Подо льдом

Казалось, что город – в огне. Стеклянные грани высоток, натянутые струны авиатрасс, лента реки – всё сверкало нестерпимо-жарким блеском. Что за митинг в такое пекло, подумалось мне. Но зряшная надежда: прежде чем авиетка, заложив вираж, пошла на посадку – небо над центром было перекрыто – я увидел, что Предсердие сплошь синеет прогрессистскими флагами. Выбравшись на подземной стоянке, ещё раз набрал номер. После злополучной пресс-конференции жизнь Абакумова окончательно раскололась на две части: в одной, тайной, прятался я, в другую, публичную, – мне хода не было. По негласному уговору я даже не звонил ему днём, чтобы мой звонок не застал его на людях. Так что теперь его телефон молчал. Ну же, Вадим! Неужто думаешь, я трезвоню от нечего делать?! Едва не выронив телефонный обмылок, я снова запихнул его в карман и, не обращая внимания на бьющий по лопаткам рюкзак, пулей рванул наверх. Набережная встретила людским столпотворением и чем-то, едва ли не позабытым. Свежим ветром, что дул со стороны океана. Впервые за много-много дней несусветной жары. Вокруг царило неистовство. Хлопали знамена, раскатывались там и сям речёвки, а где-то поодаль громадным сердцем стучал барабан. Шальная атмосфера не то карнавала, не то военного марша ударила по натянутым нервам, но, взяв себя в руки, я принялся проталкиваться, спеша обогнать толпу и добраться до Абакумова прежде, чем митинг начнётся. - Так Абакумов будет выступать? – Донёсся чей-то вопрос, и против воли я навострил уши. - Уж думаю да! – ответила какая-то девушка. – Сегодня у прогов последний шанс добиться победы. До чего я хочу, чтобы наши выиграли! Чтобы охранышы наконец вымелись из власти! – Она пронзительно дунула в свистелку. - А мне подавай свадьбу с милёнком! - откликнулся дюжий парень, под общий хохот обняв смущённого кабанчика себе под стать. Затем уже серьёзно добавил: - Если прогрессисты возьмут власть, Абакумову как богатенькому самому придётся раскошелиться ради «реформы справедливости», зато и он, и мы получим право на семью. У нас не должно быть изгоев, ни социальных, никаких! Подхватывая его слова, грянула барабанная дробь, а я прибавил ходу, изо всех сил продираясь сквозь скопище народа. Сколько же тут людей, сколько надежд. Абакумов не вызвал эти надежды к жизни, но стал их фокусом. Исчезни он, и этот могучий поток растечётся мелководьем, на годы. На то у Тракая и расчёт. Я порывался бежать, но люди шагали стеной. Колонна уже двигалась по мосту, приближаясь к Предсердию. Ветер крепчал. Пахло йодом, водорослями и влагой. На горизонте, над устьем, пенились кучевые облака. «Коли ветер не уляжется, жди шторм», - сказал кто-то. «Если проги не победят с перевесом, жди войны», - внятно ответил женский голос. Я обернулся. На ней была майка с именем Абакумова. Стоило женщине узнать меня, как взгляд её вспыхнул неприязнью. Сильной, словно толчок в грудь. Я отвернулся, пряча лицо. Нельзя было побороть чувства, что все эти люди имели право на Абакумова и только я – нет. - В чём дело, Янош? – Абакумов перезвонил, когда я, преодолев полицейский кордон и рамки металлоискателей, мчался вдоль одной из улиц Предсердия, что лучами сходились к центральной площади. Впереди уже белел купол парламента, и глухо волновалось всё прибывающее людское море. Задохнувшись от облегчения, я пробкой выскочил из толпы и, приткнувшись в простенке какого-то здания, прижал трубку к уху. - Вадим! Ты в порядке? Почему ты не отвечал? - В полном, - ответил он. - Вот только митинг на носу. Так что стряслось? Не тратя времени, я как можно чётче передал слова Агнии о «сентябрьских идах». - Вот, значит, что, - проронил Абакумов. – Теперь понятно, почему ты оборвал мне телефон. - Митинг отменят, да? – с надеждой спросил я, глядя на бесконечные вереницы людей, тянущихся к площади. Похоже, тут собралось полстолицы. - Конечно, нет. Я тебе не говорил, но мы не исключали, что Агния провокатор. Сейчас я в этом почти уверен. Срыв митинга выгоден хранителям, которым только и надо, чтобы мы потеряли лицо. - Вадим, но если это правда? Если готовится покушение? - Янош, не начинай. Партийная охрана не зря ест свой хлеб. Да и полицейские тоже, а их тут тьма-тьмущая. - Я вижу, но… - В смысле, видишь? – вдруг напрягся Абакумов. – Телетрансляция ещё не началась. - Ты не отвечал, вот я и… - Я замялся, вспомнив своё обещание. - Так ты на митинге?!.. – Повисла пауза. – Тебе здесь не место. Езжай домой. - Вадим, я весь на иголках, я там не выдержу. К тому же, меня уже заметили. Нет смысла прятаться. - Немедленно возвращайся, я сказал! – вдруг рявкнул он. Я опешил. - Не могу, - процедил. – Предсердие перекрыто. До конца митинга отсюда не выбраться. - Чёрт, верно… Иди к сцене, к «Алмазу», а я придумаю, как тебя вывести. – С этими словами он отключился. Перед парламентом шумела толпа в несколько десятков тысяч человек. Мне бы ни за что не протолкаться к сцене, если бы один из полицейских, взглянув на мой пропуск, не провёл меня вдоль оцепления. Бриз ещё не добрался до площади, и воздух здесь был густым и жарким, с запахами нагретого камня и кисло-сладкого лимонада, что раздавали волонтёры. Я злился на Абакумова. Понятно, сейчас решающий момент. Понятно, он на взводе. Но зачем на меня гавкать? А главное – зачем меня отсылать, раз уж я здесь? Но куда сильней гнева был страх. Головой я признавал правоту Абакумова: отменить всё из-за невнятного намёка – дурость. Но душа была не на месте. Чем-то закончится этот митинг, будь он неладен. - Какого чёрта ты сюда припёрся? – поинтересовался Равич, завидев меня. «Алмаз» кучковался у самой сцены, что размещалась напротив белокаменного фрегата парламента, отделённая от него людским морем. С ещё пустого помоста нервным ритмом стучала музыка, а по бокам сцены колыхались два полотнища цвета неба. - Не твоё дело, - огрызнулся я, проходя в почётную зону. - В самом деле, Янош, зачем ты здесь? – Вместо того чтобы осадить Равича, поддакнул ему капитан. - За тем же, зачем и все. Поддержать прогов и Абакумова. - Ты уже раз его «поддержал»… Я промолчал и отошёл в сторону. Игроки переговаривались, поглядывая на меня. До начала митинга оставалось каких-то пять минут. Может, Абакумов не станет меня прогонять. Может, просто перемолвится со мной словом. - Эй, тебя там спрашивают, - сказал Равич. - Кто? - Кто-то в техническом фургоне, вон там. Я смерил Равича взглядом. Тот мог и не знать, чьё сообщение передаёт. А Абакумов точно ничего не знал про наши тёрки. Решившись, я показал пропуск и прошёл за ограждение, отделявшее зрителей от технической зоны подле сцены. Отвёл край ярко-синего полотнища, будто лаз в небе проделал, и шагнул за кулисы. Музыка здесь звучала глуше. Сбоку от вознесённой на опорах сцены возился с ящиками волонтёр. Чуть дальше и вправду виднелся фургончик. Только я туда направился, как дверца распахнулась, показав склонённый силуэт звукорежиссёра, и на лесенку выскочил светловолосый парень с телефоном. - Я тоже думаю, это «утка», - сказал он, хмурясь. – Но ты уверен, он здесь только из-за этого? Вдруг он… - Парень поднял взгляд и замолк, уставившись на меня. Прозрачно-серыми глазами из-под чёрных бровей вразлёт. Мгновение мы молча смотрели друг на друга, затем я развернулся и с колотящимся сердцем побрёл прочь. «Ну ты и мразь, Равич, - вертелось в голове. – Изобью в кровь». - Постой! Туда нельзя. – Он преградил мне путь. В раздрае я пошёл не назад, а вперёд. Туда, где позади сцены раздавались приглушённые голоса. Этот решил, я иду к Абакумову. - Тебе туда нельзя… Янош, - повторил Енотик. Я сжал зубы. Косые взгляды демонстрантов и одноклубников – ещё куда ни шло. Но липовый любовник Вадима со своим ценным мнением – перебор. - Уверен?! – Я помахал пропуском у него перед носом. Глаза Енотика потемнели. - Зачем ты здесь? – спросил он напряжённо. - Я-то в своём праве. Позвали «Алмаз», значит, и меня. А ты чего тут забыл? - Своё дело, - неожиданно заявил он. - Видел декорации? Моя работа. Художник-оформитель, вспомнил я. - Эти тряпки? Такое любой сделает. - Вообще-то, нет. Не любой, - сказал Енотик и, явно пытаясь разрядить обстановку, добавил: - Мне предложили в штабе работу, и я согласился. Они хотели кого-нибудь своего, вот и всё. Своего… Злоба моя вдруг отступила. Я молча смотрел на Енотика. Первая любовь Вадима был ниже меня почти на голову. Стройный до худобы. Лицо с острым подбородком того типа, что до поздней зрелости кажется мальчишеским. Но взгляд проницательный и твёрдый. На шее – богемный платок. Некстати вспомнилось, как попервости Абакумов всё пытался нацепить на меня нечто похожее. - Мне… - Я не знал, что сказать. Но тут дыхание у меня перехватило. Ровный гул толпы, всё это время доносившийся с площади, взметнулся в небо и обрушился девятым валом, выкликая ораторов. - Триста тысяч, - благоговейно произнёс Енотик, когда мы наконец смогли слышать друг друга. – Такого давным-давно не бывало. А сколько ещё других. Демократизация, реформа справедливости, браки для всех – этого хотят миллионы. Миллионы, Янош. - Агитируешь, что ли? – Я взглянул на него с угрюмым удивлением. - Просто напоминаю, что стоит на кону. В случае победы прогрессистов Вадима… Александровича пророчат в премьер-министры, - он сделал паузу, давая мне время осмыслить услышанное. – Именно он будет воплощать предвыборную программу в жизнь. Его незапятнанная репутация куда важней, чем чьи бы то ни было личные интересы. - Мне ли не знать, - процедил я. - Верно. Я в курсе, что ты сделал. Но тут повсюду кишит пресса, достаточно одного слова, чтобы всё погубить. Ты ведь на это не пойдёшь? Ведь не пойдёшь, Янош? – Енотик пытливо смотрел на меня. - Да с чего бы мне устраивать скандал? – медленно спросил я, вспоминая обрывок подслушанного разговора. Енотик моргнул, и у меня вдруг заныло сердце. Но ответить он не успел, - из-за угла появился Артур вместе с каким-то полицейским. Завидев нас, Артур притормозил, обменялся взглядами с Енотиком, а затем воззрился на меня. - На ловца и зверь бежит. Далеко собрался, Янош? - Где Вадим Александрович? – спросил я. – Да не собираюсь я к нему прорываться, - прибавил, когда Артур промолчал. – Просто скажите, где он. - Готовится выступить. Митинг уже начался. Действительно, со сцены, от которой нас отделял фургончик, нёсся металлический голос мегафона. Не Вадим, какой-то ведущий митинга. - Вы знаете про… - я запнулся. - Про угрозы? Да, у нас их целый ворох. Одни слова, а вот твоё присутствие вполне реальный риск. – Артур заговорил официальным голосом: - Янош, в свете недавних событий я настоятельно прошу тебя покинуть территорию митинга. Выходы перекрыты, но тебя проведут через кордон, - он обернулся к полицейскому, и тот молча кивнул. Мешкотного вида мужик с лысиной. Взирал он на меня безо всякого сочувствия. К бабке не ходи, в каком свете представил меня Артур: неуравновешенный подросток, не оставляющий попыток сталкерить известного политика. - Давайте я просто вернусь к «Алмазу» и всё, - попытался я. – Артур, вы же знаете, ничего я не натворю, честно. - Тебе придётся уйти. Это просьба Вадима Александровича, - уронил Артур таким тоном, что стало ясно, никакая это не просьба, а приказ. Я закусил губу. Енотик стоял в стороне, не глядя на нас, но, разумеется, всё слышал. Я почувствовал, как от унижения на скулах проступают алые пятна. Обжёгшись на молоке, Абакумов дул на воду, не беспокоясь о том, что меня-то ошпаривает по-настоящему. - Ладно, - ответил сдавленно. Артур расправил плечи. «За сценой одна из лучевых улиц, - сказал он. – Сейчас совсем пустая, там ждёт машина. Мы тебя проводим». Они с полицейским взяли меня в клещи, ни дать ни взять конвоиры. Уходя, я оглянулся. Енотик смотрел мне вслед непонятным взглядом. Пока мы препирались, солнце спустилось ниже, а ветер посвежел, добравшись наконец и до кратера площади. Полотнище, что скрывало нас от толпы, хлопало и выгибалось, точно парус. Я бросил взгляд в сторону сцены: высокого помоста на опорах. Абакумова ещё не было, а вот давешний волонтёр – всё ещё тут. Парень в синей рубашке сидел на корточках среди ящиков из-под лимонада, почти под самой сценой. Затем вскочил и пошёл прочь, мазнув по нам невидящим взглядом расширенных глаз. Я остолбенел. Это был Марек. - Эй, а ну стой! – Но он уже нырнул за полотнище, скрывшись в толпе. – Вы видели его? Откуда он здесь?! – Повернулся я к Артуру. - Кто? Волонтёр? Мы набрали их из молодёжки «Алмаза». - Да это же чистильщик! По крайней мере, был… - Идём. – Явно считая, что я тяну время, Артур взял меня за плечо, но я стряхнул его руку и шагнул на то место, где только что стоял Марек. Пустое лицо его не шло из головы. Я огляделся. Вокруг – только раскиданные коробки. Пригнувшись, заглянул в пахнущую металлом и пластиком духоту под сценой. - Что там такое красное? – Проблески за опорой, будто маячок. Я протянул руку, и с упругим магнитным толчком мне на ладонь упал какой-то предмет. Тонкий и продолговатый, точно электронный градусник. Со сменяющимися цифрами на экране. Сто пятнадцать, сто четырнадцать. – Надеюсь, я тут ничего не сломал. Что это? - Довольно, Ян… - Артур осёкся. Я вскинул глаза. Артур был белым как полотно. Полицейский, с которого начисто слетело сонное выражение, тянулся к рации. Я снова посмотрел на вещицу в своей ладони. Сто одиннадцать, сто десять. И тогда я наконец понял. Говорят, в такой момент время замедляется. Я ощутил это как расширение. Секунды, прежде бывшие не больше песчинки, вдруг разверзлись бесконечными пространствами. Сто восемь. Сердце колотилось с долгими-долгими паузами, внутри всё свело холодной судорогой, но это были всего лишь телесные ощущения, а сам я – не испытывал страха. Сто семь. Я парил над самим собой, воспринимая одновременно десятки вещей. Как полицейский зажёванной магнитофонной лентой невозможно медленно кричит в рацию: «В-з-р-ы-в-н-о-е-у-с-т-р-о-й-с-т-в-о…» Как, тяжело дыша, озирается по сторонам Артур. Как металлический голос на сцене ударяет по клавишам, по буквам выстукивая: «В-а-д-и-м-А-б-а-к-у-м-о-в!..» Сто пять. И тут я рывком упал в себя, а время, наоборот, полетело стрелой. Я стоял в кобальтово-синей тени полотнища, сжимая в руке взрывчатку с запущенным таймером, а позади, на ярком солнце сцены уже раздавались шаги Вадима. Я знал, что так будет, пронзила мысль. Весь этот нереальный сентябрь, палящий воздух которого был наполнен предчувствием катастрофы, я знал, что так будет. Чего я не знал, так это что теперь делать. - Беги! – заорал вдруг Артур, вырывая у меня футляр. – Дай сюда и беги, сопляк! «Спасибо за совет», - подумал я. Оттолкнул его и сделал, как велено. Откинув полотнище, ринулся прочь. С бомбой в кулаке. Сто. Вокруг половодье людей. Но рядом – пустое русло проспекта, перегороженное барьером. Прежде чем полицейские успевают меня остановить, я перемахиваю через препятствие и бросаюсь вперёд. Позади, над площадью набатом разносится речь Вадима, постепенно отдаляясь. Враг теперь не только время, но и расстояние, и оно же – надежда. Восемьдесят один. По сторонам – фасады правительственных зданий. Впереди сверкает река. Домчаться до неё и зашвырнуть эту дрянь далеко-далеко, как я видел однажды в каком-то фильме. Я лечу как на крыльях. Кеды стучат об асфальт наперегонки с сердцем, будто в затяжной ристбольной атаке. Только вместо мяча в ладони – ребристый корпус бомбы. Тридцать пять. В венах бушует адреналин, но голова ясная. Река ещё далеко, понимаю я. Надо избавляться от адской машины, сейчас. Но впереди, у экрана толпится народ. Я оглядываюсь, и сердце обрывается: там тоже люди – несколько полицейских, что-то кричат. Внезапно ослабнув, останавливаюсь, точно наткнувшись на стену. Это конец!.. Налетает порыв ужаса – и безмерного удивления. До чего же странно: я мечтал встретить кого-то, кто полюбит меня и спасёт, а вышло – спасаю сам, ценою жизни. Прощай, Вадим!.. Десять. Что-то рушится на меня сверху. Металлические когти разрывают правое запястье. Сжимая футляр, вращающийся волчок возносится ввысь. Выше, выше и выше. Опомнившись, я падаю ничком. И не вижу, как на вечернем небе вспыхивает второе солнце. Огромная ладонь вминает меня в асфальт. Грохот и звон стекла, что водопадом хлещет из окон. Что-то с силой ударяет меня промеж лопаток. А затем – тишина. Я встал, пошатываясь. Упал, ощутив ладонями шероховатость нагретого асфальта. Снова вскочил на ноги, зайдясь хохотом. Живой! Боже мой, я живой! В воздухе синеватым туманом курилась пыль, но, даже кашляя, я не мог перестать смеяться. Чувствуя некое неудобство, скинул рюкзак и подавился смехом, разглядев, что железный обломок какой-то вывески пропорол его насквозь, почти. - Эй, парень, в чём дело? – Выскочив из дымки, ко мне подбежала полицейская. Остановившись, она озадаченно смотрела, как, ползая по мостовой, я пытаюсь сгрести в кучу высыпавшиеся из порванного рюкзака детальки и проводки. – Что это за мусор? - Это не мусор! Это шарокот! Если бы не он, меня бы проткнуло навылет. Его надо починить, обязательно, непременно… - Я перемешивал на асфальте обломки металла с собственной кровью. - У тебя шок, - мягко сказала она. – И рана на руке. Пойдём. Поддерживая за плечи, отвела меня к зданию напротив, в фойе которого уже разворачивала работу дежурившая на митинге бригада медиков. Колени ещё дрожали, но голова прояснилась. - Откуда взялся квадрокоптер? – спросил я, опустившись на пластиковый стул. - Когда поступил сигнал о взрывном устройстве, его направили на площадь, чтобы вывезти бомбу по воздуху. Я перестал баюкать руку и напрягся. - Значит… я только помешал?.. - Нет, - после паузы ответила полицейская. – Квадрокоптер патрулировал периметр и не успел бы добраться до центра. Ты герой, парень. - Ну уж… - Угу. Но после сегодняшнего полетит столько голов, что вряд ли ты дождёшься поздравлений. – С этими словами она передала меня медику. В фойе скопилась пара десятков людей с порезами и ушибами, но ничего серьёзней. Пока врач заливал мне предплечье анестетиком, я прислушивался к разговорам полицейских. Террориста ещё не поймали, но ищут. Митинг остановили, но только после выступления Абакумова, который успокоил людей. «Кто бы это ни устроил, в итоге он лишь поднял прогам рейтинг, - проронил кто-то. – Победа будет за ними». - Готово, - произнёс врач, наложив повязку. – Ещё жалобы есть? - Нет, но я немного тут побуду. Сквозь разбитые окна было видно, что свежий ветер постепенно рассеивает пыль. Полицейские оцепили часть мостовой, но дальше – толпился, прибывая, народ. Голова шла кругом. Ещё бы: всё сегодня перевернулось вверх тормашками. «Провокаторша» Агния оказалась права. Марек, мой бывший товарищ, едва не стал убийцей. Артур, которого я всегда считал скользким типом, был готов погибнуть, спасая «сопляка». Теперь понятно, почему он друг Вадима. Я поёрзал. Получив помощь, люди расходились, и постепенно фойе опустело. Один я сидел в углу, вертя в здоровой руке телефон, и ждал. «Он там? - раздался под окном знакомый голос. – Никого не впускайте». Сердце, подпрыгнув, забилось часто и сильно. Я вскочил на ноги. Вошёл Абакумов и, увидев меня, застыл. Как всегда безупречный костюм. Но волосы растрепались от ветра, падая на бледный лоб. - Как ты, Янош? – громко спросил он. Хрустя стеклом, подошёл и остановился в двух шагах. – Вижу, жив-здоров… - Взгляд его задержался на моей перевязанной руке. Я тоже смотрел на его руки – смуглые, с длинными пальцами, что сейчас чуть подрагивали, – желая оказаться в его объятиях, чтобы наконец отрешиться от пережитого ужаса. Но стоило мне податься к нему, как Абакумов отступил, бросив взгляд в сторону окна. У меня оборвалось сердце. Будто кусок льда упал на каменный пол, разлетевшись тысячей осколков, что вдруг сложились в слово. В понимание, от которого я отворачивался весь этот день, весь этот месяц. - Когда ты собирался мне сказать? – словно со стороны услышал я свой голос. - О чём ты? - Ты знаешь о чём. Абакумов окаменел. - Янош, сейчас не время… - Ты уже с ним спал? – перебил я. – Отвечай! - Нет, - после паузы ответил он, твёрдо взглянув мне в глаза. Но только я перевёл дух, как он прибавил: - Ещё нет. Я хотел сначала завершить одно, прежде чем начать… возобновить другое. - Завершить… - Я медленно опёрся о стену, но тотчас выпрямился. – Почему? Почему, Вадим? - Сам знаешь, у нас было не ладно, - с напором произнёс Абакумов, будто накручивая себя. – В последнее время ты только и делал, что жаловался, что скучаешь, что мы редко видимся и прочее. А ведь если прогрессисты победят, то видеться мы будем ещё реже. - О… Так это я собирался тебя бросить? И ты решил меня опередить? - Просто ускорить неизбежное. Я знаю эти признаки, Янош. - Абакумов провёл ладонью по лицу. – Я уже через это проходил и второй раз проходить не хочу. К тому же нам опасно быть вместе. Ты едва не погиб. К чему этот риск, для нас обоих, если ещё месяц-другой и всё. - Какая забота. Значит, твой экс, внезапно появившийся на горизонте, тут совсем ни при чём? – Я никак не мог отделаться от чувства, что говорю не я, а кто-то другой, что всё это дурной сон. - Не он всему виной. Но да, мы с ним пуд соли съели, Натан понимает, чем я живу. – Абакумов мотнул головой в сторону окна. В вестибюле сгущался сумрак, но на проспект сквозь прорехи в смыкающей пелене туч падали косые лучи солнца, освещая суетившихся полицейских, репортёров и хлопающие на ветру флаги демонстрантов, что не думали расходиться. Стержень, что держал меня, вдруг исчез. Навалилась такая усталость, что хотелось упасть прямо на усыпанный осколками стекла пол. «Вадим однолюб, привязывается сильно», - крутились в голове слова Рогнеды. - Значит, мною ты затыкал дыру от него… - Мы с тобой оба восполняли друг другом что-то. Но дело было не в Натане. Ты мне дорог, Янош, по-настоящему. Просто… не судьба. Тяжесть, сдавившая грудь, на миг разжалась, и я втянул воздух, уловив вдруг среди пыли и гари аромат чабреца. - Вадим! – Я схватил его за руку. – Но ведь может быть другая судьба! Уйди из политики, как собирался. Ваши всё равно победят, пусть реформируют без тебя. - Ты не понимаешь, - проронил Абакумов. - Политику? Бизнес? Нет. Зато понимаю полёты в космос. И роботов, они спасли меня сегодня, и один из них – твой шарокот. Ты можешь быть полезным людям по-другому. А мы… мы можем быть вместе. Пока я говорил, я верил, это возможно. Но стоило взглянуть на Абакумова, как стало понятно, всё зря. - Ты не понимаешь, - покачал он головой. – Моя карьера, моя репутация, моя семья. Я не могу. Я знаю, что ты для меня сегодня сделал, и всегда буду об этом помнить. Ты совсем ещё юный, у тебя будет куча романов. Прости, Янош. – Абакумов осторожно высвободил руку. - Не прощу! – крикнул я, сжав кулаки. - Янош… - Трус, врун! Убирайся! Абакумов одеревенел. Развернулся на каблуках и, давя подошвами стекло, вышел. Стукнула дверь, и в полумраке фойе я остался один. До сих пор мне всё казалось, это не взаправду, но теперь – навалилась реальность происходящего. Не помня себя, я кинулся следом. В лицо ударил ветер. Пожимая бессчётные руки, Абакумов медленно удалялся сквозь людской коридор. А меня окружили журналисты, не давая пройти. - Эй, Янош, как ты нашёл бомбу? - Чего у тебя с рукой? - Что сказал Абакумов? Я собирался было их растолкать, как вдруг в голове сверкнула молния. В окружении свиты Абакумов подходил к припаркованной авиетке. А ведь ещё ничего не потеряно. Я могу сделать то, на что ему самому не хватило духа. Одним словом развалить этот карточный домик, и Енотику больше нечего будет «понимать». Вадим вернётся ко мне, навсегда. - Да, Янош, о чём вы говорили с Абакумовым? - Мы… - Я набрал в грудь воздуха, чувствуя, как колотится сердце. Люди вдруг расступились, показав невысокую фигуру. Помахав толпе рукой, Абакумов обнял его за плечи, и они сели в машину, вместе, не таясь. – Да ни о чём таком… - произнёс я. – Он справился у меня о здоровье, вот и всё. - Взмыв в воздух, авиетка растворилась в наплывающих с океана дымно-серых облаках. Стоило мне переступить порог пустой квартиры, как в окна ударили ледяные копья дождя. Первый осенний шторм настиг столицу, мгновенно погрузив город во мглу. Серая с перепугу куда-то забилась, и я никак не мог её найти. Под рёв ветра я то бродил по комнатам, тщетно зовя кошку, то хватался за телефон, то сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. Лишь глухой ночью в полном изнеможении я забылся сном. Мне приснилось, что ребёнком лет пяти я играю в траве. Поднимаю глаза – и вижу над кромкой дальнего леса столб дыма. Густого, ровного и такого траурно-чёрного, будто из расколотого неба хлещет первозданная тьма. Я проснулся, задыхаясь. Это был сон, но когда-то я и правда видел этот дым. Курящийся над телами моих родителей. Я закрыл лицо руками и разрыдался, даже не пытаясь себя сдержать. Перед кем притворяться, я был совершенно один. Назавтра буря улеглась, оставив после себя заваленные мокрыми листьями тротуары и голые остовы деревьев. Жара ушла, и воцарилась тёплая сырая погода, как и положено в это время. В остальном всё тоже было предсказуемо. Марека арестовали, и теперь полиция изо всех сил копала под заказчиков несостоявшегося теракта. Прогрессисты в одни ворота выиграли выборы и создали новое правительство, в котором Абакумов стал премьером. Когда с подзажившей рукой я приехал на тренировку, об этом только и было толков. Я изобразил безразличие, но, вернувшись, написал Абакумову короткое и деловое письмо с просьбой продать меня зарубеж. Ответа не было, но через несколько дней меня вызвало клубное руководство, сообщив, что мной интересуется сильный клуб с Драконьего побережья. Я согласился не раздумывая. И через короткое время с рюкзаком за спиной и кошачьей переноской под мышкой взошёл на борт стратосферного прыгуна, не оглянувшись на башни столицы, где прожил полтора года. Я знал, даже если случится чудо и Абакумов вознамерится ко мне вернуться, я не смогу простить предательства. Я также знал, что чуда не будет. Ещё я знал, что уезжаю из страны навсегда.