Аддикция

Поток холодного ветра резко бьет в лицо, ерошит розовую челку, срывая с кончика сигареты накопившийся пепел, который летит прямиком в лицо. Сехун щурит глаза, морщится и отплевывается, недовольно поправляя волосы — на укладку он угробил около двух часов своего драгоценного времени, которые пару секунд назад слились в неизвестные дали. Сигарета отправляется в свободный полет с девятого этажа, но он тут же тянется за следующей — третьей за последние двадцать минут — и мельком думает, что приближается на шаг к тому, чтобы нервно заржать и схлопотать рак легких. Ночь стоит не то, чтобы совсем тихая, просто квартира Чанёля находится практически на окраине города, где жизнь течет менее бурно, чем в центре. Спокойнее и более приземленно. Под окнами несколько разноцветных неоновых вывесок, ярко выделяющихся в темноте, пара моргающих время от времени фонарей, а мимо проезжающие машины шуршат гравием не так часто, что Сехуну вполне подходит. Пофилософствовать, с угрюмой рожей глядя в темноту — это он любит. — Шел бы ты в квартиру, и так ведь дохлый, а тут холодно, — раздается позади, и Сехун старательно пытается сделать вид, что нет, он не вздрогнул. Крутые парни не пугаются каких-то там голосов, резко раздающихся из темноты, поэтому он молча подкуривает сигарету, деланно кашляет и тянется к банке выдохшегося клубничного пива, дожидающейся его на подоконнике. — Как кто-то под два метра ростом может передвигаться настолько бесшумно? — тянет он. Слова перекатываются на языке, как леденец, голос ленивый и немного хриплый, потому что за сегодняшний вечер он открывал рот всего несколько раз, большинство из которых для того, чтобы зажать губами фильтр сигареты. — У каждого свои таланты, — бодро улыбается Чанёль, после чего останавливается рядом, облокачиваясь на подоконник. Он ежится от холода, несколько раз переступает с ноги на ногу, тянет губы в добродушной улыбке и щурит глаза, когда дым от сехуновской сигареты едва не попадает ему в глаз. — Крутой у тебя балкон, — говорит Сехун, после чего снова глотает из банки. Пиво оседает на языке привкусом сахара, отстойного ароматизатора и алкоголя, и он думает, когда же эта сладкая мерзость ему надоест. Отец всегда говорил ему, что хорошие, уважающие себя люди, пьют дорогой алкоголь. Если это правда, то Сехун давно потерян для общества. — Каждый раз это говоришь, — Чанёль закатывает глаза, замолкает и втягивает носом воздух. Тот прохладный, а еще пахнет дымом и сехуновым парфюмом. От него так пахнет всегда, потому что курит он, кажется, круглосуточно, а парфюм не меняет уже несколько лет. Чанёль продолжает молчать, а Сехун сегодня явно не настроен на поболтать. Тишина висит в воздухе легко и ненавязчиво, пока рука Пака мягко не опускается на чужое плечо. О недоуменно поднимает брови и поворачивается к нему лицом. — Чего? Чанёль выглядит немного нервно и взволнованно, а еще кусает губы и без перерыва хлопает этими своими огромными глазищами. — Ну ладно, говори уже, — вздыхает он, потому что Пак выглядит так, будто вот-вот умрет, если не пропихнет речь о добре, мире, взаимоуважении и бла-бла-бла. На самом деле Сехун думает, что Чанёлю это позволительно, потому что человек он не такой говнистый, как он сам. Пак немного неловко улыбается и неосознанно подгибает кончики пальцев на чужом плече. Открывает рот, а потом тут же закрывает. — Вы с Чонином себя странно ведете сегодня, — в конце концов говорит он, и Сехун оперативно душит в своем горле громкий стон. Друг моргает и замолкает так резко, будто боится, что он пнет его в лицо, и, видит бог, Сехун не делает это только потому, что знает, что Чанёль действует из самых лучших побуждений. Сидеть на жопе ровно, когда среди друзей проблемы — явно не про него. Мальчик-аленький-цветочек, который хочет, чтобы все хорошо было не только у него, но и во всем мире. Ну, ладно, может, после встречи с Бекхёном радиус распространения добра немного сузился, только один чёрт, что Сехун до сих пор находится практически в самом его эпицентре. — В смысле странно? — неохотно спрашивает он, склоняя голову набок. Сехуну жуть как хочется свернуть этот разговор как можно скорее. Он не любитель всех этих задушевных бесед, ему не нравится копаться в чужом белье и в ответ выворачивать своё. Хочется сделать вид, что он Чанёля не расслышал. Было бы круто внезапно оказаться глухим или начать понимать только японский, к примеру. Потому что Чонин — последнее, о чем он сейчас хочет говорить. Потому что ничего странного в их отношениях нет. — За сегодняшний вечер ты сказал ему только «эй, чувак, у тебя нет зажигалки?». — И ее у него, кстати, нет, — мрачно звучит в ответ. — Что с вами такое? — не обращает внимания Чанёль, и голос его звучит мягко, но настойчиво, а еще так тревожно, будто он мамаша, сын которой вернулся домой с расцарапанными коленками. Сехун медленно выпускает из легких дым и на секунду прикрывает глаза. Ветер вновь ерошит волосы и он обрывает себя на мысли о том, что стоит приобрести лак сверхсильной фиксации. Третья сигарета отправляется вслед за своей предыдущей подружкой — оранжевый уголек сверкает в темноте — и он нехотя разворачивается к Чанёлю. Поднимая подбородок, он на пару секунд вглядывается в паковское лицо, на котором написана лишь чистая забота. Режим «всем добра» активирован. — Как так вышло, что парень типа тебя оказался в компании таких мудаков, как мы? На секунду лицо Чанёля становится немного растерянным, будто его застали врасплох, и он заламывает пальцы на правой руке. Ну, может, Сехун и прав, и среди них ему совсем не место. Сейчас он должен лежать в своей постели и видеть десятый сон, не волнуясь по поводу того, что эссе по философии все еще не готово, хотя сдавать его через восемь часов, а не наблюдать за хлестающими друзьями, для которых он за каким-то чертом устроил из своей квартиры приют. У них у всех богатые родители и куча денег, только на одни карманные они могут арендовать клуб или еще какое место, где можно осесть, и Чанёлю на самом деле нужно как-нибудь над этим подумать, чем он обязательно займется на досуге, потому что сейчас совсем не время. — Не переводи тему. — Эй, я ведь серьезно. Ты отличный чувак, мне нравится с тобой общаться, просто… — Сехун, — нажимает Чанёль. — И что ты нашел в Бекхёне? Это все из-за него? — не унимается тот. — Не спорю, он классный, обаятельный и все такое, но ведет он себя, как последняя шлю… — Сехун. — Я… — он резко останавливается и шумно выпускает воздух из легких, после чего закусывает нижнюю губу. Не хочется ему говорить. Ему хочется какой-нибудь сливочный ликер с кофейным вкусом, потому что он практически сливается с чониновой кожей, если опрокинуть на него половину бокала, а потом использовать вместо салфетки язык. — Хорошо, — после чего дергает костлявыми плечами, покрытыми тканью светлого свитера и слегка шевелит пальцем ключик на алюминиевой банке, старательно пытаясь не опускать глаза. Крутые парни говорят все в лицо, а О Сехун любит клубничное пиво и красит волосы в пидорский розовый цвет. Хоть где-то он должен побыть крутым. — Он сказал, что хочет встречаться. И я не хочу об этом говорить, ладно? Чанёль смотрит серьезно, и каждый миллиметр его лица говорит о том, что они будут об этом говорить, и сделают это прямо сейчас. Только говорить Сехун должен сейчас не с ним, а с Чонином, да все никак не получается. Они достаточно близки для того, чтобы перепихнуться несколько раз, но не для того, чтобы сесть и вывернуться наизнанку, пытаясь обсудить свои симпатии и расставить приоритеты. — Что ты ему ответил? Сехун закатывает глаза и поворачивается обратно к улице. Жест вроде бы привычный, но Чанёль все равно обиженно сопит. Дорога под окнами пустая, а в свете одной из вывесок виднеется смутно знакомая макушка — девушка закрывает магазин. Один раз Сехун столкнулся с ней прямо на его пороге, чуть не наложив в штаны от ярко-синего цвета ее волос и обилия пирсинга на лице. — Сказал, что не хочу. Зацепиться взглядом не за что, а синеволосая девица восторга не вызывает, поэтому он снова тянется к пачке сигарет. Чанёль звонко хлопает по протянутой ладони. — Прекрати смолить, как чертов паровоз. Если не жалко свои легкие, то подумай обо мне. Пассивным курильщиком быть не очень-то круто. — Видишь, ты начал ругаться. Это наше влияние, — усмехается Сехун, потирая тыльную сторону ладони, и не то, чтобы он этим не горд. — О, заткнись, — фыркает в ответ друг, после чего продолжает, явно не намеренный отступаться от темы, и его голос звучит уже не так уверенно. — Вы же так долго дружили, не можешь ты к нему ничего не испытывать. Ты соврал? — Нет, — звучит уверенно и резко. Наверное, слишком. Наверное, Чанёлю не стоит пытаться в это лезть, даже если он делает это из желания помочь. Сехун сам нихрена не понимает. Это уже без «наверное». — Гм… ты ему нравишься, — осторожно подмечает он. — Ага. Чанёль медленно моргает. — Вы занимались сексом. Два раза. — Три, вообще-то, — Сехун ведет себя преувеличенно невозмутимо, разглядывая ночное небо, разве что не присвистывает. — И ты обломал его, а теперь игнорируешь, — в каждом слове Чанёля почти осязаемо звучит осуждение. — Типа того. — Ты ведь знаешь, что ему хреново и все такое? — Ага. Чанёль смотрит на него в упор, наблюдая за тем, как тот зарывается рукой в волосах и покрывается мурашками. Ветер холодный, а свитер теплый только на первый взгляд. — О Сехун, ты мудила. Сехун трясет головой, натягивает на ладони рукава, пряча пальцы в вязаных складках, и улыбается в какой-то степени понимающе, а еще совсем невесело. — Давно не новость.