Illumina

Я провалялся два дня с высокой температурой, в полубреду. Приезжала мама. Поначалу она с явной опаской смотрела на Гора: видимо, они только по телефону общались. Ну да, внешне он вроде выглядит на тридцать, но есть в нём тихий и наблюдательный хищник , носит очки, когда работает за компом, или читает, его взгляд и лицо умные, аристократичные, но тату, пирсинг в ушах создают для многих основательное противоречие и диссонанс. Не всегда и не все могут видеть ещё и пуссеты в языке и не догадывается, что он земноводная тварь - а я вижу в нём дракона, Горыныча. Я осознавал, что думаю о нём так, словно он маркирован мной и что я тупой эгоист с состояниями и поведением текущей по Гору сучки. Сегодня мама целый день была со мной, но не сюсюкалась, я это не люблю, просто готовила вкусный травяной чай и булочки с вишнёвым повидлом, которые я обожаю, рассказывала про работу, про отчима. Так всегда: мама любит меня и я чувствую это по-настоящему, как и и всегда чувствую ненависть к себе за то, что я такой неправильный достался ей в сыновья. Стандартно, один день в неделю, мама остаётся со мной в квартире, в которую меня заселила, когда я об этом попросил всего раз, конечно же получив на это одобрение Равилевны – чтобы становится самостоятельным и не убегать от своих проблем. Вечером заехал Горыныч, они с мамкой так мило болтали обо всём, пока готовили ужин и кушали его. Мне достались снова чай и варенье из шишек, привезённое Гором, никогда не пробовал раньше такого. Мама была в восторге и когда уходила, сказала, что из всех врачей только этому удалось меня так расшевелить: «я наконец вижу улыбающиеся глаза у тебя снова, Илюша». А я краснел и замечал пронзительный взгляд Гора на себе в этот момент, думал со стыдом «как хорошо, что ни мама, ни тем более он, не знают, что её сын мастурбировал на голос своего психотерапевта!» – Как ты, суслик? – он вернулся, проводив маму до остановки и теперь облокачивался о косяк двери так по родному, словно это опостылевшая привычка поведения в доме, давно запомнившем каждый скрип от его шагов и форму изгибов его тела. Меня поражала в нём эта тихая гладкость, не вычурная галантность, воспитанность, даже то, как он ходил, ел, садился были преисполнены интеллигентности, что очень контрастировало с его тату и пирсингом, вгоняло в тупик – это было интересно, это меня затягивало! – Норм, – я сел, – Горыныч, а у тебя есть ещё тату и пирсинг? – Есть. – Покажешь? - я в предвкушении облизал губы. – При одном условии, – я кивнул, – ты после этого тоже сделаешь для меня кое-что, без споров, вопросов и возражений! Я прекрасно понимал, что с этим мозгоправом всё с подвохом, но я хотел увидеть его тело – эти два дня в бреду, я грезил, что у него есть перепончатые крылья и чешуя на позвонке, отливающая всеми оттенками моря под лунным светом. Я утвердительно кивнул. Гор встал передо мной и стянул через голову кофту, я сразу заметил что-то блестящее в левом соске и татутшку вокруг пупка. Но он встал ко мне спиной и продемонстрировал горизонтальный маленький серебряный банан, прямо в основании своей шеи, здесь же был виден хвост дракончика, больше похожий на линии на песке, если не видеть, что спереди. Я наткнулся взором на тату прямо в середине спины, на позвоночном хребте. Я встал и подошёл к нему: это была вертикальная строчка из двух символов в очень нетипичном шрифте, напоминающем штрихкод. Я положил ладонь на тату, она полностью закрывала её – кожа была холодной, я начинал любить холод именно тела Гора, и его ощущения под моими пальцами. – Что это? – Это руны «Ансуз» и «Кано», – я гладил их, рука поднялась вверх к затылку, где была та самая горизонтальная булавка, пуссет с такими маленькими головками-шариками по краям. Гор повернулся ко мне, я доставал лбом ему лишь до подбородка. Его грудь мерно и спокойно вздымалась в такт его дыханию. В левом соске был тоже горизонтальный пуссет, но ещё меньше, чем на шейном позвонке, я коснулся и его, Горыныч дёрнул кадыком, но дыхание не сбилось с тональности, его сосок затвердел – я сходил с ума, в ушах зашумело, как в машине с открытыми окнами и мчащейся двести километров в час. Я посмотрел Горынычу в глаза, они стали мутными, как бульон неба перед грозой, ноздри затрепетали, лицо заострилось. Ну, точно дракон. Я опустил взгляд на пупок, вокруг него было завихрение сине-бело-голубого цветов, когда я пригляделся – это оказались не линии, а мелкая россыпь точек, как пылинки: в центре – чаще, на выкруте вихря – реже. Я погладил татуировку по контуру рисунка от внешнего края к середине, к пупку. Горыныч схватил меня за руку и отвёл её в сторону: – Это Млечный путь. – Ты делал их все для красоты? – Нет. Нет, – он указал на дракона на шее, – мне его сделали в Исландии, когда я туда поехал покорять фьорды и вулканы. Это память о самом свирепом шторме и урагане, который я видел в своей жизни. Это было похоже на гигантского водяного дракона, который кусал и царапал скалы, – я заворожёно слушал его, смотрел ему прямо в глаза и сделал шаг ближе: – А та, что на спине? – Это в Ирландии. Я там два года жил, – я одними губами сказал «вау», – не удивляйся, я занимаюсь горным туризмом, лазаю везде! – Он улыбнулся в своей змеиной манере, и я увидел у него выдающиеся клыки, да, точно дракон, - А Млечный путь после покорения хребта на Гавайях, мы там были в центре астрофизики, я смотрел фотографии нашей вселенной, на звезды в самый большой телескоп и тогда решил сделать это, – я снова гладил галактику вокруг пупка. – Илья, я выполнил свою часть уговора, теперь твоя очередь, – он взял меня за кисть и поднял руку к своему лицу, так отчётливо было видно рваный шрам от локтя к кисти. Гор смотрел на него, долго, очень долго, расшатывал моё самообладание, снова так легко и так горько от осознания этого. Я попытался вырвать руку, но его хватка была сильнее, а лицо даже не дрогнуло, только глаза стали холоднее снова посветлели, став пронзительно серыми, как сумерки ранним летом. Он потащил меня на кухню, с каждым шагом ноги становились тяжелее: я не хотел идти туда, не хотел того, что последует за этим и я не заметил, когда начал яростно вырываться. Гор почти бросил меня на стул и поставил ещё один напротив, сев на него. Он взял меня за обе руки, крест на крест сомкнув со своими, крепко сжал, сцепив в замок, и снова посмотрел прямо в глаза этим острым взглядом затаившегося урагана. – Теперь моя очередь «почемучкать», суслик, – его лицо приобрело жёсткое выражение. Мне это не нравилось, это пугало, я попытался выдернуть руки, но он держал крепко. Я подскочил, стул опрокинулся, Гор вмиг прижал меня к себе и закрутил мои руки за спину, больно скрутив мне их. Он тяжело дышал, его сердце бомбило меня прямо в ребра, запах полыни проникал под кожу, а глаза стали тёмно серыми как асфальт после дождя, из их глубин поднималась зелёная волна гнева и дикости. Спина покрылась холодным потом, я открыл рот и часто часто задышал, моргая и задыхаясь. Гор это видел, глаза выдали боль и волнение, что согрели меня мягким теплом внутри, успокоили: «ему не всё равно, ему больно делать больно мне». Но хватки он не ослабил и не двинулся с места, продолжал смотреть на меня этой мрачной бурей за своими веками. – Сейчас ты мне расскажешь в деталях тот день, двадцатьшесть месяцев назад. Я не верю, что твоя жизнь стала похожа на инсомнию, только потому, что какой-то гопник тебя побил, и сломал руку. – Отпусти! – я попытался двинуть его коленом, но он держал меня всем телом, – Отъебись от меня, слышишь! Пожалуйста....ну отпусти... – Илья, что произошло в тот день? Что сделало талантливого, улыбчивого старшеклассника таким циником и зомби. Ты видишь себя? Ты мертвец! В твоих глазах, словах, движениях – нет жизни! Ты кайф ловишь быть жертвой? Тебе нравится истязать себя морально, ковырять сознание по кругу снова и снова в замкнутой изоляции, ранить себя и не позволять себе жить. Я не стану ждать пока ты утонешь в своём дерьме из трусости и чувства вины, как сопл... – Я не трус! – проорал ему прямо в лицо, глаза наполнились влагой, лицо Гора размылось перед взором, а когда влага спала, как занавес на сцене, и потекла по скулам к губам, я увидел, что на мой срыв он оскалился змеёй, получив желаемый эффект от своих манипуляций со мной. – Отлично, суслик, тогда сейчас мы сядем и поговорим откровенно? Так? - совершенно спокойным и вкрадчивым рокотом продраконил Гор. После яростных гляделок с ним – я закрыл глаза и склонил голову, проиграл, впервые. Я сел на стул, который Гор поднял и подтянул ко мне. Он нацепил очки, повернул стул спинкой вперёд, оседлал его, вытащил из кармана брюк сотовый и включил диктофон: – Так, начнём сначала и с простого. Сколько их было на самом деле? Я молчал, Горыныч вздохнул: – Я не верю, что оттого что один школьник сломал тебе руку, тебя так переклинило. И не поверю, что ты не умеешь драться, или защищать себя, и не справился бы с ним, будь вы один на один. Так сколько их было? – Их было шестеро. – Они до этого донимали тебя? Цеплялись? Угрожали? – я засмеялся, громко и дико. – Горыныч, а ты хохмач! – Гор молчал, ждал, когда я успокоюсь, – Они в том числе, - сказал я и как сорвался с крутой горы на велике, – со мной не разговаривали почти три месяца весь класс и вся школа, только учителя. Тишина - была только она. На лице Гора не было снисходительной улыбки, участия или ужаса, только сосредоточенность и внимание, направленное на моё. – Они поджигали мне сменку и куртки, книги, тетрадки, маме я всё время говорил, что теряю их. Она всё хотела отправить меня к неврологу, говорила, что я стал очень забывчивым. Потом мне на электронную почту приходили анонимные письма с угрозами, после первых десяти я включил антиспамер, а позже просто удалил этот ящик. Все исключились из друзей в ВК, ватсапе – я сглотнул, – просто однажды пришёл день, когда я очнулся призраком в городе живых. Со мной не говорили, на меня не смотрели, меня не замечали, я таял как тени после полудня. – Почему они это делали? Опять дебильно хихикаю, долго смеюсь, неприятно, скрипуче, как старик кашляет, Гор всё так же молчит и ждёт, не выражая нетерпения, и не торопя. – «Баклажан», – на мой ответ его зрачки расширились в удивлении, но он взял себя в руки быстро и кивнул медленно. – Тебя не только били в тот день? Верно? – Да. – Что произошло? Простой вопрос, да? Он просто смотрит на меня, а я просто умираю внутри отрывками и отрезками. Я задышал точками тире, Гор продолжал внимательно смотреть на меня, не менял выражения глаз: ни сострадания, ни попыток подбодрить меня - ничего. Он просто продолжал сидеть напротив, в той же позе, и ждать, ждать, ждать... когда я заговорю. И я точно осознал в эту минуту: Гор не собирался и не сделает вдруг и навсегда «всё хорошо», не будет оценивать моих смыслов и состояний, или задавать наводящих вопросов, пытаясь вывести меня на ещё большие откровения. Он просто ждал в тишине этой кухни звуков моего голоса и он был готов падать, со мной, стремительно падать, в мою чёрную кипящую муть внутри. Сердце тоже стало биться точками тире, во мне включилось немое кино и мои губы зашевелились. Я рассказал весь кошмар, который длился несколько часов в будний ноябрьский день в старых доках, в другом, далёком городе, который я называл раньше «домом». Ни матери, ни отчиму я этого не говорил, тогда весь разговор шёл только об избиении, сломанной руке и о том, что «со мной не хотят дружить» – из уст директора это звучало как насмешка. Лечил я себя сам, почти полгода: сначала кровило из ануса, обезболивающие мази немного облегчали боль, ставил свечки, делал промывания по четыре раза в день, сидел на жидкой диете, носил прокладки, я не мог даже пойти в туалет, чтобы не заплакать от боли – и всё это с одной дееспособной рукой. Мама через несколько мпсяцев забрала мои документы из школы, и мы переехали в другой город, где не было моря, не было меня прежнего. Отчиму предложили здесь хорошую должность в онкологическом центре, а мне мама позволила жить одному, взяв обещание, что вернусь в школу и закончу её - она всегда доверяла мне, несмотря ни на что. Я не утаил от Гора ничего, рассказал всё, но сухим тоном, словно и не говорил вовсе, а пишущая машинка. Не рассказал только о причинах травли и о Кирилле. Когда я подумал, что сделал всё, что требовалось, внезапно услышал, как пощёчину, его слова: – Ты хочешь убедить меня, что всё это произошло на ровном месте? Что не было никакой причины, по которой тебя гнобили, а потом так избили, издевались и которая, в первую очередь, толкает тебя на такую абсолютную самоизоляцию и страх сталкиваться с реальным миром? Из-за которых ты так теперь обезличиваешь себя, опустошаешь, как родник, в котором иссохла вода. Я вскочил, намереваясь ответить, что он такой же как и все пиздобол. Гор тоже встал, но спокойно, не смотря на меня или сквозь меня, словно я пустое место, выключил запись, задвинул стулья к столу, снял очки, убрал их в чехол, последовал в комнату и начал собираться, чтобы уйти. Я стоял на кухне окаменелостью, не мог сдвинуться, совсем как на следующий день в классе, после признания Кириллу. – Ты куда? – вопрос сам вылетел из меня, я не успел даже подумать. – Я не буду работать с тобой, Илья, – он натягивал на себя кофту, – это не ново для тебя – уход психоаналитика, поэтому тебе быстро подберут нового, потом ещё, и ещё много раз, если потребуется. – Суперэффективный и экспериментальный метод не работает? Хреновый ты, однако, мозготрахер, Горыныч, получается!? – Нельзя помочь тому, кто не хочет выбраться сам – это не результативно в корне и вообще насилие в самой неприглядной форме. – На хуй результаты и твои ебучие доводы, выводы и остальные «ды»! – я взбесился, этот дракон делал мне больно сейчас! – Ты хочешь правды? Да? Живи с этим теперь, блин, – я пнул его сумку с документами, всё рассыпалось по полу, – так слушай, Горыныч! Я люблю мужчин! Хочу мужчин! Перед сном, когда дрочу, думаю о больших членах, о том, как сосу и заглатываю их! - я уже кричал, и не заметил, когда Гор подошёл ко мне и начал повторять каждый выпад моего тела, будто мим и сканировать моё лицо сосредоточенным взором, - И вот вдруг, два года назад, пришла в мою голову совершенно идиотская и светлая идея: надо сделать «coming out» другу, лучшему другу, кому же ещё делать его! Меня трясло всем телом, я говорил, как расстроенное пианино. Гор неожиданно схватил меня за плечи и сильно встряхнул, его лицо потемнело, а глаза выражали страх и стали такими тёплыми и влажными, что моё сердце свернулось в комочек, в сгусток мощной тяги, не помещающейся в такой скукоженной маленькой мышце, отчего я думал, что грудь сейчас лопнет, как сверхновая звезда: – Он был одним из них? - чётко но тихо уточнил Гор. – Нет, – я почувствовал, как внутри открылся канал, боль и горечь полились мощным потоком из меня, – но только он мог проболтаться всем об этом месте, только он знал о нём, кроме меня, и о том, что я там бываю после школы. Я бы заметил, если бы за мной шли шестеро, но он знал, где я люблю сидеть, высоко на верфи, что слушаю музыку, и не услышу если показать откуда подойти, что… Я задыхался, горло стянуло невидимыми ремнями. Гор похлопал меня по щекам несколько раз, в его глазах читались возрастающие испуг и тревога, и они меня грели – ему было не всё равно. От этой мысли вперемешку с воспоминаниями того равнодушия, которое выжгло всё внутри тогда, меня неосознанно и стремительно швырнуло к нему всей сущностью - я обхватил шею Гора руками и уткнулся носом прямо ему в кадык. Я дышал через раз, в глазах щипало, от подступающих слёз, я хлопал губами по его коже на шее, как рыба, выброшенная на сушу. – Тогда, я просто понял, как он меня ненавидел. Он меня ненавидел, ненавидел, ненавидел. Тот, у кого я искал понимания и утешения, тот, к кому я испытывал любовь, чьё присутствие в этом мире давало веру и надежду. Кому я доверял! Друг? Какой на хрен друг? Одноклассники? Все они ненавидели меня. Все те, кому я давал списать, кому делал подарки на дни рождения и в новый год, с кем по пятницам зависал в кафешке, ходил в кино, часами списывался в сетях о ерунде. У меня секса даже первого не было ни с кем, до того дня, мне раз вздрочнули и целовался тоже всего раз. Я просто умер тогда, умер! - я еле шептал ему в шею все эти слова, а сердце грохотало, как в центрифуге, - От смерти вылечить нельзя… мёртвых не лечат, доктор, понимаете?! Пока меня несло, как оползень на маленький городок, он крепко держал меня. Ничего не говорил, просто пустил свою пятерню в мои волосы на затылке и так же, как тогда перед сном, гладил кожу головы. Я не знаю сколько длилось это, но я ощутил сильную усталость и, погладив пуссет у основания шеи Гора, прошептал уверенно: – Уложи меня спать. Пожалуйста, Гор. Я ощутил всем корпусом как он вздрогнул, когда услышал своё имя из моих уст. А потом задышал странно, словно разгоняясь, решаясь на что-то и крепко, до хруста костей, обнял, подхватил руками мою задницу и прижал к себе. И я тоже, будто так было сотни раз уже, сомкнул ноги у него за спиной, оседлав его бёдра и сильнее зарылся в изгиб, прямо в тату дракона, будто нырнул в горное озеро. Меня отнесли в спальню, уложили на кровать, накрыли одеялом. – Сегодня нужно попытаться без дудки и музыки, суслик, - он вытащил из под кровати бонг, марихуану и убрал их. – Нет! – запаниковал я. – Я побуду тут, пока не заснёшь, – его холодная рука опять проникла под волосы и массировала кожу головы: темечко, виски, за ушами. Он наклонился всем телом ко мне, его грудь касалась моего плеча и пустил в голову вторую руку. Надавил на затылок, большими пальцами провёл восходящие две линии: из меня выпал протяжный стон. Гор стал массировать линию лба. – Хоо-роо-шоо… – его пальцы снова пускают электрические заряды под кожу, – боже, как хорошо… Горыныч наклонился к моему уху и проурчал, улыбаясь: – Нужно придумать слово для поощрения, «побуждашку», если стоп это «баклажан»… – «Маракуя», – высвистел я первую пришедшую в голову чушь. Гор засмеялся, хрипло, гортанно, поднимая из груди вибрацию, отдающую мне в шею... ... и я заснул: без травы, без музыки и с выключенным светом.