Suum cuique

Мерное покачивание в седле было бы практически умиротворяющим, если бы не дурманящий, хмельной и практически удушающий запах свежей, ядреной крови, исходивший от одежды. Убитый разбойник испачкал край плаща и штаны, когда судорожно хватался за ногу Сераны, извиваясь и истошно крича в предсмертной агонии. Девушка прикусывала подрагивающие от томительного нетерпения губы, с трудом сдерживая себя и свой голод; на языке был сладковато-едкий привкус ржавого железа, во рту стояла невероятная сухость. По всему телу медленно разливалась убийственная слабость, а губительное головокружение стало постоянным спутником с того момента, как вампирша в последний раз питалась, что с недавних пор случалось очень редко. Багровые закатные лучи адским пламенем мучительно прожигали ее насквозь, даже несмотря на плотный дорожный плащ и капюшон, тесно прилегающий к голове. Серана знала, что солнце опасно и даже смертоносно для нее, особенно когда силы на исходе и она голодна, но ничего поделать с собой не могла и безоговорочно следовала за Довакином, словно призванная зверушка. «Если ты хочешь идти со мной – иди, это твое право, но я не намерен дожидаться, пока ты сделаешь все свои дела», – сказал он ей однажды, когда девушка начала сетовать на усталость и дикое недоедание. С тех пор вампиресса ни разу не пикнула и не возразила. Она и сама до конца не понимала, почему увязалась за этим редгардом, и что двигало ею в тот момент, когда северянка пообещала помогать ему. Карим тогда лишь безразлично кивнул и молча продолжил точить меч. Все бы ничего, но на этот раз сил почти не осталось, тело требовало отдыха и крови. Последний бой мог закончиться для нее плачевно, если бы только Довакин вовремя не спас ее, отразив удар противника и заслонив истощенную магессу своим телом. Но враг все равно успел полоснуть кинжалом мраморно ровную кожу нордки и оставить достаточно глубокий порез на плече. Рана не затягивалась – не было сил на регенерацию. Серана поражалась тому, как она изменилась за последнее время, связавшись с этим смертным. От величественной гордости остались лишь жалкие крупицы, злосчастное крошево аристократического благородства; от волевого характера – ничтожный пепел сгоревших обломков. Видно, верно говорят, что человек силен лишь до тех пор, пока рядом не окажется кто-то более сильный, кто превзойдет его, затмит, как тяжелые свинцовые тучи затмевают солнце. Этот редгард осилил ее, сделал слабой и ничтожной, сделал смертной и паршивой, дешевой рабыней своей воли. Исчезла ее твердость, а решительность, рассеялась как дым, ускользнула тенью в непроглядную тьму. Стоило Довакину строго посмотреть на нее, как смотрит хозяин на провинившегося работника, и Серана становилась беззащитной против его пронизывающего взгляда, безвольной и слабой. В такие моменты в ней невозможно было узнать высокомерную и горделивую северянку, она утратила всю свою спесь и непокорность и назло себе стала безропотной, послушной и смиренной. Ради этого смертного она даже отправилась в самое логово Стражи Рассвета, тем самым обрекая себя на верную смерть, а он лишь смотрит на нее свысока, как на самое жалкое создание. Первое время Серана дерзила ему, насмехалась над ним за то, что он отказался от дара Харкона, отпускала язвительные замечания в его адрес, а потом размякла, растаяла, словно снег на солнце. Хаммерфеллец был горяч и зноен, как неукрощённый огонь, и девушка понимала, что он опасен для нее подобно солнцу, но что-то заставляло ее следовать за этим человеком. Он шел чуть впереди, держа коня за уздечку и направляя его. Кожа темно-бронзового оттенка поблескивала от последних лучей заката, ветер слабо трепал угольно-черные короткие кудри. Серана долгое время напряженно разглядывала его широкие накачанные плечи, и, когда редгард свернул с дороги, вздрогнула: еловая ветка больно хлестнула девушку по лицу, оставив небольшую царапину, но вампирша даже не поморщилась. Ее волновало иное. – Куда мы теперь? – встревоженно спросила она, боясь, что скоро грядет очередная бойня, на которую у нее ни сил, ни магической энергии не хватало. Сначала мужчина помедлил с ответом, неторопливо пробираясь через густые заросли можжевельника, доходившие ему до колен, но потом, наконец, соизволил откликнуться с ноткой недовольства в голосе: – В пещеру. Нам нужно хорошо отдохнуть и набраться сил, потому что завтра мы пойдем зачищать логово твоих собратьев-кровососов. Норжанка нахмурилась: было неприятно слышать такое, а особенно ощущать, что он считает ее мерзкой тварью, упырем. При любой удобной возможности Карим старался задеть ее, напомнить ей о том, что она кровопийца, и как он ненавидит их. Девушка оскорбленно хранила молчание в таких ситуациях, отчаянно напоминая себе, что она выше глупых и бесполезных пререканий со всякими там Стражами Рассвета. – Вас, пиявок, в последнее время много расплодилось. Как кролики, честное слово. Того и глядишь болтов арбалетных на вас не хватит. Она хотела возмутиться сравнению с кроликами, но не смогла – закружилась голова и темная пелена вороньим крылом окутала ослабленную, обессиленную девушку, и та, беспомощно соскользнув с лошади, рухнула наземь. Очнулась Серана от саднящей, жгучей боли в области затылка, лежа на ворохе старой соломы. Открыв глаза, она тут же поморщилась от яркого, слепящего света. С трудом подавив неожиданно нахлынувший приступ тошноты, она приподнялась. Несмотря на то, что пещера была хорошо освещена и выглядела вполне опрятно, в ней витал запах сырости, крови и гнили, будто кого-то убили и оставили преть, разлагаться. Весело потрескивая и совершенно не вписываясь в атмосферу гиблой омерзительности, горел костер, обдавая вампиршу обжигающим жаром. Серана измученно вздохнула – голод усилился, обострилось чутье. – Не думал, что мои слова так подействуют на тебя, – насмешливо-спокойный голос Карима заставил девушку обернуться и шумно выдохнуть. Он стоял, сложив руки на груди и облокотившись о каменистую стену. Его густые темные брови задумчиво сошлись на переносице, а лоб прорезали глубокие морщины. – А если серьезно, то мне было очень неудобно тащить сюда твое бесчувственное тело и отбиваться от волков. – Прости, Карим, – жалобно протянула магичка, затравленно глядя на мужчину. – Это все из-за голода. Редгард подошел ближе и встал у костра рядом с девушкой. У Сераны пересохло в горле, зверски застучало в висках от запаха крови, исходившего от него. Она стиснула зубы так сильно, как только могла, мысленно успокаивая себя. – Почему ты не выпила тех разбойников? Она ответила через силу, практически прошипев: – Не употребляю мертвятину. Мужчина только хмыкнул, видно, не обратив внимания на ее страдания или же специально проигнорировав их. Он осторожно и почти благоговейно снял со спины кожаные ножны с двуручным мечом и положил их на спальник рядом с костром, принялся расшнуровывать свой доспех, но тут же скривился от боли – рана дала о себе знать. – Помоги мне, – хрипло приказал он, тяжело дыша и брезгливо морщась, как фалмер от света. Не задумываясь, Серана вскочила со своего места, тут же оказавшись рядом с Довакином. Он был намного выше девушки, и, если бы она захотела посмотреть ему в глаза, то пришлось бы задирать голову, а в ее представлении это выглядело глупо. Свежая кровь сочилась из ранения, и магесса, отчетливо ощущая ее тяжелый запах, готова была броситься прочь, удариться о стену и размозжить череп о камень, лишь бы получить хоть каплю. Прикусив язык и затаив дыхание, она аккуратно развязывала шнуровку, державшую доспехи. Пальцы то и дело путались в завязках, в голове словно били барабаны, оглушительно, звучно, пронзительно. Это было своего рода безумием, помешательством, наваждением, жаждой. Только вот она понять не могла: хочется попробовать его крови, заполучить хоть каплю или же попробовать его губы, прильнуть к нему и заполучить его самого. Когда со шнуровкой было покончено, Серана замерла в восхищении, глядя на обнаженный торс мужчины. Конечно, до этого она помогала ему и видела его тело, но этот раз вызвал гораздо больший восторг, чем обычно. Возможно, это из-за голода, а если нет… Серана корила себя за чувства и страсть к человеку, считала это великой слабостью и своей погибелью. Холодная глыба льда бесстрастия в ее мертвом сердце расплавилась и талой водой растеклась по жилам, горячо забурлила внизу живота. Сама того не замечая, северянка с упоением провела тонкими бледными пальцами по его обжигающей, знойной, как пустыня Алик'р, коже, а потом прислонилась головой к здоровому плечу и потерлась, словно кошка. Редгард недоуменно взглянул на нее и мягко отстранил от себя. – Видать сильно о камень ударилась, – с насмешкой проговорил он, а вампирша молча уставилась на порез на предплечье. – Голод заставляет тебя делать глупости. – Это не голод, – прошептала она, подавшись вперед и прижавшись к мужчине, – это ты меня вынуждаешь. Девушка осторожно, словно боясь, прикоснулась ладонью к его щеке – колкая щетина чуть царапнула нежные пальцы. Золотисто-оранжевые глаза северянки сияли пламенем, горящими углями в отблесках костра, а сама она дрожала, как листок на ветру, страшилась непредвидимой реакции Довакина. Тот молча смотрел на нее, нахмурившись; на скулах заходили желваки; черные, как оникс, глаза выглядели усталыми и спокойными, и Серана восприняла это как знак. Потянулась к его губам, трепетно ожидая, что он обнимет ее сильными руками, крепко прижмет к себе и поцелует со всей обжигающей пылкостью и страстью, на которую лишь способен редгард. – Знаешь, почему я ненавижу вас, кровососов? – голос прозвучал отчетливо и грубо, как сталь о камень. Норжанка тут же отпрянула, но он схватил ее за запястье и снова притянул к себе, пронзительно глядя в ее глаза, отчего тут же стало не по себе, и девушка нервно сглотнула. – Если бы я был юн, глуп и незлопамятен, то давно бы уже повелся на твою милую упырьскую мордашку, – продолжил он, не дожидаясь ответа, – но меня не проведешь, и я никогда не забуду того, что сотворил твой проклятый сородич! – И как же это связано со мной? – она удивленно приподняла бровь и поджала губы. – Конкретно я ничего плохого тебе не делала. – А мне наплевать! – мужчина с силой встряхнул ее, как тряпичную куклу, и Серана со злости была готова напасть на него. Такое отношение совсем не годится! Пусть ведет себя так с трактирными потаскухами и всякими крестьянками, а она – Дочь Хладной Гавани, жемчужина среди прибрежных камней, и поэтому заслуживает иного обращения. Бессознательная, слепая любовь стала подобием барьера, блокирующего всё негативное по отношению к Кариму, не позволяющего причинить ему хоть какой-то вред, и от этого девушка чувствовала себя как в запертой клетке, из которой не выберешься и замок которой не взломаешь. Но что-то перемкнуло в ней на этот раз, ведь всякому терпению есть предел, особенно когда человек, к которому испытываешь необыкновенно светлые чувства, унижает и открыто ненавидит тебя. – Знаешь, – глаза озлобленно и как-то по-звериному засверкали цирконами, – если бы я тебя не любила, то давно бы уже выпила всю твою поганую кровь, но… – Так попробуй! – его крик причудливым эхом отскакивал от стен и зловеще разносился по всей пещере. – Только я прикончу тебя скорее, чем ты думаешь! Редгард затрясся от неописуемой ярости, Серана же вырвалась из его стальной хватки и отскочила в сторону. В таком состоянии Карим становился буквально машиной для убийства, поэтому лучше держаться подальше. – Да и что тебе может быть известно о любви? Ты же кровопийца, мертвяк! – А что ты знаешь об этом? Ты только и умеешь, что ненавидеть, только не понятно, за что… – Поверь мне, когда-то я познал истинную любовь, и именно она породила ненависть ко всему твоему роду, – он вздохнул тяжело, несчастно, а потом поник и опустился на лежак. Резкая смена настроения и потерянный, пустой взгляд насторожили магессу. – Я был счастлив со своей невестой. Она, словно лучик солнца в непроглядной тьме и ледяном мраке, заботливо освещала и согревала меня нежностью. Ради нее я был готов совершать подвиг хоть каждый день, лишь бы она ласково улыбалась мне. И мы были неразлучны, как ночь и луна, пока я не позвал ее на эту, даэдра побери, прогулку в лес! Я отошел лишь на несколько минут, чтобы собрать букет из самых красивых цветов для нее, а когда вернулся… душа моя неподвижно лежала в траве, а над ней нависал ненасытный, алчущий вампирюга и высасывал из бедняжки последние силы. Убил я его быстро, размозжив голову булыжником, а потом пришлось добить мою девочку, чтобы она не стала такой же мерзкой тварью. Мне неизвестно, откуда взялся тот упырь, но именно после этого происшествия по всему Скайриму начали случаться такие нападения. И тогда я решил стать Стражем Рассвета. Чтобы отомстить. Голос Карима звучал ровно, спокойно и бесстрастно, ни один мускул на его лице не дрогнул, но нестерпимая боль, которую он испытывал угнетающе повисла в воздухе. Серана вздрогнула – колючий холодок прошелся по спине и затылку. – Мне жаль, – нарочито равнодушно протянула девушка. Теперь она ощущала некое разочарование и острую неприязнь к себе за то, что не догадывалась о подобном развитии событий. Ну, по крайней мере, теперь стало ясно, что ненависть к вампирам абсолютно обоснована. Мужчина словно отошел от паралича, резко поднялся на ноги и тут же болезненно захрипел – порез на плече кровоточил. Бордово-алые капли медленно стекали по руке и, как казалось нордке, гулко падали на каменистый пол пещеры. Девушка нервно облизнулась и произнесла: – После всего, что произошло, я просто не могу остаться, – Драконорожденный утвердительно кивнул, угрюмо сдвинув брови. Вампирша подошла к нему, слабо оскалившись в псевдо-приветливой улыбке, и протянула руку; Карим слабо пожал ее и тут же отпустил, словно ему было мерзко. – Прощай… и не забудь залечить рану! Серана быстрым шагом вышла из пещеры, оставив боль, унижение и неприятный осадок неразделенных чувств в прошлом. А также вечно хмурый взгляд антрацитовых глаз, голос, похожий на хриплое рычание саблезуба, и запах, тягучий, совершенно не похожий на запахи других людей – смолы, вина и крови. Ночь встретила магессу прохладным ветерком и обволакивающими объятиями темной пелены с серебристой россыпью звезд. Серана тут же почуяла босмера, одиноко бредущего по лесной дороге, и, предвкушая грядущее наслаждение, ринулась во мрак.