Glade. Год третий.

Когда костер со стоном погас, и всякие звуки исчезли, началось ещё одно самое настоящее испытание. Ночь. Все эти мучительно долгие часы я просто невидяще смотрела в однообразный небосклон, не в силах заснуть. Тысячи мыслей с ножами и копьями атаковали голову, терзали нервы, невыразимой обидой вонзались в сердце. Жесткий и тугой шарик напряжения и невысказанных эмоций залег внизу груди и теперь сверлил и сверлил изо всех сил, пытаясь вырваться наружу и самостоятельно прикончить обидчика. Но слез не было. Ни одной слезинки. Мне не удалось выдавить из себя этот шарик. Не получилось дать ему уплыть вместе с соленым потоком из глаз. И вот, до самого рассвета – пока первые розовато-оранжевые покровы не начали вытеснять мутную жадную черноту неба – я устало глядела в беззвездную и безлунную высоту, играя со своим разумом в кошки-мышки. Пару раз сонная дымка топила меня в своих бесконечных объятьях, но воспоминания происходящего в Берлоге тут же являлись во сне и безжалостно отнимали эти драгоценные минутки отдыха. Последний раз я провалилась в беспокойное забвение, когда предрассветная серость расплывалась поверх ночной черноты. Но как и до этого, тошнотворные картинки мелькали одна за другой, напоминая о минувших событиях, настойчиво дополнялились все более изуверскими подробностями, приукрашивались вариативными логическими довершениями, от которых даже в теплом спальнике и в просторной мягкой черной футболке становилось невыносимо холодно. Я опять с содроганием просыпаюсь, закрывая себе рот ладонью, дабы подавить очередной панический вскрик, рвущийся из расцарапанного горла. Первый мой вопль, около пяти часов назад, наверняка разбудил с десяток человек, так что не стоит больше нервировать окружающих. Не стоит вообще больше пытаться заснуть. Оглядываюсь по сторонам. Утро стремительно выметало из Приюта остатки ночи, потихоньку прибавляя свет. И вот, уже даже разместившихся на земле приютелей более не скрывала темная дымчатая пелена. С фермы отдаленно донеслось пронзительное петушиное кукареканье. Официально наступило утро… Пока я мысленно поздравляю себя с тем, что удалось пережить хоть один день, петух ещё несколько раз яростно вопит, словно злясь, что никто из мальчишек не внял зову природного будильника. Но ребята исправились, и потихоньку, как грибы после дождя, то тут, то там повылазили растрепанные макушки. Мальчики выкарабкивались из мешков, потягивались, почесывались и, конечно же, широко разевали рты, засасывая утреннюю свежесть. Некоторые рассеянно перешептывались, нарушая сон своих соседей, и в итоге волна общего пробуждения накрыла поляну. Когда я вытаскиваюсь из мешка и подхожу к ссохшемуся за ночь костру, все приютели уже поднялись и теперь живо мельтешили перед глазами, собирая притащенные с вечера пожитки, и тонким ручейком тянулись к Берлоге. Царила будничная суета. И никто ни о чем не подозревал… Разве что те четверо, кому сообщил Минхо. Если сообщил. Вздох облегчения вырывается из легких, когда впереди мелькнула знакомая кудрявая шевелюра. Я неуклюже лавирую между парнями, спотыкаясь о чужие ноги и заторможено извиняясь, покрепче прижимая к себе скомканный спальник, великодушно одолженный мне накануне. Ник скатывал собственное место сна и, казалось, не сильно удивился, заметив мое приближение. Скосив на меня зеленый глаз, подчеркнутый большим черным кругом, юноша глянул в себя, невесело усмехнулся и поднялся, взваливая на плечо рюкзак и следом водружая ватный рулет. Секунд десять мы молча смотрели друг другу в глаза, прочувствывая настроение нового дня. А затем Ник неопределенно улыбнулся, дружески закинул руку мне на плечи и увлек в общее течение, несущее нас к Берлоге, извещая в своей озорной и присущей только ему манере: - Пошли ка жрать, а то выглядишь ты просто кошмарно. – Задорно звякает юноша, освещая хмурое утро своей белозубой улыбкой. – Поговорим заодно. – Уже более глубоким тоном прибавляет он. Вместо ответа я просто вяло киваю и мы, вместе с другими паломниками, продолжаем путь к священной Кухне. Как выяснилось по дороге, вчерашняя раздача еды у рощицы была единичным случаем: при обычном ходе вещей Котелок и его команда снабжали приютелей исключительно с Кухни – отдельного крыла, пристроенного к уродливой деревянной хибаре. В достаточно большой комнате, которую из-за нагромождения всяких столиков, стульчиков и топчанов никак нельзя назвать просторной, уже начинали толпиться люди. Мы проходим сквозь тонкий туннель, зажатый с обеих сторон рядами деревянных столов, подпертых хлипкими на вид лавочками. За некоторыми из них уже сидели помятые заспанные мальчишки и уплетали яичницу с панкейками. Я втыкаюсь за приютелем лет тринадцати, упираясь взглядом в его затылок, завороженная ярко-рыжими короткими волосами. Такой удивительный и насыщенный цвет, будто на голове у него не волосы, а шапка из мандариновых корок. Дивный нежный аромат свежей выпечки и поджаренного масла повеял откуда-то справа, заставляя переключить свое внимание на очередного счастливца, получившего завтрак. Мальчик громыхнул наполненной тарелкой и начал дразнить ожидающих в очереди товарищей, показно чавкая, причмокивая и эмоционально смакуя каждый кусочек дымящейся пищи. Рыжая голова, радостно дернувшись, отплыла в сторону, уступая место уже успевшей проголодаться девчонке. Я поднимаю взгляд на знакомое бородатое лицо. Теперь, при свете дня, Котелок уже не виделся мне таким мощным и взрослым: пареньку на вид казалось лет пятнадцать или около того, и даже несмотря на довольно густую растительность лица и рук, было в его чертах нечто по-детски милое. Воспоминание о вчерашней ночи в очередной раз больно кольнули. - О! – просиял парень, а потом слегка замешкался, явно выбирая слова. – Ну, ты чего, как? – неуверенно выстрадал он, наваливая на забитую тарелку уже вторую порцию выпечки, лишь бы выкоротать время для необязательной беседы. - Спасибо, чувак – вяло улыбаюсь я, стараясь показать хоть какую-то благодарность в ответ на проявленную вчера и сегодня заботу – Только покушать бы чего. - Ох, будь оно неладно! – Выругался на себя за нерасторопность приютель и протянул мне слегка подломанную с одного края тарелку, сверх меры набитую едой. - Классно. – как можно более естественно усмехаюсь я, а обернувшись, натыкаюсь на хитрющий прищур Ника. Быстро заграбастав себе еду и рухнув на лавку против меня, приютель разместил на столе добычу и завершающе грохнул два стакана с остывшим чаем. - Сегодня поведу тебя на экскурсию – Тыкнул он в меня вилкой, а после быстро запихнул в рот сразу половину глазуньи, усердно работая челюстями. Я отрываюсь от ковыряния густого желтка и вскидываю голову: - Когда? – живой интерес проснулся и потянулся во мне, отчасти и из-за того, что экскурсия – хоть какое-то занятие, позволяющее не думать о событиях минувшей ночи, отчасти из-за того, что теперь дозволено засыпать всех вокруг вопросами и не быть посланной куда подальше. - Пошле Шбора – несолидно мямлит Ник, запивая еду. И не дав мне открыть рот снова, вероятно заранее поняв, что вопросы могут литься и литься без конца, упрямо сверкает глазищами, кивая на нетронутую вкуснятину – А теперь жуй. И аппетит просыпается, когда теплый кусок выпечки нежно касается языка. Я цепляюсь за любую возможность отвлечь себя от мрачных дум, поэтому надо слушаться приютеля и ждать удобного шанса, вывалить на него все накопившиеся дилеммы. Я уминаю яичницу, зажевываю душистый панкейк и захлебываю все это чаем. Щедро выданные Котелком излишки Ник беспардонно схомячил, пока, я отдуваясь и, наваливаясь на скрипнувший столик, подытоживаю: - А что теперь? Подпираю кулаком полуспящую голову и моментально морщусь от болезненной давящей рези в припухшей щеке. Не спеша надавливаю на пострадавший участок мочками пальцев, что бы на вскидку оценить повреждения, и прихожу к выводу, что вся правая часть лица от скулы до нижнего века теперь наверняка похожа на один большущий фиолетовый пельмень. Здорово, потому что руки мои ничем не лучше и от обилия синяков напоминают шкуру далматинца с пурпурными пятнами. Смотреть на шею, плечи и живот мне вообще страшно. И тошно... - Теперь, я иду изображать из себя знатока человеческих душ – закатив глаза, прокряхтел парень, поднимаясь из-за скамьи и потягиваясь. – Мля… что за херней мы маемся? – риторически вопросил он и уж было шагнул к выходу, но решил все же уточнить: - Я скоро. Получив ответный кивок, Ник резво выбежал из постройки. Теперь, встал вопрос «А что же собственно делать мне?». Немного поразмыслив, я прихожу к выводу, что если сейчас остаться сидеть на месте – то либо отрублюсь, либо начну дико депрессовать. Тогда, придумываю себе неотложные дела буквально на пустом месте: сходить и помыть посуду за собой и за Ником, выпросить у Котелка бутылку с водой, найти кухонную раковину и умыться, расчесать руками спутанные волосы. Когда поток особенно «важных» дел по капелькам иссохся, меланхолия снова начала отвоевывать свои позиции. Оставаться в этом крыле Берлоги становится уже тяжеловато: воздух накаляется и густеет от варки и жарки, облаком спертого дымка набивая помещение и без того переполненное людьми. Вышагнув за порог постройки, я снова наслаждаюсь обилием свежих и прозрачных запахов, витающих вокруг; вскидываю голову к небу (ну или туда, где оно должно было быть) – солнца не видно, хотя ясный желтый свет уже проливается на землю, сгоняя в углы каменного куба остатки теней. Как ни странно, но эта аномалия сегодня уже не поражает и не озадачивает: может, сказывается стресс, но отсутствие небесного светила не вызвало ничего кроме апатии. Взгляд снова утопает в рощице. Именно там вчера ночью началось мое злоключение. Теперь то картинка собрана: ветки в лесу ломались и шуршали отнюдь не под воздействием моего воображения… А теперь меня снова манит туда неведомая сила, объясняющая мотивы такого поступка пустой скукой, но ничем больше. Неспешно прогуливаясь, навязчиво бреду к притягательному лесу, прикладывая холодную бутылочку с хрустальной водой к крупно пульсирующему глазу. Приютели потихоньку сыплются на улицу, проходят мимо: некоторые кружатся небольшими группками у главного входа в Берлогу, некоторые уже гнутся в огороде или раскладывают грязно-золотое сено для оголодавших коров. Остальные же слоняются мимо и косят свои зенки на единственного представителя противоположного пола, уткнувшего себе бутылку в глаз. Не желая вторжения в свое личное пространство очередных дотошных взглядов, оттесняюсь к стене этой каменной тюрьмы и старательно развлекаю себя разглядыванием рисунка бетонных трещин и плющевых пут. Мой мысленный секундомер уже отмерил двадцать семь минут – отсюда вопрос: Что же по здешним меркам значит «скоро» и когда в таком случае начнется экскурсия, до которой мне со значительным трудом удалось дожить? Насыщенные зеленые лианы карабкаются сверху, цепляясь своими изящными пальцами за вмятины и дыры в сером камне; тончайшие трещинки самых причудливых форм наплывают одна на другую, извиваясь и утопая друг в друге. Время все тянется, как особенно липкая жвачка, а Ника все нет. Я малюсенькими шажками шествую вдоль циклопических сводов, хоть как то коротая время и уныло осознаю, что мельтешащие разномастные трещины бетона отнюдь не вносят разнообразия в мистические хмурые перегородки, казалось утопающие в самом небе. Кладу свободную руку на холодную неровную поверхность, и угрюмый камень, словно почуяв ещё пока бьющийся в ладони огонек сил, немедленно принимается высасывать из под кожи тепло. Будь на небе солнце, оно бы уже определенно возвысилось над горизонтом, и блестящий лимонный кружок возвестил бы об окончательном наступлении нового дня. В гуще однообразно разнообразных узоров рука различает нечто совершенно новое и от того довольно диковинное: идеально, безукоризненно ровная тенистая полосочка вырастает из самого основания бетонного гиганта и тянется выше, чем глаза человека все ещё могут что то различать. Торможу, отняв от головы бутыль, скручиваю черную крышку и отпиваю пару бодрящих острых глотков. В следующий миг происходит нечто. Тонкая полоса в стене начинает расширяться.Эмоции сбивают меня с ног, и выбивают из рук бутылку. Пластик рывком взметается в воздух, выбрасывая на ходу крупные капли жидкости, а потом с бульканьем катится по траве,удивленно разинув горлышко… В изумлении и испуге валюсь назад, не отрывая до боли распахнутых круглых глаз от развернувшегося зрелища. Бомбардируя пространство дребезжащим, прошивающим насквозь грохотом, стена раскалывается пополам и отплевывая куски бетонной крошки и комочки земли начинает движение, подрагивая лианами. Я не в силах подобрать упавшую челюсть, не то, что встать и отойти подальше. Шок восхищения, восторга и непреодолимого трепета просто напросто парализовал руки, ноги, все тело плоть до кончиков волос, когда в дюйме от моих ног, затягивая в себя воздух и нарушая все законы физики, раскрывали свой огроменный идеально ровный рот гигантские стены. Казалось, что вот сейчас конструкция все же поведет себя хоть немного нормально, поддастся и просто завалится в сторону или расколется на куски, погребая меня под толстыми и острыми каменными глыбами. Когда же движение остановилось, я ещё некоторое время переваривала увиденное, а потом, подорвавшись, шагнула к самому краю, разглядывая конусовидные железные зубы, торчащие из стены. Вглядываюсь сквозь облако взбесившейся пыли в открывшуюся страну чудес – дальше точно такой же высоты бетонные плиты, растрескавшиеся вдоль и попрек, обросшие мятным плющом, уводящие прочь от этого ненавистного места. Стиснутый ими недолгий коридор раздвоился и теперь манил исследовать правую и левую дороги. Манил так настойчиво и так искушающее, что сил не было удержаться… Даже не обдумав собственное решение, я опрометчиво переступаю порог и, восхищенно глядя по сторонам, изучаю вновь открытую местность. Непонятный восторг затопил меня целиком, к бесконечной радости вытолкнув из головы удручающие и гнетущие думы. Всё внутри хотело верить и даже страстно убеждало меня, что открытые двери – это выход. ВЫХОД. ВЫХОД. Возможно, теперь, по необъяснимой причине меня выпускают на свободу. Кошмары закончились. Испытания на мою голову миновали. Некие люди всё объяснят и приведут сотни и тысячи причин, почему нужно было пройти через это. Скажут, что все-чудовищная ошибка. А потом воспоминания вернутся. Вернется и прежняя жизнь. Нормальная прежняя жизнь вдали от этого чистилища... Свет проливается сверху, ляпая стены золотистым сиянием и придавая плющу совершенно новый, мягкий оттенок зелени, вынуждая меня бессознательно улыбаться. Шаги гулко отбиваются от стен, уютно вклиниваясь в тишину. На свету играются потревоженные пылинки и я радостно вожу руками по воздуху, мешая их снова. Я уже у самой развилки. Едва моя нога воодушевленно заносится в правый коридор, слышатся частые и уже довольно громкие звуки чьего то приближения. Они угрожающе разрывают эту прекрасную тишину... Оглядываюсь, забыв ладонь на каменной стене. В тот же миг предплечье до жути крепко зажимают, едва не отрывая руку с корнем. Это Ник. Он грубо встряхивает меня и дергает назад. Весь трепет от возможного призрачного спасения и радость избавления моментально сдуло, стоило мне глянуть в лицо парня. Глаза его яростно пылают, выпуская смертоносные прожигающие лучи, физиономия вся исказилась от гнева, лоб изрезали напряженные складки – таким взбешенным мне ни разу не доводилось его видеть. Я хочу выбраться из этой тюрьмы. Хочу убежать. И никогда больше не вспоминать то дерьмо, в котором не пришлось поваляться. А потому я боевито вырываюсь, в попытках улизнуть прочь, но хватка только крепчает, вынуждая вскрикнуть от боли. Еще чуть чуть и кость точно треснет к чертям. - Какого хрена?! – орет Ник мне в лицо, ещё раз больно встряхивая. Я испуганно отклоняюсь назад, в полной растерянности. Кажется юноша ничуть не удивлен, что колоссальных размеров бетонные блоки раздвинулись сами собой и явили выход. – Давай, пошли! – его обычно спокойный, понимающий и мягкий голос теперь сочился твердой суровостью. Ник в прямом смысле потащил меня назад к волшебным дверям, где уже заинтересованно глазело и толпилось несколько человек. Стремительно прорезав расступающихся шенков, и звонко раздавив покинутую бутылку, юноша отходит на достаточно большое расстояние от зевак, а после проталкивает меня вперед, выпуская предплечье из жесткого капкана. Теперь на правой руке нет не единого светлого участка – все желтое, красное, лиловое, розовое, коричневатое – какое угодно, только не цвета нормальной человеческой кожи. Абсолютный коктейль из недоумения и гнева просто брызжет и закипает внутри меня, но бешенная тирада машущего передо мной руками парня, не дает и шанса высказать все свои недовольства: - Ты что совсем…- Ник возмущенно уставился в траву, ища нужные маты – Грёбнутая…дура блин! – наконец, рыкнув, выплевывает он и устало бросает руки, по пути запустив пятерню в кудрявые каштановые волосы. - Да в чем дело? Я только хотела… – в изнеможении бушую я. - Вот…мля…эти Чайники… - сжимая чью-то невидимую шею, взмолился приютель. – Я тебе в первый же час сказал: «За стены ни шагу»! Татуху себе с этими проклятыми словами набей! Решаю немного подождать, пока Ник выпустит пар и снова станет способен на членораздельную речь. Ну и потом, ведь я и вправду проигнорировала все его наставления. Парень делает два очень насыщенных вдоха, потирает глаза и кажет на меня ладонью. - Ладно…- уставились на меня зеленые фонари – Ты уж извини за это. – приютель начертил пальцем против моего плеча пару прозрачных кругов – Я забыл, что ты у нас хрупкое создание. – Последняя фраза было просто соткана из нитей иронии и сарказма. Это немного поддело. - Объясни – прошу я, утихомиривая свою оцарапанную гордость. - Объясню – отвечает юноша, и глаза его вновь наполнились тем самым теплым озорством. – Идем – разворачиваясь, делает он круглый кивок и неспешно шагает в сторону того самого лифта, убрав правую руку в карман джинс. Мы остановились, утаптывая короткую зелень под ногами. За ободранными мысками моих кроссовок серебрился на свету запечатанный квадратный люк. - Я начинаю крутить эту затертую шарманку в черт знает какой раз – объясняет Ник- Так что, пока я не дам сигнал, ничего не спрашивай, окей? - Окей – с энтузиазмом хриплю я, своим разодранным с прошлого дня горлом. - Начну с самого начала. – Парень прочистил горло, кашлянув, и занялся, широко раскинув руки: - Эта долбанная задница – Приют… – воспел он. - …Делится на четыре сектора... - Это – Сады. – Ткнув большим пальцем себе за спину и уперев руку в бок, говорил юноша. – Там наши потные работяги бережно взращивают овощи, фрукты и всякие кашки да зернышки. Там… – Переведя дыхание, экскурсовод выбросил руку влево –… Живодерня. Название говорит само за себя. Там чуваки кромсают всякую живность… – не без отвращения морщится Ник. И я с ним абсолютно согласна. – …чтобы потом другая живность – он окинул себя красноречивым взглядом – не окачурилась на одной только травке да кашке. Рассказчик мотнул головой прямо перед собой, почему то снова упрятав руки в карманы: - Жмурики… Там в самом углу – кладбище. Сердце мое бухнуло вниз… Какое кладбище? Здесь же живут одни дети? Мне вновь отчаянно захотелось сбежать в тот чарующий лианистый и бетонистый коридор. - Лично я не выношу это место – Юноша едва заметно передернул плечами – Но многим нравится ходить туда погулять, побыть с собой, поболтать с теми, кого нет… На пару секунд все смолкло. Кладбище. Это не укладывалось в голове и будто водружало некую тяжесть на плечи. - Ну, – сморгнув печальную плену, уже было начавшую занавешивать зеленые глаза, бодро продолжил экскурсовод. – С этим шедевром архитектуры ты уже знакома. И я киваю, неохотно моргнув в сторону Берлоги. - Прямо у тебя под носом то, что тут называют Ящик. Каждый месяц к нам присылают одного Чайника. Бесперебойно. В один и тот же день. – Поднимаю взгляд на Ника, а тот синхронно улыбается мне. – Хотя… тут конечно небольшая загвоздка – Приютель почесал затылок, а потом опять упрятал ладонь в синий карман - До этого присылали только парней. А теперь вот тебя закинули. – Он снова озадаченно прочесал волосы. – Раз в неделю приходит милостыня: немного еды, одежда, всякая хренота для строительства, готовки, мытья… - Ник встряхивает пружинистыми кольцами волос, четко и быстро выговаривая весь этот ученный переученный монолог – Можно писать заказы. Кидаешь туда записку и что сочтут нужным, завернут и бантиком повяжут. Ник замялся, видимо сбившись, но быстро вернул нить монолога: -Воду подают по подземным трубам. Она чистая, можно пить. Теплая и холодная. Приютель на секунду уперся взглядом в землю, как бы вспоминая и прокручивая, о чем он не упомянул, а потом кусочек мозаики встал на место и парень продолжил крутить винил: - А да! – дернулся он, смешно выпучив глаза – Электричество тоже бесперебойное. С Ящиком, правда, много проблем. Вопросительно подаюсь вперед, вздергивая брови. - Неизвестно откуда приходит кабина. Мы закинули в пустоту уже целую тонну всякого дерьма, а удара так и не услышали – Ник стукнул кулаком в ладонь – Когда прибыл очередной Чайник, несколько месяцев назад, пробовали просто оставить его там. Нифига – юноша сплюнул – Шенк там в штаны наделал раз десять, а чертова хреновина так и стояла весь вечер, пока мы его не выкинули оттуда. Затем, лицо Ника снова залепила серьезная настойчивость. Он углубленно заговорил, следя за моей реакцией на каждое новое слово: - Теперь, – температура его голоса упала ниже нуля – главное: за этими стенами Лабиринт. И признаться, никакое другое заявление не могло бы удивить меня сильнее. И до того просто невыносимо внимательная, я теперь буквально превращаюсь в одно большое ухо, впитывая в себя все слова вплоть до последнего предлога. -Каждое утро эти громадины открываются – Ник напряженно глядел в сторону широкого проема - Когда солнце заходит – они захлопываются. На всю ночь. Повисла пауза. Ник невидяще глядел на вход в Лабиринт и вспоминал. И судя по тоске, плескавшейся на дне потухшего взгляда, вспоминал явно не розовых пони. - Те, кто закинул нас сюда, нихера не объяснили. Но всем рано или поздно приходит одно единственное решение – Он пронзительно глянул на меня – Что бы выбраться из этой кучи плюка, нужно разгадать проклятую штуковину. - Но вы здесь уже два года!– не выдерживаю я больше молчания. – И что так не сподобились… - Рисунок постоянно меняется. Стены движутся, ходы перемещаются. Постройка простирается на многие мили. Теперь усекаешь? Всё не так то просто, Чайник… - тоскливо тянет Ник, цокая. – Мы тут далеко не дубиноголовые. Я медленно обдумываю каждое услышанное слово, пусто глядя в лист лопуха, по которому неспешно тащился черный жук. И это все, что известно? Они бегают там снаружи целыми днями, уже два года, и никто не нашел выход? Или все они бояться выйти, предпочитая, остаться внутри? Зачем вообще понадобилось делать подобное? От обилия мыслей кровь забилась в висках. Ник же продолжал заталкивать в меня информацию, казалось, не сильно заботясь, слушают ли его вообще, или же собеседник пребывает в прозрачной прострации перенасыщения новостями: - А следующие мысли выжги себе на лбу и проговаривай, как молитву перед едой: Правило номер один – каждый вносит вклад в общую работу. Начиная с завтра, и следующие две недели, ты будешь пахать у каждого из Стражей. Эти шенки возглавляют определенную группу трудящихся. Они лучшие в своем деле. – Пояснил юноша – Как определим к чему у тебя душа лежит – Опять начал иронизировать приютель – Закрепишься за Стражем. Ну или Стражами, если ты уж у нас такая разносторонняя. Он снова приторно ухмыльнулся: - Итак, второе правило – не причинять вред другому приютелю. Мы все здесь живем по законам. Абсолютно все. За их нарушение последует наказание. –Многозначительно наклонил голову парень. Намек был понят ещё в начале, вот только говорить об этом не хочется… - И правило номер три… – он немного повременил, сгущая напряжение - … никогда, НИКОГДА, НИКОГДА никто кроме Бегунов не покидает стены Приюта. В Лабиринт позволено выходить только им. Точка. Ник на секунду глянул поверх меня и расслабленно усмехнулся, опять обнажив белый острый клык: - Вспомнишь плюк, вот и лепешки… Поворачиваюсь туда же: в большой проход Лабиринта проскользнули двое парней. Оглянувшись кругом, я подмечаю, что ещё несколько рубашек мелькнуло справа и слева от Ящика, укрывшись в величественных проходах. - Нельзя выходить? А что такого, если… - начинаю я, но мне опять не дают выразить мысль. Честное слово, уже трясет от этого постоянного безмолвного «Заткнись»! - Хочешь увидеть?- серьезно спрашивает парень и в голосе его ощущается едва ли не угроза. И я киваю даже не подумав, хочу ли. Небось, нарисует какой-нибудь жутко запутанный клубок из тоннелей, а потом погрозит пальчиком и скажет, что маленькая глупенькая девочка заблудится там, если пойдет гулять одна… - Завтра утром. Я попрошу Ньюта. Этот шенк, просто удивительно – Парень взметнул руками – Может просыпаться в любое нахрен время, без будильника. Просто берет и просыпается, воткнув цифры в свой чертов мозг. – Ник пристукнул кулаком по виску - Кароче, он покажет, почему правило номер три самое важное из всех. Но до тех пор, Чайник, только попробуй высунься туда – запру нахрен в Кутузке и ключ выкину, чтобы не дергаться лишний раз. И он мотнул в сторону залитого желтым светом монументального выхода из Приюта. - Лады. – моргаю я, скрещивая руки.- Что за Кутузка? – все внутри возликовало: мне дали закончить вопрос! - Тюряга здешняя, на северной бочине Берлоги – слышится ответ. – Вот только она сейчас занята… - и парень впервые на моей памяти слегка потупился. А затем как ни в чем не бывало продолжил, потерев переносицу – Толчок у задней стены, там окошко. Увидишь. - Очень своевременно – ворчу я, поджимая губы. Вообще о таких вещах сразу говорят… Потом, юноша поднимают руку и озадаченно жует верхнюю губу, глядя на часы. Что то высчитав он со словами «Погнали» начинает не слишком торопливое шествие прямо к тому месту, где сегодня исчезли с поля зрения те мальчики. Бегуны. - Кстати, - зеваю я.– А ты кто? Мой мозг ещё пока дремал под пологом сна и потому был не в состоянии генерировать адекватно сформулированные вопросы. Ник окинул меня веселым удивленным взглядом и громко прыснул, тоже зевнув. А я, спешу поправиться, посмеиваясь над сказанной глупостью – я буквально засыпаю на ходу, а потому с губ срывается сплошная белиберда. - В какой ты из групп? Сколько их всего? Я могу начать работать сегодня? – быстро тараторю, более всего сейчас заботясь об исчерпывающем ответе на последний вопрос. Безделье сейчас для меня равносильно моральному самоубийству. - Воу, ты что то разошлась. – Прикрикивает юноша, в шутку толкнув меня в плечо. Я устало улыбаюсь: бессонная ночь и кишащий где-то внутри стресс снотворным растекаются по утомленному организму. А потом не без ноток непонятной мне гордости приютель смешно передергивает бровями, подмигивая: - Я – Бегун. Ищу способ вытащить наши задницы отсюда. - Рабочих групп всего десять – подбрасывает он, вздыхая. – Начнёшь завтра – у меня уже времени нет тебя таскать по Стражам, да смотреть, чтобы ты пальчик не поранила – издевательски пропискивает Ник, язвительно улыбаясь. Обреченный вздох горько выпрыгивает из легких: ещё так долго ждать. – Тут работа тяжелая Чайник – уже серьезно поясняет юноша – Не все шенки сразу справляются, что уже о девчонке говорить… Меня коробит такое предвзятое отношение к женскому полу. Ну, подумаешь – девушка. Ньют вроде утверждал, что я пока что проявляла себя получше некоторых мальчишек. - И что, в один из дней я тоже буду по Лабиринту бегать? – наивно любопытствую я, поддевая носком кроссовка острый камушек. Раздается неприличное фырканье: - Ага, точно… А потом мы соберем самолет из посудин Котелка, заправим коровьим плюком и полетим нахрен отсюда – сочится ехидством приютель. Я корчусь, мол: «Не поразил». Смилостивившись, собеседник разъяснил: - Нееет, крошка – недовольно хмурюсь, чуть не переплевавшись от этого обращения - Прежде чем выйти в Лабиринт, придется сначала свихнуться от тренировок. Но и это не так важно. Нужно быстро соображать, детально запоминать местность, постоянно заучивать проходы, рассчитывать силы, следить за временем, держать в голове чертовы карты. Проворонишь поворот, забудешь про тикающие минуты – двери закроются и всё, хана. Кароче, если в двух словах: Бегуны – лучшие из лучших. Ну, или самые тронутые из всех шенков. - Лучшие из лучших – задумчиво повторяю я, стараюсь ощутить всю вкусную суть этих слов, а затем добавляю, глянув на Ника - Ты так скромен. Юноша самодовольно ухмыляется. Меня берет сомнение, что все и впрямь так сложно как он расписывает. Но что то глубоко внутри благоговейно восхитилось гипотетическими людьми, проделывающими такое изо дня в день. Мы подошли к самой стене, возле которой по-прежнему валялась размятая и потрескавшаяся пластиковая бутыль, казалось по-прежнему обескураженная произошедшим ранее инцидентом. Остановившись у разинутой пасти бетонных гигантов Ник подбирает, брошенный у входа черный рюкзак, продевает руки в лямки и перешнуровывает кроссовки. Понимая, что у меня остается всего несколько секунд, что бы задать вопросы, прежде чем юноша уйдет вслед за другими из своей фракции, я сглатываю и сипло вопрошаю первое, что пришло в мою измочаленную голову: - И кто же у тебя Страж? Моментально веснушчатый нос сморщился от ехидной широченной улыбки. В такие моменты парень становился очень симпатичным. - Минхо – промурлыкал Ник, странно глядя на меня. Глаза налились пронзительной зеленью. К чему такая смена настроения? – Страж Бегунов. Вот это открытие… То есть, Бегуны – лучшие из лучших. А Минхо – их лидер. И это очень о многом говорит. Говорит красноречивее всяких слов. Затем Бегун соединил средний и указательный пальцы, шутливо отдал честь и, заступая за запретную для меня черту, бросил: - Осмотрись пока. Юноша затрусил меж гигантских стен, но, вспомнив ещё что-то, обернулся и серьезно посмотрел на меня, приглушенно промолвив: - Рез в Кутузке… так что не шугайся по углам. А потом развернулся и рванул прочь, оставляя меня невидяще глядеть в пустой, завешанный зеленым плющом и желтыми лучами каменный коридор, где эхо ещё звеняще скандировало слова Бегуна.