Glade. Год третий.

Ник напомнил о Резе. Не со зла, но он взбудоражил рой этих совсем сырых и гадких мыслишек. Как мухи, они лепились к стенками мозга и грызли его своими крошечными ротиками, обрекая жертву их пакости на мучительную и медленную смерть. Сознание запустило жуткие уродливые грязные слайды вчерашней ночи, остановив показ на одном единственном кадре. Кадре, с которого меня пьяно прожигают серые горящие глаза. Я поспешила уйти подальше от выхода, не то любопытство снова заманит меня внутрь и тогда все местные боссы просто лопнут от крика. Ну и ещё по тому, что последние слова Бегуна будто насквозь пропитали пространство Лабиринтового коридора, вызывая у меня приступ неконтролируемой скользкой дрожи. И вот, я сонно бреду к Ящику, разгружая вагоны информации великодушно доставленные мне Ником. На самом деле, стоило начать копаться в этих залежах, неприятное чувство безнадеги навалилось всем своим гнетуще немалым весом. По сути, всё что удалось узнать едва ли проясняло ситуацию или хотя бы подавало какие-то ориентиры. Кто и зачем создал всё это: Приют, Лабиринт? На кой черт засовывать сюда толпу подростков? Смысл был подобен черному муравью на черном кафеле в комнате без света – его невозможно найти. Да ещё и обсудить тяжкий груз неведения абсолютно не с кем, ведь все при деле. И вот по этой ниточке сонное сознание привело меня к не новому решению: нужно найти занятие. Скоротать за ним тяжкое время до вечера, ещё раз поговорить с Ником или Ньютом, а после просто бесчувственно упасть где-нибудь в тени и самозабвенно уснуть, пусть и не надолго, но сбегая от омерзительных эпизодов своего прошлого. За размышлениями почесываю залатанную Медяками спину – едва ощутимо саднит. Зацепив пальцами съехавшую бинтовую повязку, отрываю её, комкая в кармане. Горловина объемной футболки предательски соскальзывает, и мой взгляд успевает стукнуться о разлившееся по плечу бардовое пятно. БУМ! Следующий слайд: Падаение на пол. Отчаянные вопли. Горячая тяжесть напирает сверху, елозя на мне. Шершавые губы разгуливают по плечам, зубы вонзаются в кожу, засасывая её в себя и оставляя зияющие кровоподтеки. Метки. Как вечное напоминание о том, что было. И даже когда ранки заживут и кожа снова станет ровного телесного цвета, я знаю что эти следы все ещё будут там. Они навсегда останутся со мной… Я гневно запахиваю горловину, скрывая эту мерзость черной мягкой тканью. Ох ужи эти невыносимые насмешки судьбы! А потом хмуро топаю по малахитовому ровному морю травы, скрепя зубами от злости. Очутившись в самом центре Приюта, я не торопясь оглядываю все четыре сектора ещё раз, обдумывая, у кого безопаснее всего попросить совета. Конечно, Котелок бы не просто рассказал все о здешней жизни, но ещё и сочувственно погладил бы по голове, накормил всякой вкуснятиной и помог разжевать каждую мою сопельку, вот только от жалости мне становилось ещё гаже. К тому же, завтрак хоть и закончился, но до обеда осталось всего три – четыре часа, так что повар наверняка по уши в работе. Оборачиваю голову назад – новости о той волшебной роще сделали её совсем отчужденной и неприятной. Потом, взгляд упал на ожившую и закипевшую при свете дня ферму. «Кромсают всякую живность» в угоду картинке брезгливо брякнул в голове голос Ника. Поморщившись, в точности, как и во время экскурсии, глубоко втягиваю воздух. От недосыпа сердце чувствительно расколотилось, а изображение временами смазывалось. Но не было сомнения, что дивный тонкий аромат земли, пряных трав и цветов вышел на прогулку именно из Садов. -А почему бы и нет… - оптимистично зеваю я и нацеливаюсь к благоухающему огороду, грузно шаркая ногами. Работа здесь идет полным ходом. И хотя трудяги роют, полют, таскают и подрезают, мешаясь друг с другом, атмосфера тут куда менее суетливая, чем на Живодерне или в Берлоге, в которую не имелось ни малейшего желания возвращаться. Изо всех сил стараясь слиться с окружающим миром, скольжу по вытесненной ровными угольниками грядок затоптанной тропинке. Занятые кропотливым трудом, мальчишки практически не замечают вторжения в свои владения. Садовники, тяжело отдуваясь, прерывали работу, выпуская из рук лопаты, грабли и мотыги, исподлобья бросали мимолетный взгляд на гостью и, утерев со лба влагу пота, живо возвращались к делу. Впервые за дни, не стертые из памяти, я инициативно ищу чей-нибудь взгляд, дабы выспросить кто же тут Страж. И вот, я выбрала жертву: вывернув с загона, где стройным рядом рассыпались кочерыжки салатовой капусты, некто волочил на себе громоздкий серый мешок. Взвалив явно тяжкую ношу себе на спину, приютель обеими руками обхватил серую массу сзади и, полусогнувшись, упорно вышагивал прямо на меня. Я подгибаюсь к земле, что бы видеть хоть часть лица собеседника, не сокрытую густой темной шапкой смоляных волос. - Эй, кто у вас тут главный? – как можно тверже и громче произношу я, пропуская режущие звуки сквозь расцарапанную воплями и криками глотку. Черноволосый тормозит прямо передо мной, кланяется до самой земли и переваливает вьюк через голову. Тяжесть грузно бухается на дорогу, вздымая облачко стоптанной земляной пыли, а сам трудяга порывисто выпрямляется, мотнув черной густой челкой: - А? – каркнул он, точно ворон. - Кто страж? – почти так же каркаю я, царапая словами трахею. Будто звезда озарения продырявила голову парня, развеивая изнуренную пелену на крупных глазах. - Зарт. – Отчеканил он и смачно сплюнул в сторону. – Кукуруза. Краткий вопрос – краткий ответ. Всё честно. Скоро киваю и, обогнув вновь навьючивающегося парня, перешагиваю через невысокую загородку. Среди крупных, набирающих золотые соки початков возвышалась массивная фигура, отрезающая увядшие листья бледно-зеленящихся стволиков. Завидев вторженца, Страж опустил нож и настороженно смахнул лиственную шелуху с темных волос. Я его узнала. Это был юноша, обиженно глянувший на меня за поломанное деревце, ещё когда мою задницу только только приволокло сюда в Ящике. Зарт озадаченно нахмурился, от чего и без того грузные брови почти полностью закрыли небольшие глаза. Вид у него был такой, будто все на свете жутко задолбало и наскучило, а потому я поспешила перейти сразу к делу: - Ты- Зарт? – на всякий случай стоит удостовериться. Последовал настороженный скупой кивок. - Привет. – Учтиво качаю головой. – Зарт, пожалуйста, дай мне какую-нибудь работу до вечера. Обещаю, сделаю все как надо, если раньше кони не двину. – В клятве вскидываю ладонь, изо всех сил сдавливая подступивший зевок. - Забот по горло, Чайник. – Как и ожидалось, голос был низкий и тяжелый.- Пошли. Не теряя времени, мы прошествовали дальше по главной дорожке и уперлись в небольшой лесок из садовых деревьев, цветущих и благоухающих под самым сводом стен. Страж пошарил в нестриженых дебрях травы, подле покосившейся деревянной ограды. - Держи – тронул он меня за плечо, подавая объемное металлическое ведро, до краев наполненное белой густой остро пахнущей жижей. – Будешь красить деревья. - От паразитов – Деловито уточняю я, водя измазанной потрепанной кистью по сметанистой субстанции. «Откуда мать вашу я могу знать такую хрень??!!» - возбудился внутренний голос. Но ответа не было... -Точняк. – Отзывается удовлетворенный моим профессионализмом наставник.- Ну, окрась все от корней до разветвлений.- И он указал нужное расстояние на ближайшем стройном стволике. - Заметано, шенк – улыбаюсь я себе под нос, отходя к первой зацветающей яблоне. Какое-то странное игривое удовольствие приподнимается во мне, когда выпадает шанс подколоть приютелей их же самовыдуманными словечками. Не отреагировав, Страж молчаливо уходит, скрываясь за кукурузовыми пальмочками. Я оглядываю поле работы: чуть меньше ара земли вдоль небоскребной стены отведено исключительно под плодовые деревья: сливы, груши, яблони. Красивые. Цветущие. Ароматные. И я берусь за дело. Дохожу по ровной истоптанной борозде к началу квадрата и приступаю к покраске крайнего дерева. Массивный корявый ствол с редкими чешуйками старого слоя краски, не доставлял хлопот и охотно принимал новый налет защитной мази. Однако подобраться туда, где берут свое начало мощные суки кроны было проблематично – до них было попросту не дотянутся. Я пытаюсь встать на носочки, вытянуть кисть, но все чего добиваюсь – легкие бесполезные разводы, зато на работающей руке уже узко засохло несколько белых ручейков. Мне чудится будто это очередное испытание – смогу ли я выполнить работу или нет. Тогда я твердо решаю, во что бы то ни стало добиться своего и не сдаваться. Мое сознание играется в каке-то свои игры и вот теперь настойчиво доказывает себе же, что если попросить хоть какой-нибудь помощи, проявить слабость, несамостоятельность, бессилие – всё. Я проиграю… Ещё раз… Стиснув зубы пробую забраться на самый надежный сучок дерева. С горем пополам, ободрав ладони, вымазав побитые колени в белой субстанции, я усаживаюсь на ветке. Тело просто разваливается на части от усталости и обилия гематом, но все же удовлетворение от проделанного ценно перевешивает всякие неудобства. Спрыгиваю вниз, поддеваю полное до краев ведро, подвешиваю его на прочный отросток, на котором расцвели бледно-розовые цветочки с ярко-желтыми сердцами. А затем снова карабкаюсь по проверенной схеме, выдергиваю увесистую облезлую кисть, мешаю густую краску и заканчиваю макияж для этой яблони. Пока ты скрепишь зубами и ползаешь по деревьям, все мысли будто высосали пылесосом. Легкое незагруженное сознание прямо таки ликует, подстегивая работать и работать. Когда я дохожу к последнему грушевому истукану - сон уже давно перестал досаждать, оставив в напоминание о себе лишь редкие зевки, а объемное ведро в побеленных испачканных пальцах здорово похудело. Прикинув расстояние, вешаю посудину на очередной сучок и, подпрыгнув, упираюсь ногам в массивный шершавый ствол, обвивая руками толстую, уходящую к небу, ветвь. И тут в наше с природой уединение вторгается громкий голос: - Эй, Чайник, перерыв – крикнул Страж, окидывая орлиным взором свои владения. А затем, сощурившись, перешагнул низенькую огородку, представлявшую собой сухое увесистое на вид бревно, и подошел к дереву, на котором я все ещё бесцельно болталась. – Ты чем тут занимаешься? – недоумение отразилось на, и без того, вытянутом лице Зарта. - Забираюсь на дерево. – Нервно кряхчу я через плечо, сдувая с щеки очередную гусеничку, незадачливо вывалившуюся с вышней ветки. Руки порядком подзатекли, так что не до разговоров сейчас. - Иначе не покрасишь – отдуваясь, уточняю я, надеясь, что сейчас он отвяжется и прекратит наблюдать за моими смешными потугами. И тут этот хмурый, уставший от всех и вся юноша разражается теплым грудным смехом. Мне даже на секунду показалось, что смех принадлежал кому-то другом, настолько не вязался у меня этот уютный звук с ликом того серьезного и строгого человека. - Вообще-то говоря, здесь есть лестница. – Не теряя этой приятной располагающей искры, выговаривает приютель. Я разжимаю пальцы и грузно оседаю на траву, упираясь руками в колени, в усталом ступоре от такого открытия. Зарт достал неприметно стоящую у ограждения трехфутовую стремянку. - Вот черт… – с улыбкой отдуваюсь я и закатываю глаза, не веря собственной глупой невнимательности. - Ты что, на каждое палено карабкалась? – едва заметно подняв уголок губ, любопытствует Зарт. Я непроизвольно кривлюсь и киваю, отбрасывая путанные пряди волос со лба. - Вот уж позабавилась ты тут, сеструха! — Он опять прыснул. А затем выудил из небольшой кожаной коричневой сумки, свисающей с плеча, большое раскрапленное красными жилками яблоко и бросил мне. Несмотря на утомление, подрагивающие после долгой работы пальцы сумели поймать фрукт. - Спасибо – удивленно моргаю я. Зарт мне понравился. Это был один из тех суровых, но справедливых людей, превелико ценящих физический труд, которые сперва проверяли тебя, а после готовы были стоять стеной за твои интересы. Юноша подбирает с ветки ведро и уходит, а я приваливаюсь к ещё непокрашеной коре и вгрызаюсь в яблоко. Судя по пляске теней – уже обед. План забыться в работе возымел эффект. От этого открытия в душу залетела пушинка искренней радости. В процессе малеванья всего деревянного белой жижей, мрачные мыслишки словно вышли в другую комнату. Нет, они по прежнему там, дома. Выжидают, когда слабость придет и выпустит их, но пока не вмешиваются, а просто коварно строят новые формы ментальных пыток. Пока я приканчиваю сочный фрукт, парочка открытий озаряет голову. Во-первых, нужно бы выяснить абсолютно все, что известно о Лабиринте. Хочу выпросить у Ника каждую мелочь, ведь он прав: выход несомненно там. И раз уж я тут, значит нужно шевелить винтиками ради общего дела. Вторая – несмотря на крик инстинктов – узнать о судьбе Реза. Если все так, как утверждал мой экскурсовод с утра, и правила Приюта действительно почитаемы – его ждет какое-то наказание. И третья – сказать «спасибо». При чем последний пункт волновал меня больше всего. Дело в том, что добравшись примерно до восьмого дерева, я ненадежно подвесила ведро и то, накренившись, ехидно плюнуло парой больших капель. Черную мешковатую футболку, которая вовсе и не моя, обляпнуло белым. И тогда, поглядев на расплывающееся пятно, мне стало совестно: Я даже не поблагодарила парня. Не сказала элементарного гребаного слова, которому родители учат своих детей в первую очередь. И вот теперь, заново приступая к работе, моей следующей целью становится ожидание. Ожидание, когда же в одном из толстых ртов этого бетонного куба промелькнет знакомое лицо… Перерыв длился ровно столько, сколько понадобилось, чтобы до косточек изгрызть яблоко, а потом я снова набросилась на деревья. С каждым рядом, стволы становятся все тоньше, а кроны все уже и беднее. Вероятно, ребята досаживали "новичков", по порядку занимая борозды. Так что, деревья неприглядной лесенкой уходили все дальше, от большего к меньшему. И значит самое тяжелое было уже позади. Когда тени в саду удлиняются, а освещенные поверхности наливаются оранжевым отсветом, в проходе, между Садами и Живодерней появилось движение. Я как раз облепляла противопаразитной жижей самый последний сливовый куст, (тот самый, что к своему несчастью сходил на свидание с моим хребтом) теперь криво и щедро обмотанный голубой изолентой, когда синее пятно стремительным смазанным кругляшом промчалось через поляну. Как и большинство – этот парень мне не показался знакомым. Приютель долго притормаживал, устанавливаясь у сияющей в бликах невидимого солнца металлической двери, более походящей на люк подводной лодки. Бегун навалился на колесо, распахнул настежь дверь небольшой бетонной постройки и исчез внутри, схваченный темнотой помещения. Я безразлично отбрасываю кисть в траву и поскорее движусь к запретному выходу в Лабиринт, любопытства ради, понаблюдать: а вдруг ещё кто вернется? И точно услышав команду, со всех проемов начали выскакивать разномастные фигурки. И все они, не сговариваясь, устремлялись к этому таинственному зданию, как котята, бегущие с прогулки за молоком к своей матери. Я пытаюсь высмотреть Ника или Ньюта. Или Минхо… Выбираюсь из Садов и, вытаскивая из волос резко пахнущие кусочки коры, веточки да листочки, иду к поедающему одного за другим мальчишек зданию. Разгулявшийся интерес зовет понаблюдать за Лабиринтом. Хотя бы из Приюта. Мне очень хочется снова испытать этот благоговейный трепет, когда монументальные глыбы вновь придут в движение. Но совесть зовет громче. Совесть пискляво и грозно увещевает поговорить с Бегунами. Ну ладно… С одним единственным Бегуном. Я широкими шагами иду ко входу в эту постройку, где уже началась густая заминка. Изнуренные и напряженные лица, по большей части полностью погруженные в себя сосредоточенные глаза и ссутуленные от усталости спины. Большинство Бегунов были юноши лет четырнадцати - пятнадцати. Несмотря на кажущуюся худобу мальчишек нельзя было назвать тощими или хилыми: под матовой блестящей от пота кожей, с которой тонкими синими ручейками бежали выпуклые здоровые вены, низменно бугрились плотные и крепкие мышцы. Такие бывают только у людей, проводящих каждый свой день в изнурительных кардиотренировках. И откуда мне известен этот факт – тоже остается загадкой… Так что Ник, Минхо и Ньют существенно выделялись среди этой иссушенной спортом толпы со своими объемными мускулами и рельефным телом. Сзади слышится приближающийся ритмичный топот, и не успеваю я обернуться, как горячая потная ладонь ложится мне на макушку и сильно теребит волосы, превращая их в одно большое гнездо. Я дергаюсь от неожиданности и сбавляю шаг. На бегу обернувшись, Ник подмигивает и клочковато смеется, а потом тоже утопает в неизвезности каменного куба. Останавливаюсь у бетонной стены с тенистой стороны, той что справа от дверного проема, и усаживаюсь прямо в траву, привалившись спиной к прохладному камню. - Будем ждать – отчитываюсь перед своей совестью и блаженно прикрываю глаза, остывая после упорной работы. Закатные блики, прохлада и шепот фермы приносят умиротворение и пробуждают сон. Звякает люк. Последний Бегун внутри. Остается ждать… Из медовой дремы меня вырывает оглушительный мощный хлопок. Двери громыхнули. Лабиринт отделился от Глэйда в своей таинственной интересной неизведанности. Спина и шея затекли от неудобной позы, и мне приходится дважды завалиться назад, прежде чем получается принять вертикальное положение. Стемнело. И зеленовато-синяя заслонка бережно укрывает поляну, сворачивая последние лучики света. Я даже не помню, как сон утопил мою голову в своем великолепном забвении. Естественно, железный вентиль на люке уже закручен и внутри никого. Я проморгала момент, когда все немногие знакомые рассосались прочь. Оглядываюсь по сторонам: в Приюте растет вечернее безлюдье. Почти никого уже нет – все свинтили на ужин. Только пара рабочих в Саду, один мальчик на Живодерне, я, да какая-то одинокая фигура, развалившаяся на лавке, подле стены, правее выхода в Лабиринт. Потягиваясь, прохожу несколько шагов по газону и в бессчетный раз зеваю, сощуривая глаза и от того узнавая фигуру, занявшую место у стороны нашего долбанного куба. И проведение снова шкодливо хихикнуло мне на ухо. На скамье сидел Минхо… Странная помесь из самых антонимичных эмоций взбушевала внутри. Сперва, было желание вообще не попадаться ему на глаза и тихо ушмыгнуть на Кухню, да поужинать. Затем внутренний голос отодвинул эту идею и твердо указал: «Поговори». И вот я нехотя бреду навстречу своим опасениям, уткнув взгляд в землю. Страж Бегунов вразвалку сидит на скамье, оперевшись спиной о бетонную высоту и пожевывая кусок булки. Он точно замечает меня, но виду не подаёт, а просто продолжает уплетать очередной кулинарный изыск нашего Повара. Я жутко нервничаю – неизвестно почему. Вообще причуды моего поведения это такая же аномалия, как и отсутствие солнечного диска на небосводе или выборочное истребление воспоминаний. Останавливаюсь против приютеля и, упрятав стиснутые кулаки в широкие карманы джинс, выдавливаю осипшим со сна голосом: - Можно? Юноша заинтересованно ухмыляется и немного двигается, уступая место. И тут до меня доходит, что вот тут, передо мной сидит живое напоминание вчерашней ночи. Он был там. И все видел. И слайды вновь засверкали, замелькали и запрыгали перед глазами. Но картинки были живее и кусались больнее, чем обычно. Мерзкие. Грязные. Неправильные. Казалось, теперь они навалятся на меня всей своей мощью, и я просто напросто перегорю, непременно свихнувшись перед смертью. Но прежде, чем произойдет этот обвал нужно успеть сделать кое-что жизненно важное… - Минхо – тихо похрипываю я, откинувшись на стену, так же как он, и глядя исключительно перед собой. Юноша слегка поводит головой в сторону, показывая, что слушает. Это первый раз, когда пришлось обращаться напрямую - по имени. – Ты знаешь…- на выдохе шепчу я, не в силах выдавить из глотки и буковку. Почему то, это простецкое слово дается мне с большим трудом. Но так будет правильно. – Спасибо тебе. Раздался сдавленный мощный кашель – видать булкой подавился «от радости». - Сподобилась цыпочка. - Деланно недовольно ворчит приютель, отхрипывая крошки выпечки. - Ну, слушай, - тяжесть вместе со словом вывались из меня и слова потекли сами собой. Словно из засорившегося ручейка вытащили всю тину. - Было видно, что ты далеко не мечтал торчать там… – Я махаю в Берлогу, стараясь не смотреть на неё - …и подбирать за мной сопли. - Самое умное, что ты сказала за два дня. – В голосе появились некие новые, приятные нотки. Всего два дня, а такое чувство, что прошли годы и годы жизни… И от этого глаза и горло нестерпимо защипало. Я неловко всхлипываю, ненавидя себя за несдержанность в присутствии кого-то. - Вот только не надо тут… - недовольно кривится Минхо, оборачиваясь. - Беги отсюда, чувак. – Скомкано посмеиваюсь и обращаю лицо к, кажется, немного сконфуженному парню. – А то сейчас я буду захлебываться соплями. Ты ведь этого не любишь. Усмиряю нервы, как могу, даже улыбаюсь, но две крупные слезы все равно переваливаются через переполненные глазницы и падают куда-то на футболку. Минхо настороженно глядит на меня, что-то прикидывая в уме. - Да хрен с ним, Чайник. Остынь. Кончай реветь. – Сурово недоумевает юноша, очевидно борясь желанием, и правда удрать отсюда. Я смеюсь. И смех расплылся жалким бульканьем. Всё оттаяло, и дамба рухнула, выпустив наружу кучу потоков сразу: слезы, воспоминания, их отсутствие, все страхи и кошмары которые мне пришлось пережить за эти несчастные двое суток. Потоки ринулись с такой мощью, что не остановить никакой властью. Из глаз щедро заструилась сырость, обильно скатываясь по щекам и копясь на кончике подбородка. Я наклоняюсь вперед, свешивая волосы на лицо, что бы хоть чуть чуть сокрыть свой позор и сердито захлебываюсь. Рыданья сотрясают грудь и мне от них никак не вырваться. - Иди уже давай, Бегун – отплевываюсь я, стыдливо злясь и на него и на себя и на это место. «Уходи ты уже! Хватит пялиться!» А Минхо просто продолжает глядеть, выжидающе сдвинув брови и заложив складку на переносице. А потом он демонстративно уселся поудобнее и скрестил руки за головой, упав спиной на холодный камень циклопических стен. - Это просто какой-то кошмар – выпаливаю я, глотая соленые капли, заползающие в рот и стягивающие губы. – Я ничего не помню, не знаю, даже, сколько мне лет, не знаю, как выгляжу, где и кто мои родные. Первые люди, которых я встречаю здесь, ведут себя так, словно все это дерьмо абсолютно заслуженно. И начинаешь гадать, что же я за сволочь, если все как надо. А потом, будто в подтверждение меня чуть не …– я останавливаюсь и судорожно вдыхаю, не желая сильнее нырять в тот инцидент. – Что же за преступление нужно было совершить, чтобы так расплачиваться теперь? – до жути жестко и твердо шепчу я, больно впиваясь в край скамейки пальцами. Видимо поняв, что это не просто минутная слабость, а настоящий срыв юноша говорил уже совершенно другим тоном - более мягким и выдержанным: – Слушай, я тоже через это прошел, как и вся наша шайка-лейка… Голос настолько не был схож с тем привычным язвительным и задиристым напором, что я даже усомнилась, принадлежали ли эти слова Стражу Бегунов или же к разговору подключился кто-то третий. - Да? – обиженно бросаю я, оборачивая зареванное лицо к парню, несмотря на смущение от слез. – Тебя, что тоже пытался выебать какой-то тощий съехавший урод? Минхо хрюкает. И к собственному возмущению я признаю, что это забавно и мило. - Слушай, со мной хрень и похуже случалась … - уклончиво замечает он, почесывая подбородок. – Как и ты, я бился головой об стенку в долбаном Ящике, так же нихера не помнил, кроме своего имени, так же не знал куда кинуться, ревел по сто раз на дню, отказывался хоть чем-нибудь заниматься и… Я заворожено ловлю каждое его слово. У меня такое чувство, что фразы легко проскользают в рваную жгучую тяжесть у меня в груди и обволакивают рану, болеутоляюще баюкают и попросту исцеляют. - …а потом забил и начал задницу рвать, упахиваться тут до пошизения. Так что ты тоже забей и просто прими это – началась новая жизнь. И нихрен думать черт знает о чем. Надо кончать с причитаниями и жалостью к самим себе, несчастненьким. Проще пареной репы, Чайник. – Подытожил он и обернулся ко мне, довольно ободряюще ухмыляясь. Я протяжно смотрю на эту ухмылку, чувствуя, что с каждой секундой мне становится лучше и лучше, а потом осекаюсь и перевожу взгляд в Сад, укрытый пологом сгустившихся сумерек. Эти неутешительные слова здорово успокаивают. - А как ты оказался у Берлоги?- я утираю нос, несолидно шмыгнув, и снова поворачиваюсь к собеседнику. - Собственно, я пошел отлить. – Дернул бровями тот. – Бадяга, которую Котелок наварил покруче всякого мочегонного. Стою я в толчке и слышу мат перемат, грохот. Решил, что шенки нажрались и мутузят друг друга.- Повествователь развел руками. – Подумал- убьются ещё на фиг. Заглянул в обрубок, который Строители окрестили окном, а там такие страсти… – протянул Минхо - …сопли да вопли. – Юноша активно жестикулирует, и мышцы под его кожей красиво перекатываются. – Повзирал на весь этот плюк, скинул то поганое мясо, врезал пару раз… - И рассказал всем остальным? – настороженно проговариваю я, пытаясь поймать взгляд приютеля, и молясь всем силам, чтобы он помотал головой из стороны в сторону. - Ага, рассказал. – Качнулся вперед Бегун, избегая зрительного контакта. Я сильно раздражаюсь: - Зачем, твою мать?! Шёл бы себе спать и все! Нахрен языком то чесать?! Теперь я ощущаюсь легкой мишенью, слабой, неспособной решить свои проблемы. А ещё мне не приятно, что кто то ещё в курсе тех событий. Просто неприятно и все. - Скажем так, я немного перевозбудился, вытаскивая тебя из-под… - возмущенно выкрикнул Минхо, прервавшись в середине фразы. - …и не смог уснуть! Он глянул на меня, и умолк. Вероятно каша горечи, страха и бесконечного отвращения при упоминании об этом сполна отразились на моем лице. Повисла неловкая пауза. - Спасибо - ещё раз скриплю я, поджимая губы. Ладно. Он ведь все правильно сделал, в конце концов. Хватит орать. - Отработаешь – озорно ухмыляется парень, словно пылинку, смахивая одним этим легким жестом всякую неловкость и напряженность. В такой ситуации, когда все мои мысли крутятся вокруг одной мерзкой темы, то с какой интонацией Минхо это произнес ни на секунду не заставило меня усомниться, что речь именно о реальной работе, а не о очередной пошлой херне. И это окончательно утвердило в моем мозгу решимость, произнести следующую фразу… - Что ж, раз тут закладывается новая жизнь, лучше начну её с честного признания… Я глубоко вздыхаю и, кажется, впервые за целую вечность, от души улыбаюсь. - А ты ведь не такой засранец, каким кажешься сперва – И приподнимаю бровь, натыкаясь взглядом на две сверкающие капли смолы: на дне этой расплавленной черноты снова вспыхивали искорки. – И я даже не буду извиняться, потому что в первую нашу встречу ты повел себя как полное дерьмо. – добавляю, обезоруживающе вскидывая руки. - Я тоже не буду извиняться, потому что ты по ходу уже тогда грёбнулась капитально и продолжаешь вести себя как шизуха полная. – Усмехается приютель, иллюстрационно поигрывая пальцем у виска. - Даже спорить не буду – Честно признаюсь я, понимая, что близка к приобретению официального статуса душевнобольной. Но кое-что ещё не дает покоя. Раз уж тут новая жизнь, как и советовал Бегун, перестану ныть и начну решение своих проблем: - Опиши меня. – Серьезно прошу, выпрямляясь и выжидательно глядя на Минхо. Как только разыщу Ника, первым делом вытрясу из него хоть кусочек долбанного стекла. Меня пугает неспособность представить собственное лицо. Зеркало. Нужно хоть какое-нибудь зеркало. - Что за…? – начинает обескураженный таким неуместным вопросом парень, но увидев, что я не шучу как то обреченно вздыхает. – Нахера? – недоумевает приютель, взмахивая рукой. - Что значит «нахера»?! – взрываюсь я. Минхо лениво приподнимает бровь, всем своим видом демонстрируя, что не согласен заниматься красочным художественным описанием в угоду моей нервной душонке. - Ну конечно блин. – Возмущенно бурчу я себе под нос, отворачиваясь и скрещивая руки.- Действительно, подумаешь, какая на фиг разница? Сам-то ничего, симпатичный, и пофиг как там другие…- дальнейшие слова застревают в легких, когда до меня доходит, что только что было сказано. Захлопываю рот и медленно поворачиваю голову, боясь представить, что сейчас будет. «Вот идиотка!»- гаркнул критик-человечек внутри меня. Сама не знаю, как вышло так просто это сказать. Сказано искренне, но не в том смысле – это просто порыв возмущения и правды, но не более того! Подумает ещё не то... - Огоо… – присвистывает парень и придвигается ближе, хитро и сладко улыбаясь: - Неужто ты меня клеишь, Чайник? – «подумал не то» Минхо. - Конечно! – Саркастически восклицаю я, морща нос и возводя руки к небу. – Ты ведь отбил, в прямом смысле, моего единственного ухажера. Так что теперь расплачивайся, шенк. Быстро, однако, сленг въелся в речь. Мы долгие секунды тянем взгляд друг друга, а потом одновременно прыскаем. В следующую минуту мне с огромным трудом удается подавить вопль радости, когда Минхо, потирая глаза и отплевываясь смешком снова заговорил: - Гм-м... Ну да ладно, тебе пятнадцать-шестна… Далекий оклик обрывает фразу, заставляя нас дернуть головы в сторону поляны. - Эй, шенки, там Алби сказал всем подойти ко входу! Хочет сделать какое-то объявление!– картаво прокричал темнокожий мальчик лет четырнадцати, а потом развернулся и понесся разносить новость дальше, бросив нас в полном недоумении. Разочарованный вздох вываливается из легких, и мы не сговариваясь подрываемся с лавки.