Я у мамы бета

Я нервно вздыхаю и звоню в дверь своего дома. После поездки на машине у меня сильно дрожат колени и бешено стучит сердце, так что хочется просто упасть и лежать, пока эти чувства не пройдут. Я все еще очень боюсь машин, хоть за прошедшую ночь прокатилась уже дважды. Надеюсь, этот страх когда-нибудь покинет меня. Но больше, чем машин, я боюсь встречи с отцом. Я уверена, сейчас мне не хило достанется за произошедшее, на меня накричат, на меня наругаются, меня морально уничтожат, так, что я еще месяц буду в шоковом состоянии. Я уже собираюсь звонить повторно, так как с утра холодно стоять в одной ночнушке, как дверь открывает мой отец.  — П-Пап, — мямлю я. — Привет. Он молча отходит в сторону, чтобы я вошла внутрь. И я вхожу, что ж поделать… Я иду дальше по коридору, снимаю тапочки и прохожу в зал, где, всхлипывая, сидит на диване мама. Она мне кажется такой крохотной и беззащитной, резко контрастирующей с моим отцом, что я невольно начинаю себя плохо чувствовать. Истинная омега. Будь я в маму, я бы понравилась Муру больше? Он бы полюбил меня? Хотя, может, мною бы завладел другой в первую же течку… Прерывает мои раздумья отец, который горой появляется из-за моей спины и садится рядом с матерью, даже не пытаясь ее успокоить. Он грозно смотрит на меня и предлагает присесть напротив. Ах, не предлагает, а приказывает.  — Итак, Сандра. — Я вжимаюсь в кресло. Если я стану креслом, может быть, он не будет так сверлить меня взглядом, а просто выкинет на помойку и сделает новых детишек, потому что с первыми двумя ему явно не повезло. — Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Я киваю.  — Я не слышу, — почти рык.  — Я сбежала ночью.  — И-и-и?..  — И? — притворяюсь тупой я, на это отец громко ударяет ладонью по журнальному столику перед нами. Мама вздрагивает и начинает всхлипывать еще больше. Вообще, папа очень хороший, но его абсолютно точно выбешивает мое неподчинение. — И… Я не знаю, что я еще плохого сделала.  — Я видел тебя с мужчиной, — говорит он таким голосом, что, положи между нас какую-нибудь железную штуку, она сломалась бы на несколько частей. — Правда, ещё не выяснил, с каким, — продолжает он уже чуть мягче. — Но будь уверена, я его рано или поздно найду.  — И это плохо? — вдруг смелею я. — Плохо, что я в свои двадцать с хвостиком нашла мужчину, который во мне заинтересован?  — Милая, он заинтересован не в тебе, а в моих деньгах.  — Если бы он был заинтересован в твоих деньгах, он бы трахался с тобой, папа! — рявкаю я, показывая ему его же кровь, что сейчас бурлит во мне. Наши взгляды так злостно устремлены друг на друга, что между ними почти видно искры.  — Сандра, я прошу тебя не выражаться в этом доме. — Он снова бьёт рукой по столу, я вздрагиваю, как мать, и отворачиваюсь. — Ты вообще не признаешь свою вину, когда нужно.  — Знаешь, в чем моя главная вина? — шиплю я на него, глядя в пол. — В том, что я — бета.  — Никто не обвиняет тебя в том, что ты бета.  — Нет, отец, обвиняет. Весь мир меня в этом обвиняет. Все общество. Всегда. Начиная с этих придурков в школе и заканчивая гребанным Сандерсом — открыто, а дальше, закрыто, скрываясь за масками дружелюбия, все остальные. Институт, работа, «друзья» — везде люди, которые всю жизнь смеются надо мной, которые насмехаются, которые благодарят своих богов за то, что они — не я. Везде эти омеги, которые смотрят из-за спин своих альф победоносным взглядом; везде эти альфы, которые тащатся от любой уродины — моральной или физической, лишь бы между ног что-то текло и пахло на все дворы в округе; везде эти люди — бедные и старые, уже почти сдохнувшие на обочине жизни, но все еще жалеющие и презирающие меня. «Ах, посмотрите, она бета», «Какая она жалкая», «Какая она несчастная!», «Давайте обойдем ее стороной, она же бета», «Да нет, давай лучше плюнем ей прямо в лицо, она же бета!» А потом эти жополизы на работе и в институте, эти рабы твоих миллионов, надеющиеся выжать из меня как можно больше своей наигранной улыбкой и «дружбой», которая очень нужна мне, но им нахрен не сдалась! Да, я могу купить любого альфу за твои деньги и, если бы я этого хотела, собрала бы целый гарем ослепительно красивых альф, нацепила бы на всех золотые ошейники и заставила бы ползти за мной на коленях по всему городу, вылизывая асфальт после меня, передо мной и даже вокруг меня, чтобы все они: все эти дружелюбные жополизы и ужасные, но честные насмехатели, наконец, засунули языки куда подальше! Но я так не сделала. Вместо этого я просто позволила себе влюбиться в альфу, который, может, и не любит, но точно нуждается во мне, который готов воровать меня у тебя, рискуя всем, лишь бы просто уснуть со мной, который способен отвечать на мои издевки своими без обид, потом вспоминая все это с улыбкой, который просто, просто… — я замечаю, как из глаз безостановочно льются слезы. Я закрываю лицо руками и громко реву, пытаясь осмыслить все то, что сказала в порыве чувств. Да мне глубоко плевать на общественное мнение, мне плевать на то, что я бета, пока есть человек, который превращает все это в шутку. Я перестаю рыдать и, собравшись с мыслями, убираю руки от лица. Нужно закончить эту балладу. — Да, отец, я виновата. Виновата в том, что я — бета, и готова каждый день тебе каяться в этом своем грехе. Прости, что я не послушная, услужливая омега, которая принесла бы тебе уже пять внуков альф или омег, таких правильных и чистых, таких… Принятых обществом. Прости, что в той аварии разбилась твоя единственная надежда на светлое будущее, твой сын-альфа, наследник компании, вместо ненужной никому беты, какого-то дрянного аппендикса, которого всегда приходится держать под замком, чтобы не принес еще больше проблем. Прости, что я такая! Прости! Что ты еще хочешь от меня слышать?!  — Милая… — с ужасом шепчет мама, поражаясь то ли моей смелости, то ли сказанным — точнее, выкрикнутым — словам. Отец просто молчит, плотно сжав губы, и, кажется, все еще осмысляет все услышанное. Думай, конечно, думай… Может, придешь к какому-то более разумному выводу, чем посадить меня под замок.  — Значит, ты просто хочешь признания? Поэтому спишь с этим человеком, просто потому, что он единственный, кто не выделяет в тебе бету?  — Наверное, — уверенности как не бывало. Я смотрю в хитрые папины глаза. Что-то он задумал…  — Хорошо, будет тебе человек, который опустит бету в тебе на второй план, — он поднимается с дивана и идет по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж. Я не понимаю, к чему он клонит. — Если ты так того желаешь, то будет.  — Папа! — я вскакиваю. Он начинает подъем по лестнице. — Объяснись!  — Ты молодец, — он останавливается и смотрит на меня. — Я почти поверил в то, что этот альфа неплох. Лет десять назад я бы отпустил тебя, но сейчас я слишком хорошо знаю людей. Даже самый светлый человек в твоей жизни может оказаться просто хорошим актером.  — Папа! — он продолжает подниматься наверх и скрывается с моих глаз, так и не объяснив, что собирается сделать. Мама садится рядом со мной и начинает гладить по волосам, пытаясь успокоить, а я кладу голову ей на плечо и подчиняюсь магии ласковых родных рук. Она уже не всхлипывает, а вполне спокойна, просто перед папой она всегда показывает себя более слабой, чем есть на самом деле. Она очень хитра.  — Не сердись на него, — шепчет она, я закрываю глаза. — Просто он сейчас расстроен. В бизнесе проблемы.  — Какие же? — чисто из вежливости, нежели из беспокойства спрашиваю я.  — Да вот, кинула его компания, в которую он достаточно долго вкладывался. — Она снова прошлась рукой по моим волосам. Я насторожилась. — Как же там было… Как-то оно называлось… — Пока она пыталась вспомнить, она всё быстрее и быстрее проходила рукой по моим волосам. — У её владельца еще фамилия такая весёлая была, как же, как же… Кошачья фамилия, как её… Я забываю, как дышать. «Даже самый светлый человек в твоей жизни может оказаться просто хорошим актером».  — Вспомнила! Кажется…

…Мур?..