Glade. Год третий.

Я с содроганием просыпаюсь от оглушительного хлопка, когда Приют уже засасывают ранние сумерки. Казалось гигантский чугунный молот расколол небосвод и весь подлунный мир, наполняя воздух глубоким дребезжанием. Хотя, возможно это мне просто приснилось… Кусок неба в окошке против кровати нежно розовеет, деревья в рощице теперь кажутся не дружелюбными друзьями, но таинственными угрожающими гигантами. Мои надежды выпорхнуть из тканевого кокона радостной энергичной бабочкой с треском развалились. Голова грузная и какая-то размякшая, точно куча желе; конечности вялые и заторможенные, а спина сильно зудит под теплым бинтом. С кряхтеньем и сопеньем вытаскиваюсь из нагретых белых пут и сажусь. В правом нижнем уголке единственного окошка мечется и пылает желтый яркий огонь. Заражаемая любой идеей, точно вирусом, подхожу к проему и, прижавшись щекой к пыльному стеклу, разглядываю огромный трёхметровый костер, собравший вокруг себя несколько десятков приютелей. Они все мешаются между собой, точно молекулы: то рассыпаясь по всей поляне, то вновь собираясь несколькими прыгающими и трещащими кучами. Это зрелище немало занимает меня. Разглядеть сложно, но, похоже, мальчишки устраивают что-то интересное. Протяжный требовательный стон изголодавшегося желудка стал поводом отодраться от окна и поспешить на поиск корма для скребущегося внутри зверя. Натянув черные кроссовки, успевшие неплохо наглотаться пыли, и вновь подвергнув свою жизнь риску на дикобразоподобной лестнице, я объявляюсь в прихожей. Глаза немного клеятся после сна, затылок свинцовый. Прежде, чем выйти из ветхой Берлоги, предварительно крепко прислушавшись и даже постучав по входному косяку, наведываюсь в душ. Хорошенько умываюсь, полощу рот, словом делаю всё лишь бы проснуться. Ещё более холодная, чем утром, водица словно вдыхает в меня новую жизнь: освежающе лижет шею и лицо, выбивает сон из глаз, подгоняет кровь к лицу. Выскользнув из здания, я натыкаюсь на реальный восторг и прямо таки замираю, отступив назад. Воздух здесь куда более прохладный и чистый, в сравнении с тем, что сгрузился в лачуге. Меня обнимает множество запахов сразу, наполняя легкие дымом костра, тонко пахнущими цветами, душистым жареным мясом, свежей травой и тем единственным неповторимым ароматом приближающейся ночи. Блаженно вздыхаю, хорошенько запоминая этот момент. Что то неуловимо подсказывает – хорошего много не будет… А затем двигаюсь к самому скопищу приютелей. Мальчишки торопливо носятся вокруг пылающего жаркого костра, разбитого у самой кромки рощицы, точно мотыльки, перетаскивающие синие спальные мешки, полные бутылки и канистры, а ещё заваленные всякой всячиной алюминиевые кастрюльки и мисочки. Лица у них озабоченные и деловые, но и потому жутко довольные. Аромат приподнятого настроения, приправленный возбужденным ожиданием и расслабленностью, ощущался всеми фибрами тела. Казалось, его можно было взять в руку, если сильно постараться. Когда я подхожу ближе, никто даже глазом ни повел в мою сторону, что несказанно обрадовало – от чрезмерного внимания уже просто выворачивало, да и быть невидимкой в этом месте, как выяснилось, куда безопаснее. Я даже собственно и не знаю, куда движусь: просто бреду к тому широкому кругу, где пламя яростно и медленно ужинало сухим поленом, заворожено утопая в бликах огня. Ночка выдалась теплая: нет даже легкого ветерка, небо чистое и безоблачное, а температура не снизилась ни на градус. Немного сбавляю шаг, притормаживаю и совсем останавливаюсь в нескольких метрах от скопища танцующих рыже-желтых красок, чувствуя себя какой-то неприкаянной. Все заняты делом: возятся, перетаскиваю, стелят, перекладывают. Я же испытываю себя неловким муравьем, забредшим в чужой муравейник. Желудок вновь выдает трель из бульканья и урчания: зверек внутри совсем отчаялся от голода и активней заскреб своими острыми коготками о внутренности. Пытаюсь сглотнуть, но понимаю, что во рту, словно песочница пересохшая (я так и не рискнула пить водичку из душа). Нужно наконец-то нормально отужинать. Словно маленькая пружинка стрельнула в голове: несколько раз за сегодняшний день всплывало упоминание о неком Котелке. И каждый раз это воспоминание было тесно связанно с едой. А ещё по прибытии мне удалось разглядеть кусочек цветущего огорода, так что план «Б» - своровать у приютелей под покровом ночи немного сытных овощей и сладких фруктов. - Чудно – киваю я себе же, одобряя план действий. Бреду прямо, упрятав руки в широкие карманы, соскальзывающих джинсов, и шарю взглядом в поисках хоть кого-нибудь, но как назло все люди, точно сбежали подальше от угрюмой фигуры в мешковатой изумрудной футболке. Окольцованный двойным рядом спальных мешков, костер высится и плюет в воздух снопы оранжевых искорок, навевая какие-то воспоминания. Эти призрачные картинки скользят где-то совсем рядом с сознанием, дразня и просто напросто выводя из себя своей абсолютной призрачной недосягаемостью. Справа мелькает белое пятно. Коренастый веснушчатый мальчик лет четырнадцати волочит, зажатый в короткой руке спальник, прямо по земле, уцепив второй пятерней сразу шесть чашек. Подскакиваю к нему с наболевшим вопросом: - Эй, парень, где тут у вас Котелок, а? – приглушенным голосом выспрашиваю я. Наверное, прохожий не сразу заметил чье-то присутствие: словно получив дверью в нос, он шарахнулся назад, затаптывая тяжелыми испачканными ботинками собственный синий спальник. - А? – Парень моргнул, взгляд его стал более осмысленным, точно шестеренки в запаутинившемся механизме вновь заработали.– А. Котелок… Он там… – просипел мальчик, а после кивнул в темноту за костром - …жратву раздает. - Спасибо – звякаю я, от радости прихлопнув ладонями. - Ага – брякает приютель, а затем, моргнув и обретя пустоту во взгляде, двигает дальше. Похоже, шестеренки снова со скрипом остановились. Порывисто крутанувшись и метнув в сгустившейся темноте путанной каштановой гривой, чуть ли не бегом отправляюсь на поиски повара. В паре футов от плюющегося янтарными искорками кострища щеки начинают гореть, словно по цепочке, передавая жар ниже и ниже до самых кончиков пальцев. Некоторые ребята уже начали усаживаться в спальные мешки, усердно ерзая на местами неровной поверхности. Это были в основном те, кто помладше, и все они кучковались на одной стороне круга, спиной к роще, обнимая ладошками дымящиеся кружки, уплетая из мисок какую-то стряпню и увлеченно переговариваясь между собой. Мне вдруг стало как-то досадно, что я не могу сейчас так же свободно по-домашнему подсесть к ним, окунувшись в жар пламени и мягкость ватного спальника или стеганого одеяла, перекинуться с ребятами парой шуток или обсудить нечто, происходящее здесь. Уголки губ сами собой поникли, унылые мыслишки стягивали настроение в горьких путах безнадеги. Сильно встряхиваю головой, чувствительно шлепая себя ладонью по щеке, вышибая эту дурь из головы. Нельзя поддаваться унынию, здесь и сейчас особенно. Оно, подобно жадной скользкой пиявке, день за днем будет высасывать силы, желания и цели, в конце концов оставив лишь дряхлеющую сдавшуюся и потерявшую волю к жизни кожуру. Высоко задрав подбородок, и решив, ни при каких обстоятельствах не подпускать к себе эту жирную пиявку, я выхожу на кромку рощицы. Почти все обитатели Приюта столпились здесь, выстроившись в три очереди. Первая представляет собой стройный ряд вытянувшихся в струнку мальчишек, тискающих в руках пустые тарелки, в которых одиноко позвякавали вилки. Вторая группа была значительно больше и скорее напоминала растекшуюся требовательно гомонящую и вопящую жижу из человеческих рук с зажатыми в них разномастными чашками, то покосившись наплывающую вперед, то волной отпрянывающую назад. Третья же группа вообще оказалась никакой не очередью: самые старшие из приютелей приглушенно разговаривали, образовав небольшие круги из семи – восьми человек. Первым я признаю Алби – он хмуро повествует о чем-то, отпивая содержимое своего стакана небольшими редкими глотками. Остальные из этого содружества мне неизвестны, хотя образ юноши с вытянутым загоревшим лицом и тяжелыми веками, кивающего на некоторые предложения вожака и был смутно знаком. Членов второго «клуба» отсюда не видно, да и когда башня в третий раз кружится от голода, это уже считается не особо важным. Захожу слева, объезжая две звонко повизгивающие и нескромно вскрикивающие толпы. Оказывается то желе из рук, увальнем шатающееся вперед-назад, чудом не опрокидывало самодельный обшарпанный кособокий столик для пикника, который в темноте было и не разглядеть. На сей конструкции возвышались две трёхфутовых кастрюли, щедро изрыгающих разные вкусности для обитателей Приюта. Посудины плевались аппетитными блюдами под предводительством мощного на вид, бородатого парня, схватившего назад бейсболкой черные кудрявые волосы и отчаянно ругающегося каждый раз, когда толпа уж слишком напирала, норовя опрокинуть все содержимое его драгоценных котлов. Большие немного мохнатые руки ловко управлялись половником, отправляя янтарную жидкость в кружки нетерпеливых мальчишек. Двое других, которых я окрестила для себя его помощниками, шустро распихивали картошку с тушеным мясом по алюминиевым мискам, беспощадно разбрызгивая пряный соус по столешнице. И стоит мне представить всё это у себя на языке, я едва не падаю в голодный обморок; глубоко успокаивающе тяну ноздрями кислород и быстренько семеню к бородачу. Встав у него под боком, я нерешительно опускаю ладонь на покрытое фартуком плечо и зову: - Эй, парень… Пара секунд и волосатая ручища остервенело бросает крякнувший половник обратно в кастрюлю, вызывая фонтан прозрачных золотистых брызг. Все в толпе разом притихли. Насупила напряженная плотнеющая тишина. Чудилось, вздохни кто-то немного погромче и она взорвется, вызвав самый настоящий коллапс. Приютель медленно оборачивается, бросая исподлобья сердитый взгляд и устало вздыхает, закатывая рукава. Повар тучно нависает надо мной, задирая вверх мощную лапу. Я уж было жмурюсь, приготовясь схлопотать по морде, но здоровяк вдруг вскидывает голову, смотрит поверх меня, морщит нос и громогласно оглушительно чихает, мотнув головой в сторону и крепко зажимая нос рукой. Из очереди вылетает смешок, впрочем, моментально потонувший во взрыве ржания и хихиканья. Парень улыбается, и его черная борода забавно ползёт вверх. - Приветик – игриво басит он. У меня вырывается смешок. Такая резкая смена настроения и разрядка, после железного томящего напряжения. - Привет – улыбаюсь я, в надежде, что выходит мило, а не выстрадано. – Можешь дать мне поесть, а? Сказали спросить у Котелка, но мне его не найти, а жрать просто дико хочется – Развожу руками, дескать «выхода нет», поглядывая снизу вверх на бородатую физиономию. - Да ты чего? – удивленно фыркает он и, выхватив у одного из своих подручных миску, с горстью навалил туда гуляша, щедро полив соусом. А затем воткнул в картофель вилку и сунул мне в руки, поучительно добавляя: - Я – Котелок – он звучно хлопнул себя по фартуку – И пока я тут, ты голодная ходить не будешь – провозгласил парень, буркнув под конец: - Тут и думать нечего – а после ещё раз широко улыбнулся. Из толпы вылетели вопли: - Кончай клеиться, давай выпивку! - Потом пообжимаетесь, хавать охота! И прочее. От такого я даже дар речи потеряла. Единственное на что меня хватило – это широкая улыбка и огромнейшая признательность, которую, я надеюсь, Повар сумел прочитать в моих глазах, хотя по правде, не сдерживай я горячую миску с едой, то душевно бы обняла парня. Отхожу в сторонку правее «пункта раздачи», в предвкушении втягивая в себя аромат пряного мяса, и опираюсь на один из шершавых угольных тополей, вылезших у опушки. Беру вилку и огромными ломтями заглатываю сочные кусочки говядины, даже не удосуживаясь их толком прожевывать. От наслаждения глаза закатываются, а веки блаженно прикрываются. Я жадно поглощаю восхитительную, ароматную, обжигающую язык стряпню Котелка. А в довершении ещё и слизываю соус со дна миски, удовлетворенно причмокивая. Этот упоительный момент можно было бы назвать идеальным, если бы не жажда. Теперь, когда желудок под завязку набит вкуснятиной, жажда становится только сильнее, не давая испытать полноценное удовольствие. Вываливаюсь из-за дерева, шумно отдуваясь и потирая живот. Как выяснилось, добрых две трети приютелей уже переместились к костру и теперь уплетают еду, развалившись на мягких одеялах, и только «старшее поколение» не торопиться отходить от края рощицы. Озираюсь в поисках Котелка, но ни его, ни помощников поблизости не видно. На земле рядом со столом одиноко отбрасывает бледно-желтые блики опустевшая кастрюля с половником внутри. Поднимаю посудину, искренне надеясь, что внутри ещё осталось, хоть немного питья. От кастрюли пахнет сочным сладким яблоком – наверное, сок или компот. С кислой миной переворачиваю сосуд вверх дном: с гладкого металлического края медленно стекает пара золотистых капелек и исчезает в темноте. С досады швыряю звякнувшую жестянку на стол, и порываюсь к костру: выпытывать у местных, где достать для жаждущего чашечку воды, как вдруг грубо в кого-то врезаюсь. - А ты быстро освоилась… - с какой-то лисьей ноткой в голосе протягивает Ник, упирая обмотанные напульсниками руки в бока и скалясь. Костер причудливо путается в его волосах, делая их рыже-желтыми, как сидр. - С таким то «надсмотром» как не освоишься! Ньют свалил, киданул меня в этой вашей хибаре со всякими маньяками…- я непроизвольно размахиваю руками, а улыбка Ника с каждым моим словом становится только шире. – А где поесть и попить взять можно, никто так и не удосужился сообщить – завершаю свою тираду, чувствуя, что аж кровь хлынула к лицу. – Так что приходится ограничиваться собственными силами – подытоживаю я, картинно издав вздох обреченности и вскинув руки, ладонями вверх. - Слышь, Чайник, – вырвался из темноты между деревьев очень знакомый ясный голос – тебе только что сделали комплимент, так что хватит ныть и пошли отсюда – Ньют махнул мощной рукой в сторону кострища. Оглядываюсь: оказывается, абсолютно все парни уже стеклись к огню. - Слышала Капитана Ньюта? – насмешливо вопросил Ник, как-то странно хихикнув – Идём. – и он последовал за немного прихрамывающим «Капитаном Ньютом», вальяжно размахивая руками. Глубоко вздыхаю, наклонив голову, и с широкой улыбкой шагаю за этой парочкой.