Я у мамы бета

Настенные часы неизменно бегут вперед. Стрелки так же неизменно отклоняются. Время не остановилось. Жизнь не прекратилась. И мое сердце все еще бьется.  — Доброе утро, мисс Адамс, — я любезно киваю в ответ, попытки улыбнуться даже и не предпринимаю. А зачем? Она только ухудшит мой образ, потому что натянутая улыбка и такие грустные глаза выглядят не иначе как бешено.  — Мистер Адамс ждет Вас, — я указываю на закрытую дверь. За ней — мой отец, один из самых успешных бизнесменов этого края света, один из самых влиятельных и несломленных людей, который сейчас наверняка выражает всем своим видом непоколебимую стойкость, но на самом деле просто убит горем и пьет антидепрессанты. Наверное, сложно даже помыслить о таком человеку, вошедшему сейчас в кабинет. Да и мне, если честно, сложно. Я собираю все бумажки в стопочку, скрепляю их и складываю в специальный ящик. Начинаю заполнять документы. Работа сейчас мне, ох, как нужна, от безделья я точно подохну. Неделю назад побывала на похоронах своего брата. Что сказать, люди пришли пожрать и выпить, сказали пару красивых, лживых и лестных слов, все как один повторили: «И пусть земля ему будет пухом!» и просидели несколько часов, упиваясь горем, которое исказило лицо нашей несломленной семьи. Я даже улавливала такие фразы, как: «Бедные Адамсы, лучше бы уж бета погибла, чем их сын» или «Так жаль Адамсов, везде их ждут неудачи: сначала бета родилась, потом вот это…». В любой другой день я бы реагировала негативно и эмоционально на такого рода высказывания, но в тот день мне было все равно на то, что я бета. Я и не была бетой. Я была альфой Марком Адамсом. И меня живьем похоронили в черной коробке. Я слуга этой ситуации. Я раб. Я заключенная. И ничто на свете не спасает меня от чувства этих оков на руках. Я всегда будто под замком, и за мной наблюдает эта безграничная печаль, и если я хоть на один миг решу стать снова счастливой — она только стянет цепи туже, напомнит самое сокровенное и скрытое, как ножом резанет по больной душе этим сладким воспоминанием, и я снова замкнусь. И выход — только подчиняться этой уродливой старушке внутри меня, которая следит за каждой цепью, обмотанной вокруг моей шеи. Мура вижу раз в неделю. И каждый раз — подарок от судьбы, потому что встречи с ним мне запрещены, да и потому что лишь с ним я чувствую себя «почти хреново, но лучше, конечно». Он пытается меня развеселить, пытается быть со мной лучше, чем есть. Он ведет себя покладисто, не подкалывает, не издевается, не ругается, не дерется. Превращается в пушистого кота с золотым ошейником. Он перестает быть Муром, которого я полюбила. И я ничего не способна с этим сделать. Есть ощущение, что с каждой нашей новой встречей цепи, что на мне, окружают еще и его. И если так пойдет и дальше, то, боюсь, я решу больше никогда его не видеть, потому что не хочу делать из этого альфы послушного котика. Не хочу портить его своей депрессией. Мужчина, что вошел недавно, уже выходит. Как-то быстро время летит, аж странно. Обычно все так тягуче, как мед, а сегодня проплыло мимо длинной волной. Значит, скоро и конец рабочего дня, но я за сегодня практически ничего и не сделала. Как жаль… Нужно бы устроится на другую работу, которая сможет меня занять. Так будет меньше времени на всякие размышления и воспоминания. Так… Думаем о хорошем: сегодня снова увижу Мура. Я ведь все еще люблю его, этого самого Мура?..  — Наверное, — шепчу я сама себе под нос так тихо, что сама еле слышу. Ставлю все по местам. Выключаю свет. Забираю сумку. Поправляю юбку. Последний взгляд на дверь закрытую отца и на него самого как будто сквозь эту самую дверь. Вызываю лифт. Захожу. Спуск вниз, параллельно моему подъем вверх. Наверное, новый посетитель. А я уже не работаю, без меня разберутся. Выхожу из лифта, киваю на прощание коллегам. Покидаю здание, крепко сжимая ручку сумки. Так… я ведь люблю Мура? — Ох… Наверное. В первые дни моей депрессии он был единственным моим утешением. Он всегда был со мной, помогал мне, окружал меня, так заботливо и тепло окружал, что я благодаря этому до сих пор жива. И я уверена, что тогда его любила. И что любила его, когда он приехал на лошади. И что любила, когда он вез меня на машине. И что просто любила. Но почему в прошедшем времени?..  — Мур, — шепчу я, когда вижу его перед собой. Он приближается ко мне и тут же, без вопросов и предложений, меня окружают его крепкие руки, спрятанные в рукавах рубашки. Я с облегчением вдыхаю его запах и стою ровно, пытаясь насладиться моментом полностью. — Привет.  — Привет, — отвечает он, утыкаясь носом мне в макушку. Я чувствую самыми корнями волос его неровное дыхание. Волнуется?.. Возбужден?.. Бежал?.. А какая разница, собственно. Главное же, что он рядом. — Ну что, куда ты хотела бы пойти? Ба-бах. Всю сказку в дребезги. Нет, я не могу это больше терпеть. Мне как воздух нужен прежний Мур — и не только в объятиях, но и в действиях. Какая напущенная вежливость, какая напускная податливость, что аж чешется его в прямом смысле под каблук поставить. Всегда, как метеорит, как ураган врывался в мою жизнь и рушил все рамки, сам все решал, сам и поступал так, как надо. Затаскивал меня в автомобиль, заставлял меня ругаться, показывать свои настоящие эмоции, шел наперекор своей природе, лишь бы выиграть со мной спор, а теперь «куда ты хотела бы пойти»? Тьфу, блин.  — Кто из нас двоих альфа? — слишком уж дерзко отвечаю я и как-то даже обиженно отхожу от него на шаг, выбравшись из рук. Скажи хоть что, хоть какое место — бордель, океан, стриптиз-клуб, жопа мира — я пойду туда и не пискну, разве что один разочек возмущусь, но поддамся и отдамся тебе полностью, только скажи ты, сукин сын, сам! И поведи за собой. Стоит и думает. Что тут думать? Мур, давай логически. Я знаю, я девушка — логика как бы вообще не моя сфера, но давай на грани фантастики представим, что она у меня есть. Итак, мы не проводили ночи вместе уже аж полтора месяца, а это так много, что я уже и не знаю, одна ли я у тебя или есть еще девушки, потому что полтора месяца чистой верности звучат как бред. Так возьми ты меня силою, скажи: «Черт, едем домой, где я буду тебя жестко трахать, женщина», и все, я твоя! Хватит мямлить, пожалуйста, ты становишься похожим на того самого бету, с которым я и дня не выдержала, и который уехал к своей маме при первой же возможности. Как жаль, что порой ты не слышишь моих мыслей, они саму меня пугают…  — Поехали, — опа. Мур берет меня за руку и ведет к машине. Внутри нарастает паника; цепи плющом завиваются вокруг меня, но я поддаюсь ни им, а Муру. Я не буду больше истерить. Сама же хотела. Его голос звучит так решительно, как не звучал еще в этот тяжелый период, и я с наслаждением начинаю узнавать своего альфу.  — А куда?  — Секрет, — Мур загадочно улыбается; мое сердце взволнованно екает. Он усаживает меня на переднее сидение и пристегивает (хотя я и сама бы справилась с этой сложной задачей), затем медлит перед тем как закрыть дверцу и смотрит на меня, держась за нее рукой.  — Я не убегу, — успокаиваю его я и оказываюсь права: он боялся именно того, что паника снова возьмет надо мной верх. Мур закрывает дверь и, обойдя машину, опускается на сидение слева. Затем заводит машину, сам пристегивается, и мы уезжаем от офиса отца в неизвестную даль. На все мои вопросы господин кот решает не отвечать, только хитро щурится и явно затевает что-то ужасное и интересное. Я решаю успокоится ровно до того момента, пока не вижу надпись на здании, куда мы приезжаем.  — Ты, верно, шутишь, — шепчу я раздельно, яростно и злостно.  — Нет, моя дорогая бета, я серьезно, — отвечает господин Мур и, расстегнув ремень, выходит из машины. Я в абсолютном шоке смотрю на вывеску «Гонки без правил».  — Надеюсь, мы будем только наблюдать, — говорю я ему и, отстегнув ремень, выхожу из машины. Он закрывает ее, и авто отвечает ему двойным миганием фар и странным звуком на прощание.  — Нет, мисс Адамс, мы будем участвовать.  — Уже вечер.  — Как раз по утрам здесь никого и нет, — он по-хозяйки заходит внутрь «комплекса» и, держа меня за руку, ведет к небольшой будке перед автодромом с синей надписью «БИЛЕТЫ». Огромная заасфальтированная местность открывается моим пораженным испуганным глазам, и множество людей в коженках и с татуировками пропадают в размерах этой громадной пустынной площади. Здесь есть все: ровная прямая дорога для чистого разгона, препятствия в виде небольших горок, бугорков, шипов и много чего еще страшного. Вдали виднеется куча резких поворотов, а на асфальте кое-где виднеются черные следы от крутых трюков.  — Нам два билета, сколько будет стоить? — интересуется Мур у какой-то дамы бальзаковского возраста внутри будки. Непоколебимый равнодушный взгляд ее скользнул сначала по нему, потом по мне и обратился к монитору.  — Вам билеты участников или зрителей? — монотонный прокуренный хрип из будки.  — Зрителей! — ору я, и голос мой эхом обходит все вокруг.  — Участников, пожалуйста, — любезно отвечает Мур, на что я начинаю хныкать от недовольства.  — Так участников или зрителей? — надо же, мы сумели вывести ее из равновесия. Теперь можно сказать, что дама раздражена.  — Зрителей!  — Так, — Мур зажал мне рот рукой, а я вцепилась в его пальцы зубами. Нет-нет, я не хочу в этом участвовать! — Участников.  — Участников или зрителей?! — как заорет женщина на всю будку, что я моментально разжимаю зубы и хватаюсь за Мура руками.  — Участников, — твердо отвечает альфа.  — Два билета участников есть только на следующие гонки, брать будете?  — Во сколько? — все так же вежливо интересуется Мур.  — В час ночи.  — А сейчас?  — Девять вечера.  — Тогда нам сейчас два билета зрителей, а на час ночи два билета участников, — он убирает руку с моего рта.  — К часу я успею сбежать, — бурчу я.  — Я тебе сбегу, — смеется Мур в мою сторону, а потом поворачивается к даме внутри будки. — Карточки принимаете?  — Нет, только нал.  — Хорошо-о-о… — Мур сует руки в карманы и ищет кошелек, но потом, видно, осознает, что оставил его в машине. Глаза его сужаются, он поворачивается ко мне. — Сейчас у тебя есть три минуты, чтобы убежать. Но я тебя все равно поймаю. С этими словами он срывается с места и бежит обратно на стоянку, а я стою на месте, как вкопанная, и смотрю, как быстро бежит такой серьезный с виду альфа к своей машине, лишь бы я не успела за это время исчезнуть. На глаза наворачиваются непонятные слезы. Какой он… он… замечательный. И почему раньше у него не было женщины? Почему он не оказался занят, когда я услышала его фамилию? Почему он достался мне? За все те мучения? За смерть Марка? За то, что хорошо себя вела и выучила стишок на Новый Год? Такие, как он, достаются самым лучшим омегам. Такие, как я, достаются каждому, кто хорошо заплатит. Макс выбегает из-за угла и с той же скоростью бежит обратно, ко мне. Когда останавливается, тяжело дыша от бега, он сует в окошко будки деньги.  — Вот, — кратко говорит Мур и поворачивает голову ко мне. Замечает слезы. Хмурится. Наверняка подумал, что это из-за гонок. — Сандра, ты должна мне.  — С чего это? — я вытираю слезы и иду вместе с ним к зрительским местам — туда, где столпился народ в ожидании начала соревнований.  — У меня сегодня День Рождения.  — Что?! — ору я скорее от возмущения, нежели от удивления. — Почему ты раньше мне не сказал? Ты… Ты… Ты!..  — А зачем?  — Ну как же… Я бы подготовилась, купила бы подарок, — мы останавливаемся рядом с самой тихой кампанией подростков в порванных джинсах и кожаных куртках. Как мы здесь не кстати в своих официальных костюмах, шикарные и солидные, но такие неподходящие под обстановку.  — Мне не нужны подарки, — он пожимает плечами, на секунду задумывается. — Вы, женщины, относитесь ко Дню Рождения всегда особенно. В ранние годы это праздник, но когда количество свечей на торте переваливает за цифру тридцать, вы начинаете ненавидеть этот день. Вы ждете поздравлений, подарков, бурного дня или наоборот хотите просто напиться и петь песни в караоке с подругами до утра, но мужчины… Мы более спокойны как к этому, так и ко всем дням в году. Мне ничего не нужно, поэтому я и не сказал. Я знал, что ты начнешь излишне волноваться и выбирать подарки, но мне, в сущности, они не нужны. И раз уж мы об этом, — его глаза блеснули, — то я мечтал сразится с тобой с самого первого дня. Вру. Я мечтал сразится с тобой раньше, когда не знал тебя, но ты все равно существовала в моем сознании под бирочкой «несуществующая идеальная девушка». И вот ты передо мной, мы стоим перед гоночной полосой, и, клянусь, это лучший подарок на все мои дни рождения. Так сделай мне его. От такого-то признания я вся, конечно, таю, а мое женское я надевает шлем на голову и потуже его затягивает.  — Ну, держись, Мур, — произношу я после того, как постепенно отхожу от его слов. — На велосипедах мне равной не было.  — Тогда вот тебе ответ: я здесь бывал и не раз, — зеленые глаза горят хитростью.  — Это нечестно! — я шуточно бью его в плечо кулаком. — Ты что, серьезно, что ли? Он кивает.  — Давно, правда, — Мур поворачивает голову к дороге, на которой уже заводят моторы участники. К моему удивлению, здесь есть еще и мотоциклисты. Макс весь погружается в воспоминания и сам становится одним большим воспоминанием, которое он пронес сквозь эти года, как я пронесла наших с Марком золотых рыбок желаний. — Это был еще пустырь с выжженной травой, клубящейся пылью и вечным запахом бензина и дыма. Мы, несколько мальчишек, в том числе я и мой тогда еще друг Стив гоняли на байках, которые были старше нас, не боясь покалечиться или вовсе умереть. Мы всегда соревновались с соседскими ребятами, выясняли отношения только гонками и ничем больше, тем самым привлекая местных детишек — первых зрителей. Здесь было возможно все. Серьезно, я не знаю, как я жив-то после всего произошедшего. Постепенно это место стало знаменитым, кто-то купил этот участок и построил этот комплекс, но мы, несколько мальчишек, в том числе я и мой тогда еще друг Стив уже позабыли о байках и выясняли отношения с соседскими ребятами количеством купюр в карманах и акций во владении. В конце концов, я просто забыл об этом месте. Но ты мне напомнила. Сегодня. Сейчас. Он замолчал, все еще глядя на дорогу, и под действием его слов и меланхоличного взгляда я на долю секунды представила во всей красе и смогла увидеть поле с выжженной травой вместо ровного асфальта и этих мальчишек, и соседских ребят, и даже его самого — сквозь время образ подростка Максима перешел ко мне, и я представила, каким он был. Худой, высокий, с очерченным лицом и тонкими губами, с огромными, горящими зелеными глазами, белобрысый и улыбающийся, мой маленький Мур вел свой байк вперед вместе со своим «тогда еще другом Стивом», и в его голове жила мечта, которую он пронес до этого самого дня, до этого момента. И этой мечтой было сразится со мной.  — Я люблю тебя, Макс, — я обнимаю его так крепко, как могу. Узнавать прошлое своих любимых всегда больно, особенно детство, потому что его нельзя вернуть. Время бежит вперед, оставляя мальчишек на байках в выжженной траве, «золотых» рыбок в пруду, а ты идешь в будущее и не замечаешь, что самое лучшее время безвозвратно ушло, и впереди только загадочное будущее, которое высушит все пруды и заасфальтирует все пустыри, которое сделает из тебя взрослого человека с детскими, уже позабытыми и стертыми мечтами. Время бежит, а мы остаемся в прошлом, мы мечтаем в прошлом, любим в прошлом и живем в прошлом. Потому что будущее, на самом деле, еще никому не приносило столько счастья, сколько мы ожидаем. А прошлое бережно хранит наши мечты и эмоции под замком, и все, что в нашей силе, это смотреть в скважину времени и понимать, как ты был счастлив тогда.  — И я вас, мисс Адамс, — вырывает он меня из моих мыслей. — Поэтому насильно заставлю проехать.  — На машине или на байке?  — На машине. На байке буду я.  — Хорошо. Наше внимание привлекает действо, разворачивающееся на трассе. Все участники получили платочки с номерами (всего десять) и уже минут десять стояли, злобно поглядывая друг на друга. Толпа зрителей бушует. На центр дороги выходит девушка на каблуках и в нижнем белье с черно-белым флажком в руке. Она встает в эффектную позу, поднимает руку с флажком, и через какое-то время эта же рука резким движением опускается вниз, тогда все моторы взревывают, и машины, байки, мотоциклы срываются с мест. Они проезжают совсем рядом с нами, и я боязливо жмусь за Муром, дрожа от одного осознания того, что скоро тоже сяду внутрь одной из машин и на такой же скорости вынуждена буду ехать по этой трассе. Они едут со скоростью света, и, круто завернув на повороте, одна машина вылетает за пределы и чуть ли не переворачивается, от чего меня бросает в холодный пот, а толпа вокруг лишь громче и возбужденней начинает орать. На следующем повороте один весьма плечистый альфа на байке подрезает другого, и тот, круто затормозив, падает со своего ревущего монстра, а тот еще немного едет дальше и тоже заваливается на один бок. Человек встает, снимает шлем и разъяренно бросает его на дороге, когда все остальные участники объезжают его на дикой скорости. Кажется, с ним все хорошо… Только он крайне зол. Дальше еще несколько поворотов, которые все проходят успешно, а потом начинается длинная дорога, на которой машины превращаются просто в размытые линии, несущиеся вперед. Затем, оказавшись впереди всех, одна из них резко наезжает на бугор и буквально подлетает вверх, а приземляется уже за пределами трассы, и водителю остается только смотреть, как мимо проезжают все участники, пока он безуспешно пытается выехать обратно на дорогу. Победителю всего этого фарса вручают маленький такой кубок, наверняка пластмассовый и покрытый золотой краской, но издалека он и впрямь выглядит, как истинный трофей победителя. Второго и третьего места здесь нет. Только первое, и приз — всего ничего, но в глазах участников горит такое неимоверное желание завладеть им. Они все проходят мимо нас, возвращаются к своим друзьям, вливаются в свое общество, гневно стреляют друг в друга злостными взглядами и просто развлекаются. Те, что выбыли из гонок не очень приятно, снимают одежду и просматривают раны. Издалека кажется, что это просто небольшие царапины и стертости, но там может быть что угодно, и я даже не хочу думать, какие случаи помнит эта трасса.  — Ну что, воодушевляет? — слышу я голос Мура, который бережно держал меня все это время в своих руках.  — Весьма, — отвечаю я. — Но только на то, чтобы поскорее уйти отсюда.  — О, нет, дорогая моя, мы досидим до часу ночи, и ты сразишься со мной.  — Я признаю свое поражение уже сейчас, — мы вытискиваемся из толпы, и Мур куда-то ведет меня через кучки народу. Странно, но мне кажется, что людей с наступлением темноты стало больше. — Я не водила машину давненько. И мой опыт вождения в общем не так уж велик.  — Знаешь, здесь непростые машины. В них две педали: газ и тормоз, и никаких тебе скоростей и сцеплений. Ты либо едешь, либо тормозишь, другого не дано.  — А могу я всю гонку тормозить? Он смеется. Я наслаждаюсь.  — Нет уж, давай по честному. Если тебе так легче, то пусть не будет никого. Все другие восемь участников для нас не важны. Будем я и ты на этой трассе, и сражение будет вестись между нами.  — Хорошо, — мурлычу я. Мы подходим к какому-то ларьку, окруженному пластмассовыми низкими столиками и стульями, будто привезенными с каких-то дешевых курортов. На ларьке полустертая вывеска: «ХОТ-ДОГИ».  — Будешь? — спрашивает он с такой опаской, с какой бы предложили Королеве съесть на завтрак яичницу. Вроде и вкусно, но еда не по статусу.  — Буду, — смело отвечаю я, не раз уже грешившая питанием в фастфудах. Человек с усталым лицом дает нам наши хот-доги, и мы, два серьезных с виду человека, похожих на каких-то министров, приехавших на переговоры, садимся за столик и жадно едим эту вкусную дрянь. Потом Мур покупает еще, потому что одной такой дряни всегда оказывается мало. Перед третьей он заветно обещает любить меня и с лишними килограммами, а я обещаю, что не стану щипать его за бока, и мы доедаем свои третьи хот-доги, как школьники, которые наконец-то вырвались из дому и смогли съесть что-то запретное.  — Если я выиграю, — вдруг завожу разговор я, — то я хочу, чтобы ты месяц носил ошейник, — злорадно смеюсь, а господин Мур загадочно улыбается.  — Вот оно как, мисс Адамс, — протягивает он. — Ну, хорошо. Если я выиграю, то ты… Чтоб тебе такое загадать, — он задумывается. Я внимательно смотрю за его лицом, пока оно, наконец, не проясняется. — Придумал.  — Ну? — с вызовом, готовая ко всему, произношу я.  — Не скажу, пока не выиграю.  — Эй! Так нечестно! — я чуть ударяю рукой по столу. — Я же сказала!  — Все честно, я тебя не заставлял.  — Ну, Мур, ты, конечно… Мда, — я скрещиваю на груди руки и отворачиваюсь, а выбившиеся из делового пучка рыжие волосы с помощью ветра лезут на лицо. Я заправляю их за уши и смотрю на трассу. Начинаются новые гонки. — Сколько времени?  — Одиннадцать тридцать, — отвечает он, посмотрев на часы.  — Есть еще время сбежать, — специально тихо, но так, чтобы он услышал, шутливо говорю. Куда я сбегу? Это то, о чем я мечтала, чего я просила. Мур наконец-то стал сам собой, даже более собой, чем был раньше. Я узнала не только о плохой части его прошлого, но и о самой прекрасной, и теперь его жизнь встала у меня в сознании, словно пазл. Мы посмотрели гонки, которые были еще более страшные, чем прошлые, и направились вниз, готовится к своему выходу. Нам выдали шлем, номер, и каждый выбрал себе транспорт. Как и предполагалось, Мур взял один из байков, при чем самый старый и потрепанный, такой, что прямо удивляешься, как он еще ездит. Я выбрала небольшую красную спортивную машину, которая выглядит еще живой, почти вся еще покрыта краской и разбита менее, чем в трех местах. И вот мы на старте, перед нами эта шикарная омега с флагом, и я чувствую, что две педали под моими ногами реальны, что руль в запотевших ладонях и дорога впереди — не сон, не миф, и что мне придется проехать, самой взять и проехать. Я думаю, что шлем меня не спасет от паники.  — Нет, Марк, я не хочу больше пробовать эту малышку, — шепчу я сама себе. Девушка поднимает руку, флаг треплется на ветру. — И бояться я больше тоже не хочу. Только флаг опускается, как я вдавливаю педаль в пол, со всею своей силой держу руль и вспоминаю, как раньше я водила. Как я держала руль. Как я переключала скорости. Как я тормозила. Вспомнила? Теперь забудь. Две педали. Одно первое место. И полная препятствий дорога. Я еду нос к носу с какой-то синей машиной, сильно похожей на свою. Резко повернув, я врезаюсь в нее боком и отодвигаю к краю дороги, на что мне отвечают таким же действом со стороны синей машины. К счастью, мой выбор пал на более «здоровую» машину, и я удачно смещаю с дороги неудачника на синей. Он проезжает несколько метров, а потом уже не может вернутся в поток, потому что для этого приходится долго разворачиваться. И вот я прохожу уже второй поворот, ни разу не нажав на тормоз до конца. Потеют ладони. Стучит сердце. Где Мур? Рядом возникает какой-то альфа на байке. Мы все в шлемах и специальной одежде, так что не понять. Я уверена: это не Мур. А даже если он, какая разница? Я сильно поворачиваю вправо и врезаюсь в байкера, но он ловко выкручивается от моего маневра. Я давлю на педаль до конца. Поворот. Тормоз, чуть больше газа… И байкер остается позади.  — Лох! — кричу я в окно и понимаю, что впереди меня длинная дорога вперед. У меня болит нога от того, как я давлю. Я стараюсь выдавить из этой машинки все. Да, та самая злосчастная R8 порвала бы их всех в клочья, но здесь только такая красная дрябедень, которая и толком не едет. Мимо проносится белый байк, и я узнаю, кто это — одна очень симпатичная омега, которая во время раздачи номеров пялилась на Мура.  — Ну, шлюха, иди сюда, — я не знаю, чего это мне пришло в голову говорить самой с собой, но это здорово успокаивает. Я убираю ногу и снова давлю, придавая своей машине толчок, и ровняюсь с белым байком. Она на секунду поворачивается ко мне шлемом, узнает и начинает ехать быстрее. Нет, Мур, тут мы с тобой не одни. Я даже не знаю, где ты, зато эта шлюха тут. И если уж мы делим тебя в гонке, то я точно выиграю. Я понимаю, что впереди бугора, и не хочу повторить печальный опыт подлетевшего водителя, поэтому решаю поступить хитрее.  — Эй! — что есть мочи ору я всаднице на белом коне. Она, по дурости своей, поворачивается. Практически все омеги тупые, я давно заметила. Я резко торможу, а она, врезавшись в бугор, подлетает вверх и, перелетев свой байк, падает на землю. Я с победоносным видом проезжаю мимо и делаю то, что, кажется, уже давным давно не делала, — я показываю ей средний палец в окошко и еду вперед, осторожно проходя эти чертовы бугры и огромные, острые шипы. Впереди виднеются темные фигуры: машина и два байка, а это значит, что я всего-то четвертая. Вполне неплохо для той, что боится машин. Адреналин куда-то исчезает, я резко торможу, снимаю шлем и кладу голову на руль. Все. Прости, Мур, но все. Мне достаточно. Я смотрю на свою руки. Трясутся. Нервно улыбаюсь. Надо же, я проехала весь этот ужас. Я сбила двух людей. Я победила себя. Я так и сижу, пока не слышу очень близкий рев мотора, но не обращаю внимания, пока дверь в салон не открывается. Я медленно поворачиваю голову. Мур…  — Сандра?! Все хорошо? — такое испуганное лицо. Такой взволнованный взгляд. Такое сбитое дыхание. Такие серьезные глаза. Он, видно, подумал, что я врезалась во что-то или вовсе в обморок здесь упала. А я всего навсего устала.  — Да, Макс, все замечательно, — я вылезаю из тесного салона и обнимаю его за шею, крепко сжимаю и держу так, слушая взволнованный стук его сердца. — Все просто замечательно.  — Я подумал… Господи, я подумал, что с тобой что-то случилось, — он обнимает меня в ответ. Где-то далеко воет и визжит толпа. Кто-то пришел первым.  — Кто победил?  — Не я, — спокойно отвечает он. Я уверена, если бы он не развернулся ко мне, он бы выиграл. Потому что тот белобрысый мальчишка из прошлого наверняка всегда побеждал.  — И не я.  — Да что ты.  — Представляешь. Он держит меня, медлит. Я почему-то понимаю, что он что-то хочет сказать, но все думает и думает.  — Но между нами выиграл я.  — Да, — выдыхаю я слишком радостно для проигравшей.  — Я хочу, чтобы ты жила со мной, — тихий шепот мне прямо на ухо. Я странно спокойна. Наверное, это такой шок.  — Отличное желание.  — Так?..  — Да. Мимо нас безразлично проходят проигравшие и сбитые. Толпа гудит, поздравляет победителя. Они все где-то далеко, на заднем плане. Глаза закрыты. Тела близко. Пульс слышен лучше, чем дыхание. Мои руки дрожат. Его руки крепкие. Над нами бесконечное небо будущего, а под ногами — выжженная трава прошлого.