Illumina

Прошла неделя с того дня, как я всё откровенно выложил Горынычу. Стало ли мне легче? Немного. События того ноября стали для меня вдруг «воспоминаем», как только я выговорился, вытащил их из себя и нервно выбросил всё на Гора. Мы не обсуждали тот вечер, тот разговор, больше ни разу. Но я внезапно понял, что больше не думаю, не вспоминаю Кирилла, что засыпаю в тишине, без света и не дул траву уже дней девять. Странно, но мне было плевать, я даже больше не чувствовал горечи, впервые мне было хорошо, как не было давно. Горыныч выпытал из меня, что мне тогда прислали - я ответил честно. Гор позвонил какому-то дружку в охранном агентстве: они мне понатыкали камер по дому и в подъезде, тревожную кнопку под компьютерным столиком, чтобы в случае опасности я нажал её. Я не верил в пользу от такого, но от чего-то так легко и безусловно теперь подчинялся воле Гора, что даже страшно было... Мы всё так же постоянно общались с ним, но только по телефону и скайпу, он не приезжал ко мне: сказал, что, мол, дела, другие пациенты... и последнее меня бесило особенно сильно. Я вёл себя из-за этого, как сущий ребёнок – заставлял его смотреть вместе со мной каждый вечер по скайпу фильмы, в основном триллеры, ужасы и чёрные комедии, он соглашался, говорил, что это хороший метод терапии для прошедших через насилие. Страх и ужас, пережитые на экране притупляют панические состояния. С каждым днём он выглядел всё бледнее, всё более вымотанным на экране скайп-кола, но я не прекращал занимать большую часть его времени – мне нравилось делать с ним всё, даже засыпал только после ночного разговора по телефону. В школе со мной стали общаться одноклассники, ко мне относились хорошо, проявляли интерес и дружелюбие. Я стал ходить на уроки каждый день, но сидел не на всех, по нескольким предметам, из-за того, что ранее я учился в лицее и занимался с репетитором, я опережал класс, и школьная программа была не нова для меня: это были английский, русский, литература, история, поэтому по ним мне давали персональные темы и задания, которые я сдавал один раз в неделю. На улицах во всю уже разгулялся апрель, потеплело, весна начинала потихоньку подниматься из под талых вод и слякоти: её запах витал повсюду! Я взял баскетбольный мячик и пошёл играть в дворовый баскетбол в соседнем квартале, там было весело, здорово, но я ни с кем не сближался, ни на площадке, ни в школе – я усвоил урок, чем они дальше от меня, тем лучше! Начал бегать по утрам, в теле откуда-то появились силы и заряд – я всё время ощущал приятную дрожь в животе, ждал, жаждал чего-то особенного. И оно случилось! В пятницу, когда я вернулся с баскетбола во взмокшей от пота футболке, возле моего дома, в небольшом скверике на лавочке меня ждал Горыныч, мило так поедая пломбир. Мамочки с детками, бабушки и, даже, шпана дворовая обходили его стороной. Он был в джинсах, в лакостовской рубашке поло мышиного оттенка – ему шёл этот цвет. – Чем обязаны, вашему барскому присутствию? – я стоял напротив него и дриблил мяч. Не спеша, кусая пломбир, он вскинул на меня свой демонический и проницательный взгляд с изломленными бровями, сейчас на солнце его глаза были цвета графита – и я понял, что впервые вижу его в свете дня. Мячик покатился куда-то, но мне было плевать, на всё плевать – я жадно сканировал его лицо: кожу оттенка заварного крема, волосы цвета шоколадного Брауни, тёмно красные брусничные губы, чертячие брови, с надломленным изгибом, аристократичный прямой нос с неожиданными хищными крыльями, большой рот ящерицы и глаза, напоминающие мне сейчас смерч – мой персональный дракон! Мне нравилось в нём всё... весь он, каждая часть цепляла – я пропал, я запал... Он заглотил последний кусочек и облизал палочку, я сосредоточенно вёл глазами за движениями его рта, языка, кадыка, не замечая, что беспардонно пялюсь на него. – Тебя выдаёт нистагм! – он выбросил палочку в урну и двинулся ко мне. Я, не говоря ни слова, не дыша, смотрел за его плавными движениями ко мне и повторял про себя: «Поцелуй меня, поцелуй меня, поцелуй!». Он протянул мне руку, я тупо вытаращился на неё, потом тряхнул головой, скидывая морок, и пожал её крепко, сильнее, чем нужно. Его холодная и сухая ладонь была больше моей горячей и немного влажной – опять он словно гасил меня, балансировал. – Пошли, суслик! Примешь душ и будешь собираться, маму твою я уже предупредил, – я поплёлся за ним, как будто это он меня в гости в мою квартиру ведёт, а не наоборот. Пока поднимались, в лифте он улыбался по-змеиному, а я не мог вымолвить и слова, нервничал, дёргался весь, краснел, как припадочный. А Гор неотрывно смотрел на меня, скользя серо-зелёными глазами вдоль всего моего тела, по лицу, обратно и снова, и снова по кругу повторяя этот маршрут. От его откровенного, прямого, изучающего взгляда было не по себе и внутри меня поднимался жидкий огонь по венам, как по геологическим трубам магма. Когда приехали на мой этаж, я просто вылетел из кабины и точно слышал рыкающий хмык этого сучного дракона мне в спину. Я ушёл принять душ, а Гор пил кофе на балконе и ждал меня. – Что мне одеть? Я стоял в одном полотенце на бёдрах, и пытался сделать вид, что не напряжён. Гор обернулся ко мне, грациозно облокотился на перила, откинув локти назад и едва наклонил голову вбок. Он растянул рот в ухмылке, спросил вместо ответа чеканно: – И не важно куда пойдём? – На заброшенный горнодобывающий завод, в дробильный цех? Ну там избавится от моего трупа будет сладнее. Он смеётся своим рокочущим драконьим смехом, хрипловатая мелодия, которого вибрирует у меня внизу живота, сворачивается саламандрой и начинает гнать пламя ниже. Он проходит рядом со мной, касательной задевая плечо, треплет мокрые волосы: – Высуши их. Попроще прикид сойдёт. Когда мы прошли от дома несколько кварталов до его машины, я сложился пополам и ржал, как лошадь, причём невоспитанная лошадь. Это был УАЗ, выкрашенный, как кото-автобус из «Мой сосед Тоторо» Миядзаки. Ржал я долго и с чувством, потом, в пути, допытывался, донимал его расспросами о его личности, прошлом, увлечениях, учёбе, профессии - пиздел без умолку, с остервенением плевался сарказмом на его персону, но кода мы выехали за город, и стало прохладнее, я засунул одну ногу под себя и замолчал от незнакомого мне чувства «покоя и тихого счастья» внутри. – Спасибо, Господи! У него села таки батарейка! – прохрипел Гор, его губы кривились в легкой улыбке и он иронично смотрел на меня боковым зрением. ... Come with me Into the trees We'll lay on the grass And let the hours pass... В машине заиграли Depeche Mode «Stripped». Мы молчали, и мне было хорошо молчать с ним! ...Let me see you Stripped down to the bone... ...Let me hear you… ...Without your television… ...Let me hear you speaking Just for me Вслушивался в слова трека, как-будто это Гор говорил со мной, через неё. Теперь я не обманывал себя: Гор мне нравился, чёрт, я возбуждался от его голоса, дыхания, от одной мысли обо всём этом, от мыслей о таких мыслях! Я хотел знать всё о нём, иметь себе всё, что у него есть и, что есть он сам... сниться ему, быть за день его первой и последней картинкой под веками, чтобы я влез под кожу Гора, в его сознание. Я хотел, чтобы он, который есть сейчас, его детство, мечты, планы и страхи, слова и дыхание, его тело - всё это было исключительно моим. Я в серьёзной проблеме и осознал это сейчас так же отчётливо, как и то, что мы общаемся уже месяц. Общаемся близко и плотно, Гор меняет меня или откупоривает, не мог дать этому точное определение. За окном весна расчёсывала распущенные зелёные волосы и начинала вплетать в них цветы - на следующей неделе уже май. Я приоткрыл окно и дышал ртом, глаза слезились от всё еще прохладного ветра, а запахи почек, влажной земли и солнца опьяняли. Я чувствовал взгляды Гора на себе с пунктирной частотой: у него холодные руки, но взгляд, который греет – что мне делать со всем этим? Хочу его тепло, запах, вкус – на себе, в себе… Хочу быть чем-то самым значимым в его голове и сердце. Я хочу принадлежать Гору и чтобы он хотел мной владеть. До конца дороги, я не повернулся к нему больше. Мы слушали Maybeshewill – он продолжал постоянно посматривать на меня. Через два с половиной часа пути, впереди показался небольшой одноэтажный дом с большим чердаком, он стоял практически в лесу, но прямо за ним было озеро: тёмно-синее, словно зеркало и чёрные холмы вокруг. Мы выбрались из машины, я закрыл глаза, сделал протяжный и глубокий вдох, в глазах защипало, а внутри пружиной натянулась темнота, отпустившая меня последние недели. – Дурной суслик, – Гор схватил меня за руку и потащил к дому, – с непривычки не стоит так глубоко затягиваться этим воздухом, особенно такому страшному курильщику, как ты! – Ненавижу, когда мне читают нотации, – отбил его руку, сбросив с себя и грубо фыркнул, близость воды раздражала меня, пугала. Гор остановился резко, и мы врезались друг в друга. Я вперил в него свой холодный взгляд, в груди снова настала пустыня – зря я приехал сюда. Он, не моргая, смотрел на меня долго, потом, выхватив мой рюкзак из рук, бросил его на землю: - Ну-ка, пошли! Не оглядываясь, он быстро потащил меня за дом, потом дальше... влага дыхнула на меня, и страх сковал ноги, дрожь поднималась из глубин меня, я стал тормозить, а Гор буксировал меня. Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Но Гор не замечал этого, он ускорил шаг, я стал старательно вырываться, спотыкаться: – Пусти! – взвизгнул я, – Пусти, бля, говорю! Я хочу обратно! Отвези меня домой. Отпусти, отъебись, сказал! Он остановился и припечатал кулаком прямо в грудь, сцапав меня за шею сзади, надавив на неё, он поволок меня так к озеру и там, на берегу, бросил меня на чёрный песок. Повсюду стоял запах воды, прохлада и лёгкий шум волн о берег: я застыл в той позе, в которой приземлился и не мог пошевелиться... ... меня держали за руки – снова ... мне говорили мерзости прямо в ухо – снова ... кожа была вся в грязи их слов, взглядов, прикосновений. Я посмотрел на ноги, сквозь брюки казалось проступала кровь на бёдрах и, словно из-за горизонта, сквозь гипсовые стены и вату декораций этого страшного пластмассового момента, до меня начал доноситься крик чаек. Не хочу, не хочу слышать это, быть здесь, не хочу! Я кричал это, в истерике и в нескончаемом кошмаре моей реальности, ничего не видел, и не слышал, только чёрная кипящая боль поднимается в горле. Как вдруг моё сердце оторвалось и завалилось в левую лопатку, когда Гор кинул меня в ледяную воду озера. В кожу впились, как пираньи, холод и внезапность, я камнем шёл на дно, когда меня вытащили: глоток воздуха – легкие обожгло, и он снова погружает меня с силой в глубину; выдёргивает из ледяного саркофага – свет режет кожу, меня опять опускают под воду; снова вытягивают – вдох и кислород вспенивает кровь в висках, снова вода; воздух; вода; воздух; вода; воздух – он держит меня ладонями за лицо, смотрит прямо в глаза. Дышим оба с Гором шумно, широко открывая рот, высвистывая напряжение из груди, оба мокрые и дрожащие в руках друг друга - сейчас мы так близко, как ни с кем я не был в жизни, близки мыслями и тишиной, что вокруг и в нас. – Илья, то, что произошло с тобой 2 года назад уже не изменить, никогда. Никакие слова не смогут стереть, переписать это, никакие лекарства, сигареты, выпивка не уберут эту боль отсюда, – он сжал мою мокрую толстовку в районе сердца, – ни одна методика, гипноз, даже смерть не дадут тебе ответов: «почему» и «за что» именно ты и именно с тобой. Да, ты прав: тебя убили в тот день! Ты умер! Ты не будешь прежним, и ничего не пройдёт! Не пройдёт! – он встряхнул меня сильно, – Но ты выживешь, выкарабкаешься, ты выберешься из пустыни, ты дойдешь до воды, ты воскреснешь, родишься заново, задышишь вновь! – он прижался лбом к моему, его горячее дыхание проникало в мой рот, не касаясь губ, – Я не поведу тебя, Илья. Не буду перед тобой, а ты за мной. Это не так делается: твоя дерьмовая взрослая жизнь началась раньше, чем ты ожидал, но никто не сможет пройти этот путь за тебя, я не буду решать, спасать и прощать тебя! Ты должен понять и простить себя сам, встать и пойти сам, идти и жить с этим сам, понимаешь? – киваю, я, правда, начинаю понимать, – Илья, не оглядываться, не вспоминать, не винить себя, не убивать себя, снова и снова, каждый день! Это нелегко, это почти невозможно, но ты же не цыплёнок, а? Не струсил же ты, в самом деле? – Гор смеялся негромко, а его зубы стучали друг о друга, он замёрз... Гор замёрз, но стоял по пояс в ледяном озере, держал меня за лицо, и я физически ощущал волны тепла, которые шли от его сердца в моё. Моя кожа задубела, судорога зарождалась в ногах и руках, но в груди растекалась горячая радость! Я засмеялся, тоже вздрагивая от холода, громко, радостно, искристо, как ребёнок и, поднимая брызги вокруг нас, прыгнул ему на шею, оседлал его и сжал в объятьях со всей силой, на которую был способен! – Задушишь, суслик, – Горыныч тоже смеялся. – Покатай меня, дракончик! Он фыркнул водой, мощно так, словно изрыгал пламя: ну, настоящее земноводное, и посадил меня к себе на спину. – Держись крепче! – Гор скрестил свои руки под моей задницей, и мы выбежали из воды, поднимая брызги и разрывая тишину этого места звенящими воплями. – Ааааааааааааааааа, – я орал от счастья, потому что это было здорово: меня далеко не тощего парня, катали, как ляльку малую, на спине, гортанно отыгрывая монолог Бенедикта Камбербэтча для Смауга из «Хоббита»! Повторяя с рокотом: «I am the King under the Mountain»! Когда мы попали в дом, то просто рухнули, прямо на пороге и ещё какое-то время смеялись, как идиоты, лёжа половиной тела в прихожей, а второй – на крыльце. Замолчали резко: меня начало отпускать, всего трясло от холода и боли в конечностях! – Так, встал! – Горыныч протянул мне руку, смотря сверху, я ухватился за неё, – Бегом в душ первый, отогреваться! – А ты? – Я сейчас притащу вещи из машины, включу отопление, и после тебя зайду! Марш под горячую воду, суслик! Снова заболеешь! – Да! О, Великий, Прекрасный и, несомненно, Истинный Царь под горой, Смауг Великолепный! – кривлялся я в ответ, совершая реверанс. Я снял мокрую толстовку и стягивал штаны, когда он хрипло прошептал: – Я люблю, когда ты меня зовёшь Горыныч, – я вскинул голову, но Гор уже вышел! Я вышел из душа, который был современным, удобным, хоть и маленьким – оделся в чёрные тёплые брюки, нырнул в белый, вязаный свитер, последний мне дал Гор, он был мне велик, и пошёл изучать дом! В нём было всего две комнаты: одна на чердаке и основная здесь. Последняя была огромна: выполняла функции гостиной, библиотеки, спальни, кухни и столовой одновременно, но все эти зоны были отделены деревнями перекладинами, перегородками и арочными сводами. Вся техника была современной, мебель простой. Всё помещение было в тёмно-синих, почти черничных и серых тонах - как горозовое небо в сумерки. Я подошёл к камину, Гор только растопил его, но в помещении явно работало и современное отопление. Дом этот мне понравился! Услышав на улице голос Гора, неразборчивую речь, я направился к входной двери и приоткрыл её. Он стоял в стороне от крыльца, возле пристройки, с накинутым на голову большим махровым полотенцем, закрывающим его лицо, и говорил с кем-то недовольно и грубо. Я прислушался. – Слушай, Тимур, проехали уже, ты всегда знал, что между нами только секс и очень быстро забывал о моём существовании, когда у тебя завязывались типа серьёзные отношения. Между нами ничего кроме периодического траха раз в месяц никогда не было. Просто сексуальная разрядка, сам знаешь... В груди зашевелились булавки, ладони и спина взмокли. – Не надо трахать мне мозг, Тимур! Нас ничего не связывает. Я отключаюсь! Нет, мы… Я не дослушал, зашёл в дом и прошёл к камину, упав в кресло, удобное мать его, и стал медленно охуевать от мыслей: он тоже гей или би. Радоваться, или бояться? Я ревную, чёрт, просто люто, яростно ревную его! Но, когда Гор вернулся, я был холоден и спокоен, а хрена беситься, он мне что, что-то должен? Тогда почему так больно, мне так больно? – Согрелся? – он потрепал мои волосы – Я в душ, можешь включить музыку! И сделай бутеры и чай, кофе, продукты в холодильнике. «Пошёл на хуй, педик, грёбанный!», но вслух – я лишь угукнул. Я сделал отвратные бутеры: хлеб толщиной с две мои ладони, колбаса – как три, сыр вообще покромсал, как заправский маньячина, всё это утопил в море майонеза и горчицы – вообще я умею и люблю готовить, но это… пошёл он на хуй! Себе, конечно же, я сделал два аккуратных, двойных сандвича, с тонкими ломтями ветчины и сыра, с салатом, помидором. Горыныч вышел из душа, скотина, в одних брюках, светя своим шикарным торсом, пирсингом и татушками, я демонстративно пошёл в зону гостиной, не издав ни звука. Но по его взгляду, который уловил, уже выходя из кухни, понял, что Гор знает о том, что я слышал его разговор по сотовому с этим чмошником Тимуром. Я рылся в компе Горыныча, когда он зашёл и подбоченился к широкой комнатной перегородке, служившей подобием барной стойки. Я нагло закурил в комнате, зная, что его это взбесит. Вперился в него дерзким взглядом, в немом намёке «что-то против имеете, ваше драконечество?». – Горыныч! Так ты тоже мастер дуть в дудочку? – я ехидно скалился ему Он пристально смотрел на меня и ответил низким, грубым голосом: – Мелким соплякам, вроде тебя, так выражаться не по статусу и уму. Смешно выглядишь, суслик, произнося такие речи, с твоим сексуальным опытом, стремящимся к нулю. И – да! Я люблю трахать мужчин, в основном только их! Сказать, что я офигел от такого откровения – да, ничего не сказать! Он просто гасил меня, грёбанный ящер, водный дракон. По всему телу взрывались мины, мелким зудом отдаваясь под кожей. Я отвернулся и подошёл снова к компу, выбрал исполнителя, повернулся к Гору. Когда заиграли The Cure «Lovesong», я начал танцевать: медленно, покачиваясь, разогреваясь, разгоняясь, я пел одними губами вместе с песней: ...Whenever I'm alone with you You make me feel Like I am home again… Я скинул свитер, тело жило своей жизнью – танцевал просто и без выкрутасов, без стеснений, без осмыслений, только эмоции, только одно мигающее состояние в голове и перед моим сознанием: смотри на меня, Гор, только на меня и не отводи взгляд! ... However far away I will always love you However long I stay I will always love you Whatever words I say I will always love you I will always love you... Я резко остановился на пути следования к Горынычу: спали вся дерзость, напор и уверенность, что я, весь такой из себя правый, раскрепощённый и сексуальный докажу этому дракону, что я зрелый и, блядь, всегда беру то что хочу. Я уставился на Гора, осознаю вполне, что уставился грустным и обиженным взглядом: он ничего не должен мне, не обязан объяснять, я - никто, только пациент. Но это не способно выключить спусковой механизм чувств, желаний и ожиданий, что я свил сам в себе пауком страсти и влюблённости, плотно окутав сознание паутиной привязанности и зависимости от Гора. Смотрю на него не моргая, застыв на месте в статике, проклинаю себя, только бы не заплакать, как последняя сучка. Горыныч смотрит в ответ тоже прямо, вытянув и наклонив голову немного вперёд, как зверь перед прыжком и смертельным захватом горла, смотрит так проницательно потемневшим и цепким взором, а на губах возникает, как круги на воде, слабая ухмылка дракона, словно он прочёл все мои мысли сейчас... Мы молчим. Мы молча и долго смотрим в глаза друг друга. Гор, облизывает нижнюю губу отрывисто и, раздувая ноздри, издаёт шумный вдох. В моём горле просыпается странная дрожь, в ушах стоит шум и гул надвигающегося из-за горизонта шторма Гора. Слышу и чувствую как он меня накрывает первой высокой волной, и не в силах понять, удержать себя, я вздрагиваю, открываю рот в громком и сорванном всхлипе, а из глаз сильным потоком бьют слёзы, пока моё тело естественно и привычно несёт к Гору сильным течением только к нему одному и не замечаю как уже стою близко. Делаю шаг, ещё один делает он – ничего не вижу сквозь дождь влаги из под век и по лицу, закрываю глаза и дышу тяжело, утопаю, иду на дно... ...Whenever I'm alone with you You make me feel Like I am free again… – Ты плачешь из-за меня? – открываю веки и смотрю в его угли сейчас с расширенными зрачками, будто зашитыми на моё лицо! Он напряжён, рот приоткрыт, не дышит, а рычит низко и очень тихо, обдавая меня горячим воздухом из своих лёгких. Делаю последний шаг – наши животы соприкасаются: мою горячую кожу остужает его прохлада, полынь Горова запаха уже течёт через нос в моё подсознание. ...However far away I will always love you However long I stay I will always love you – Попроси, Илья, – басом пронизывает всю мою звенящую, раскрытую настежь перед ним сущность, властный и низкий голос Гора. Смотрю мокрыми глазами на него, выбрасываю в воздух руку, неуверенно тяну её к лицу Гора, провожу по левой скуле, лбу, губам: я замираю, всё внутри застывает, ни звука, ни колебаний, ни даже воли – я весь в нём в эту минуту, словно мы сливаемся разумами в одно целое и нерушимое – понимаю по расплавленному серебру направленного на меня взора, что Гор давно, с первой минуты нашей встречи, выбрал меня, взял меня, я не принадлежу себе больше... – Пожалуйста... Гор... Меня рывком подбрасывают, сажают на себя, хватаюсь за его плечи, Гор вдавливает меня в свой корпус и двигается в сторону барной перегородки, вонзаю зубы в дракона на изгибе его шеи, кусаю, слизываю и снова кусаю, пью прохладу, тяну в себя вкус Гора! Он шипит, но сильнее прижимая к себе, шепчет мне ласково: - Тише, суслик мой, - это «мой» затапливает голову густым сумасшествием. Меня бережно кладут на горизонтальную поверхность барной стойки, и одним движением стягивают брюки, срывают боксеры. Смотрю на него: он медленно ласкает каждый уголок моего тела своим взглядом, его глаза точно ураган во фьордах Исландии, о котором он рассказывал мне и показывал фотографии. Гор тянет обе ладони к моей шее, нежно и сильно обхватывает, гладит, спускается ниже, очерчивая ключицы, ещё ниже, по груди, ласкает соски большими пальцами – меня вскидывает на локтях, с хрипом, комками выдыхаю «ааааа». Гор гладит теперь рёбра, каждое по очереди, будто играет на гуслях, спускается к животу и бокам. Он касается меня то, как ветер, еле осязаемо, дуновением, то, словно тески, сжимая до синяков, мнёт мою плоть по всему корпусу. Его руки прохладные, но под кожей огненный ад, стая жалящих меня песчинок, которые несутся галопом, пузырясь во мне! Гор, закинув мою правую ногу себе на плечо, обхватив её обеими ладонями, ведёт от щиколотки до колена и к внутренней стороне бедра – дышу со свистом, часто, облизываясь, эрегированный член гудит, под давлением крови, хлынувшей из всех щелей моего тела только туда. – Поцелуй меня! – рычу, молю и плачу в одной тональности. Гор смотрит проникновенно так, словно ныряет в меня: медленно, как змея, выползает между моих разведённых широко ног, царапая по коже гвоздиком в соске, прокатываясь каждым дюймом своего тела вдоль моего вверх, и приближается к моему лицу: тёмно зелёный шар радужки, будто днище беспокойного водоёма в завихрениях серых потоков бушующих ветров горизонта и в ободке предгрозового, чернильно-синего неба – я падаю в этот шторм глаз Гора... и он целует меня... ... так нежно, так мягко: вздрагиваю весь, язык с холодными шариками пуссета медленно гладит меня от верхнего ряда зубов к нёбу - его сердце стучится прямо туда, и я теряю рассудок от этого бита, забившегося в каждой мышце тела. Гор целует длино и долго, сменяя ритмы с быстрого и грубого - к лёгкому и томительно медленному, он всасывает мои губы и язык, оттягивает и съедает мой рот, давая лишь раз в минуту вдохнуть кислород. Я чуть ли не рву на его голове волосы, тереблю булавку банана в основании шеи, глажу плечи, шею и руки, покусываю его губы, гоняюсь за металлическими шариками в языке, щекочу их, играюсь с ними. Гор проникает языком так глубоко в рот, что в гортани просыпается чудесная вакуумная дрожь, бьющая в затылок. Не отрываясь от моих губ, отступает немного корпусом в сторону, я сразу мычу недовольно, он тянется своей длиной рукой к нишам в перегородке и достает какой-то тюбик с кремом. Его змеиный рот всасывается мне в шею, кричу от удовольствия: пуссеты будоражат чувствительную кожу. Гор согревает крем в своей ладони, ощущаю, как он начинает водить пальцами вокруг кольца мышц ануса, бережно поглаживает его – нервно хмыкаю вдруг от смущения и возросшего возбуждения, краснею, дрожу. Хрипло шиплю, когда он сжимает второй рукой и своими прохладными пальцами мой член. Я не знаю и не понимаю ничего, только схожу с ума и теряю контроль над собой. Гор хватает ртом мой кадык и начинает посасывать его, целовать, лизать, сильнее сжимает член, как-то по-особенному водит рукой вверх-вниз и одновременно по оси – я начинаю тихо скулить, как чёртов щенок, как сучёнышь, а он вводит в меня медленно и очень осторожно, лишь одной фалангой, указательный палец, поворачивая его по кругу. Я в изумлении раскрываю глаза: мне не больно, тесно, чувствую давление, но не боль. Гор сцеловывает испарину над моей верхней губой и снова втягивает мой рот в свой драконий: меня словно жарят на костре, по всему телу кольца щекочущего наслаждения. Гор отрывается от меня, рывком спускается к паху, полностью берёт в рот мой член, до основания, и одним движением вгоняет палец до упора в меня - вскрикиваю от острой боли. Язык Гора поглаживает ствол члена, губы в твёрдом кольце скользят по нему, то усиливая, то сбавляя давление, а пуссеты доводят меня до исступления. Бьюсь, дрожу, вспотеваю всей поверхностью кожи! Гор добавляет второй палец, так же не спеша, по фаланге, продолжая всё сильнее и глубже заглатывать головку члена, ласково мучает меня пальцами внутри так медленно, долго, томительно, но время для меня стоит, я в принципе не осознаю ничего, только ощущаю, живу и бьюсь в его руках и власти. Гор в какой-то момент начинает вертеть как пожелает моё тело, словно подстраивает и настраивает меня под себя. Он находит простату, этот сгусток нервов и нежно двумя пальцами надавливая на железу, поглаживает её. От этих манипуляций бьёт в копчик, в спинной мозг зарядом такого сильного томления, что меня вскидывает над столешницей, вытягивая дугой к хищному телу Гора, вжимая в него, нависшего надо мной. – Гооооррр, – выстанываю на одной ноте, грассируя «р», меня прошивают нити раскалённого тепла... Он сосёт мой член всё сильнее, быстрее, плотнее втягивая его, с оттяжкой, а пальцы внутри трахают наоборот нежно и медленно, вторая его рука крепко сжимает шею, контролируя моё тело, как тряпичную куклу, натягивая меня как лук под своим корпусом. Я шепчу несуществующие слоги и буквы, в голове всполохи комет, кажется, что пространства под и надо мной меняются местами, перемещаются. Меня подхватывает большая волна штормового прибоя, несёт, поднимает, поднимает, поднимает выше, ещё выше, я дотягиваюсь до грозовой тучи и меня точно нанизывает разрядом молнии... Кончаю бурно, с напором Гору прямо в рот, меня самого окатывает прохладным потоком разрядки вдоль позвонка. Гор всё проглатывает, отпускает мой член, напоследок широко лизнув его языком, поднимается к моей шее и впивается в мой кадык ртом, рокотом пробивая в него моё имя «Илья», от этого я выгибаюсь ещё сильнее, рычу и, задыхаясь, кончаю ещё раз, сухо, до боли в мышцах поясницы, до сплошного, белового света под плотно сжатыми веками.