — отвлекаюсь я от роскошного меню и поднимаю на него глаза. Взгляды наши встречаются, и еле заметная искра пробегает мимо. Он первым отводит изумруды в сторону. Я лыблюсь, как дебилка.  — Слушай. — Он пожимает плечами и придвигается ближе, как будто это дико секретно. Не думаю, что окружающие вообще могут слышать наш диалог, да и им вовсе нет дела, но я не говорю Муру об этом. Пусть рассказывает так, как хочет, главное, чтобы больше не держал этой интриги. — Несколько лет назад я пошёл с родителями в одно кафе, в котором мы появлялись с самого моего детства раз в неделю. Это была как семейная традиция. Мы заказали три кофе, все разные: мама — глясе, папа — эспрессо, а я — капучино. Мы зашли лишь на несколько минут, потому что у всех были дела. По этой же причине родители выпили напитки быстро, почти залпом, а мне, только я отпил глоток, позвонили. Пока я говорил, родители замертво упали на пол. После меня так сильно закрутило, что я свалился рядом. И после только тьма, больничная койка и снова тьма. Моё лечение длилось долго и длится до сих пор — у меня язвы в желудке. А теперь догадайся, что было в чашках всех троих. Я не дышу. Боюсь произнести хоть слово. Моё подсознание заклеило себе рот и спряталось. Когда поднимаю на него взгляд, замечаю, сколько боли от воспоминаний на его лице. Господи, а я ещё заставляла его выпить кофе! Ну я и дура… Теперь поняла, чего нас так тянет друг другу — общее горе. Мы оба со своими глупыми тараканами, которые выползли из подсознания только тогда, когда мы потеряли близких, а сами по чистой случайности остались живы.  — Яд, — одними губами шепчу я. Он садится ровно и кивает.  — Цианистый калий. Несколько грамм в кофе — мгновенная смерть. Я трогаю приборы на столе. Не стану его утешать. Знаю, от этого ты лишь больше погружаешься в свою боль. Знаю, что как только слова сочувствия осыпаются на тебя, ты теряешь ориентир и снова крутишь в голове свою личную трагедию. «Не хочешь попробовать эту малышку?» — легче мне убиться, чем снова поддаться этой фразе, снова впасть в депрессию. Знаю, как это бесит. Потому и не стану утешать. По крайней мере, разговорами, думаю, он уже наслушался от других.  — Я утолил твоё любопытство? Я смотрю на него. Он читает меню с таким видом, словно все под контролем, и он только что не изливал мне душу о смерти родителей, а рассказывал о цветочках на его даче.  — Да… — Я протягиваю руку вперёд и накрываю его. Он сплетает пальцы и улыбается, но глядит в меню. Я поддержу его, но не словами, нет. Собой. Жестами, касаниями, улыбками. И этим я и стану ценна для него.  — Ты выбрала? — вдруг спрашивает он. Его рука то сжимает мою, то расслабляет и заново. Как будто он мнёт какую–то резиновую игрушку от волнения. Странно, но мне это нравится. Я тыкаю пальцем в название блюда. Специально выбрала одно из самых дорогих. Спугну ли я этим белого кота? — Неплохо, — говорит он; к нам подходит любезная официантка.

***

 — Я хочу тебя, — мурлычет он мне в шею, целуя нежную кожу и прикусывая в некоторых местах от сильного возбуждения. Меня бьёт мурашками, словно током, снова и снова. Они одни за другими проходят по моему телу как волнами, и я почти дрожу, забываясь. Он прижимает меня к стене прихожей сильнее, ногой я чувствую сильную эрекцию. От одних поцелуев! От одной меня! Осознание этого так возбуждает…  — Макс, — шепчу я его имя в светлые волосы. Он рычит, это напоминает мне о том, что он — альфа. Я глажу его, засовывая руки под одежду, пытаюсь стянуть пиджак, но у меня это долго не получается. Я так хочу его, что готова и в одежде. Но эти прелюдии с раздеванием и ласками тоже милы мне. Он приникает к моим губам своими, язык его резко и юрко попадает в мой рот и сплетается с моим. Как же он хорош… Я хочу его ещё ближе; так, чтобы он вжал меня в саму стену, в бетон, чтобы я каждым кусочком своего тела чувствовала его на себе, чтобы наши языки и руки никогда больше не расплетались. — Макс… — это я выдыхаю в его губы, глядя в зелёные глубины передо мной. Видно, ему нравится то, как я шепчу его имя, потому что он с ещё большей страстью целует меня, словно сорвавшись с цепей. Я задыхаюсь, вообще забываю про то, как дышать. Большинство моих мыслей и чувств ушли вниз, к тому, что ниже живота. Мне жарко. Мне хорошо. Он лижет мне губы, прикусывает, чуть посасывает нижнюю, упираясь в меня больше. Затем резко подхватывает и несёт к кровати. Я же лишь повисаю на нём, как на дереве, обхватываю ногами и целую, целую, целую. Мы во что–то врезаемся, оно со звоном разбивающегося стекла падает, но нам всё равно. — Не наступи на осколки, — даже не разрывая поцелуя, говорю я. — Не буду, — отвечает он. Ещё раза два мы во что-то врезаемся, но потом он всё же доносит меня до кровати и валит меня на неё. За то время, пока мы шли и разрушали его квартиру, я успела нащупать и расстегнуть пуговицы на его рубашке. Теперь же я её с удовольствием стягиваю, тут же пуская руки по его обнаженной груди, торсу, спине и широким плечам — ах, как я всё это люблю. Никогда не знала, что альфы под одеждой такие «вау». Он разрывает поцелуй и привстаёт надо мной. Я как ребёнок, у которого отняли игрушку, ною, пытаюсь вернуть его обратно. — Тебе не очень дорого это платье? — на его лице предвкушающая улыбка.  — Вообще недорого. Его глаза блестят. Я любуюсь восемью ровными квадратиками на его торсе в лунном свете, пока платье на мне с хрустом рвётся. Начинаю расстёгивать ремень и пытаться снять штаны Мура, но у меня это действие медленно продвигается из–за дрожащего… хм… всего. Мои губы уже горят от желания снова встретится с его.  — Макс, поцелуй меня, — прошу я, задыхаясь. Его губы быстро перескакивают с одной части моего тела на другую. — Поцелуй меня! — буквально хнычу я, уже умирая от желания. Ожидание только обостряет его, возбуждение уже вскипятило кровь до предела. Хочу его. Он слышит мою просьбу и, наконец, появляется перед моим лицом. Я уже было бросаюсь к нему, но он отводит голову дальше. Дразнит.  — Господин Мур, я бы не советовала играть в эти игры сейчас, — у меня всё сжимается. Везде. Не поцелую его — умру. Замечаю, как он тяжело дышит, словно кислорода в комнате нет совсем. Я обвиваю его шею руками и резко притягиваю к себе, он подчиняется. Мне кажется, что когда я наконец целую его, между нашими губами проносится разряд в тысячу вольт. Я с небывалой страстью целую его, пытаясь насладиться больше, а тем временем неизвестно каким способом сама становлюсь полностью обнаженной. Уличная магия какая–то. Я легонько толкаю его в плечо, и он, повинуясь, перекатывается на спину. Мне уже не разобрать, где его руки сейчас — кажется, они вообще везде. Разорвав поцелуй, я снова пытаюсь расстегнуть эти треклятые штаны с ремнем, а он, привстав на локтях, целует мне шею, иногда прикусывая и засасывая кожу. Родители за засосы меня убьют, но сейчас в моем мире есть только он. Даже будущего нет. Только Мур.  — Быстрее, — шепчет он и помогает мне, скидывает штаны вместе с трусами куда–то вдаль комнаты. Всё за пределом кровати для меня превратилось в чёрную бездну, этого больше нет. Ничего вокруг. Только я и он, обнажённые, на этой кровати. Резким движением он снова переворачивает меня на спину, оказавшись снова в доминирующем положении сверху. Я чувствую, как его возбуждённый член упирается мне в живот, и уже хочу напомнить о том, куда его надо совать, но у альфы свои планы.  — Перевернись на живот, — почти приказывает он. Я повинуюсь и переворачиваюсь, прижавшись щекой к кровати и привстав на колени. Это так унизительно, но так дико возбуждает. Моё сокровенное место сейчас прямо перед ним, открыто ему, и он смеет делать всё, что хочет. На какое–то время он пропадает, и всё, что я слышу, это его тяжёлое дыхание, смешанное с моим, да звук рвущейся фольги. От возбуждения у меня дрожат колени, когда он резко — даже, можно сказать, грубо — входит в меня. Я стону в кровать, сжимаю в кулаке простынь, а он продолжает резкие толчки в меня, которые отдаются по всему телу неимоверным удовольствием. Иногда я ловлю его сдавленные стоны и рычание, отчего мне становится ещё приятней. Ему нравится быть со мной, хоть я и не омега. Ему нравится. Настолько, что он не может сдерживать голоса. Такая поза нравится мне, хоть и не очень удобная. Я чувствую наполненность гораздо лучше, чем в прошлый раз; чувствую, как он весь оказывается во мне, как поглощает меня и забирает все плохие эмоции. Вот движения заметно ускоряются, становятся неразборчивыми. Внутри меня всё накаляется до предела, я громко стону, хватая ртом воздух, и ощущаю острое желание поцеловать его. Это длится недолго. Вот меня накрывает волна облегчения, удовольствия и наслаждения, она захватывает моё тело снова и снова, на время его я просто не чувствую ничего вокруг и не понимаю, что происходит. Когда оно проходит, я с удивлением замечаю, что Мур тоже кончил и навалился на меня, тяжело дыша. Мы «расцепляемся» и ложимся рядом, целуясь и поглаживая тела друг друга, пытаемся продлить эту ночь.  — Я хочу ещё раз, — оторвавшись, шепчет он. Зелёные затуманенные страстью глаза смотрят прямо на меня, всего-то в нескольких сантиметрах от моих.  — Я тоже, — отвечаю я и запускаю пальцы в его волосы. Он вновь приникает своими губами к моим. Я нарочно чуть прикусываю его язык, зная, что ему это нравится. Его рука опускается между моих ног и находит чувствительный клитор. Я разрываю поцелуй и стону, поддаваясь движению его пальцев. Рефлекторно сжимаю ноги вместе, поймав его руку в ловушку. Он мягкими круговыми движениями ласкает меня, а сам наблюдает за моим лицом. Я откидываю голову и стону, когда пальцы его проходят очередной круг.  — Сандра, — как–то слишком серьёзно говорит он, пальцы его сильнее нажимают на чувствительную точку. Я громко стону. — Ты моя.  — Да, — шепотом отвечаю я, пытаясь смотреть на него.  — Громче, — просит он. Нажимает сильней.  — Да! — кричу я, а затем он накрывает своими губами мои и долго целует, играя с моим языком и рукой с клитором. Я даже не понимаю, как оказываюсь снова под ним. В этом тумане возбуждения я уже ничего не понимаю. Теперь он входит медленней и нежнее, заставляя меня выгибаться, отрывая спину от кровати. Губами он сжимает мой сосок, лижет его и чуть прикусывает клыками, отчего я снова стону. Он входит в меня осторожней, не так резко, и энергия от этого накапливается медленно, стекает, как мёд с ложки, плавно. Я царапаю его спину, слышу его стон и от этого сама стону, закрывая глаза от удовольствия. Макс, только не останавливайся. Не останавливайся. Постепенно, медленно, ритм ускоряется. Он просто нависает надо мной, глядя на моё лицо и тяжело дыша, а я стону, смущаясь того, что он смотрит прямо в глаза. Вот я снова ощущаю эту волну, которая подходит всё ближе и ближе и вот, наконец, накрывает меня. Я выгибаюсь, упираясь сосками в его грудь, кричу его имя и падаю в прекраснейшую бездну наслаждения.