Подо льдом

Я примостился на крае кровати и, обхватив себя руками, не сводил глаз с Абакумова. Тот мерил шагами гостиничный номер, выплёвывая в телефон фразы. - Да, да… Свяжись с ним немедля. Время?.. Буди к чёрту! А я переговорю с одним гавриком из департамента по надзору за прессой. Бизнес его дочери зависит от моих заказов. Абакумов дал отбой и, не переставая расхаживать по комнате, принялся набирать новый номер. Они с Артуром, который мчался сюда на всех парах, ставили на уши свои связи, чтобы с новостных порталов убрали снимки. Там, дескать, подросток. Я не видел, какой в этом толк. Скандала не миновать. - Вадим!.. - Не сейчас, Янош. Поговорим позже. Я не успел возразить, как дверь распахнулась, и в комнату ввалился Артур. Галстук его съехал набок, в руке был зажат телефон. - Фото из сети убрали, - выдал он вместо приветствия. – По крайней мере, на официальных сайтах их нет. - Неплохо! - сказал Абакумов. - Не обольщайся. Уже все в курсе. – Артур ткнул пальцем в «салфетку», что мерцала на столе. Я знал, о чём он: заголовки про «скандал в стане прогрессистов» и «связь с несовершеннолетним» полыхали на новостных порталах с пометкой «срочно». - Что ж, хоть снимки красной тряпкой не висят, - процедил Абакумов. Артур прислонился к двери и обвёл взглядом номер, задержавшись на мне. Я стиснул зубы и не опустил глаза, но весь одеревенел. Пока Абакумов висел на телефоне, пытаясь хоть что-то предпринять, я застелил постель и натянул на себя одежду, мятый вчерашний костюм, но сейчас - казался себе нагим. Для Артура не тайна, чем мы тут занимались. - Ты обещал, Вадим. Гарантировал, комар носа не подточит, а теперь - наш рейтинг рушится в тартарары. Ради чего?! Ради твоих шашней с малолеткой?! - Не начинай, Артур. – Абакумов заслонил меня от него. – Я в ответе, но времени для разборок нет. Надо обговорить, что дальше делать. - Надо, чёрт возьми! Без чужих ушей. Артур, играя желваками, направился во вторую комнату номера. Прежде чем последовать за ним, Абакумов повернулся ко мне. - Будь здесь, Янош. - Куда я денусь? - Прошу, будь здесь, - повторил он. Окинул меня напоследок непонятным пристальным взглядом, будто взвешивал что-то в уме, и вышел. Дверь стукнула, закрывшись, и в рассветной пустоте комнаты я остался один. Посидел, прислушиваясь к невнятным голосам за стеной. Не без труда поднялся – мышцы ныли - и доковылял до окна. Снаружи ветер мчал по небу серую пену туч, сеющих мелким и злым дождём. По бульварам в непромокаемых чёрных накидках брели пешеходы. На трассе среди высоток авиеток было, что сельдей в бочке. Свинцовые бока поблескивали в дождевом сумраке. Тьмы и тьмы машин, везде люди, каждый – знает про меня и Вадима. Что теперь будет?! Я живо представлял - что. Кривые усмешки первых встречных. Шепоток в команде: вот пролаза, завёл амуры с хозяином клуба. Крысиная злоба чистильщиков. Внутри всё сжалось, город за стеклом надвинулся, грозя раздавить. Я поймал себя на порыве задёрнуть портьеру. - Нет, так не пойдёт! – донёсся зычный баритон Абакумова. Он препирался о чём-то с Артуром, произнёс моё имя. Я насторожил уши, но больше не разобрал ничего. Голоса стали глуше. Я сделал пару глубоких вдохов и вместо того, чтобы затемнить окно, распахнул его настежь. Брызги окропили лицо. Воздух был тёплый и пах электричеством. Дождём дело не обойдётся. Будет гроза. На уровне глаз, алея огнями, с шелестом проносились авиетки. Я сжал кулаки. Всю жизнь меня гнали и шпыняли бог весть за что, но я не спасовал. А теперь-то, когда у меня есть Вадим, и подавно. Лучше жить вот так, с открытым забралом, чем тихариться, будто воры в ночи. Будь, что будет! Я опустил раму, сел на стул и, поглядывая на дверь, принялся ждать. Приступ паники миновал, но из-за Абакумова сердце было не на месте. Для него – всё сложней и опасней. Что он решит? Чего они так бранятся? - Нет, Артур. – Они наконец вышли. - Прости. - Шанс есть! Твою мать, не будь чистоплюем! - Прости, - повторил Абакумов. Он был бледен, на лбу пролегли морщины. - Янош, тебе лучше уехать из города, - сказал он мне. - Идём, отвезу домой. Когда он двинулся к выходу, Артур бросил в спину. - Ты нас предал, Вадим! - Наверно. – Абакумов застыл, но не обернулся. – Только менять одно предательство на другое не стану. – Он вышел. Я сгрёб со стола позабытую статуэтку и выскочил следом. Вчера Абакумов приехал на награждение без водителя и охраны. Не хотел лишних глаз, и теперь сам вырулил с пустынной стоянки на магистраль. Включив автопилот, он откинулся на сиденье и с минуту тёр лицо, будто пытаясь прогнать усталость. - Не было времени спросить… - Рука его легла мне на пояс. – Как ты? - В порядке. - Нет, всё-таки? Не болит? - Вадим! Это пустяки. - Повинуясь порыву, я схватил его за руку. - Я хочу сказать, я не боюсь. Пусть на нас льют помои. Ты того стоишь. Ты стоишь… всего. Глаза его вспыхнули, как свечи. - Рыженький… - Абакумов притянул меня к себе и поцеловал. – Никаких помоев, с тобой всё будет хорошо. Ты ещё мелкий, пресса и охранышы не посмеют марать твоё имя. Насчёт клуба не тревожься, всем борзым я рты позатыкаю. - Не надо, я сам. – Я помолчал. – Ты сказал, со мной всё будет хорошо. А с тобой? Что ты решил? - Снимусь с выборов, - ровным голосом ответил Абакумов. – Связь с несовершеннолетним, вот так это называется. Не против закона, но общество осуждает. Выжду день-другой, чтобы шавки прогавкались, и объявлю об уходе. Извиняться не стану, - добавил он. - Неужели нельзя иначе? - Нельзя, Янош. - А партия? - Партия… - он замолчал. Снаружи как из ведра лил дождь. Кабина тонула в сумраке. Габаритные огни машин впереди расплывались кроваво-алыми цветами. – Скандал этот сам по себе удар по партии, - наконец произнёс Абакумов. – Но хуже то, что до выборов меньше месяца. Нового кандидата не раскрутить. Прогрессисты выборы проиграют. У меня упало сердце. Политическая карьера Абакумова потерпела крах. Шлейф скандала потянется за ним навсегда. Для тех, кто поддерживает прогрессистов, он станет притчей во языцех. В душе я всегда хотел, чтобы Абакумов не лез в политику, но теперь – просто видел, как от его судьбы заживо отдирают кусок. - Артур… он… - Он не в себе, - отрезал Абакумов. – В панике из-за выборов. - Что он хотел? - Чтобы я попытался отмыться, откреститься от обвинений. Только план его – тришкин кафтан: в одном отмыться, в другом запачкаться за глаза. - Но, может… - Не надо, Янош, - оборвал меня Абакумов. – Ты не понимаешь. Я был не в силах ему помочь и мог только как можно крепче обнять. Прижался к его плечу, застыв в неудобной позе. По стенам кабины скользили сполохи фар. Мы оба рисковали, оба играли с огнём. Не моя вина, что нас вывели на свет божий, но всё-таки, всё-таки… Абакумов глубоко вздохнул, будто сбрасывая груз, и, осторожно высвободившись, уложил меня к себе на колени. Подсунул под голову борсетку вместо подушки. - Попробуй уснуть, Янош. Я тебя в такую рань разбудил. Не знаю как, но скоро я правда провалился в сон. Плотный и серый, точно хмарь снаружи. Абакумов потряс меня за плечо: «Приехали!» Я повозился у него на коленях, просыпаясь. В глаза ударил солнечный луч. Щурясь, я вылез из авиетки. Мы обогнали дождь. С запада надвигалась сизая гряда туч, но здесь, над домом, сияло солнце. Свет сверкал в окнах, вспыхивал на гранях стеклянного купола, сквозил в листве платанов, что шелестели под ветром. Я с тревогой взглянул в глубокое синее небо. - Не бойся, - сказал Абакумов. – Я добился запрета на полёты над этой частью побережья. Больше никаких соглядатаев. Я выдохнул. Уже свободней обвёл взглядом ставший привычным вид - дом, парк, кусочек океана вдали. - Нравится тут? – Абакумов стоял у авиетки. Наверно, из-за света солнца он сам казался светлей и спокойней. - А?.. Ещё как! Тишь, красота… «И ты», - последнее я не сказал. - Тогда, может, из гостя станешь обитателем? - Что? - Я говорю, - внятно повторил Абакумов, - может, переберёшься ко мне? Насовсем. Спасибо газетным ушлёпкам, скрываться и врать больше незачем, и так все знают. Можно, не таясь, жить вместе. Сердце пропустило удар, затем рванулось вскачь. - Ну да, верно… - пробормотал я и умолк. - Ну же, Янош, – Абакумов, разведя руки, шагнул ко мне. – Сам допытывался, что будет, когда кончится лето. Я теперь знаю. А ты? - Я… Он замер передо мной, ожидая ответ. Светило солнце, шелестела листва, будущее, только что ещё невнятное и пугающее, внезапно обрело размах и краски – тут, вместе, насовсем. А у меня отнялся язык. Ну, вечно напасть. - Так что? Идёт? - Вадим, я… - Я набрал полную грудь воздуха и вдруг затараторил. – Конечно, идёт. Ещё бы, а то как же. Мне тут ужасно нравится, и ты, и всё, и вообще. Вот только надо вещи с базы забрать, у меня там осеннее, зимнее и мои книжки. Ещё кошка! Серая кошка из парка! Абакумов уставился на меня. Расхохотался во всё горло. - Ох… - Я закрыл лицо руками. – Вадим, прости. - Какой ты у меня хозяйственный, рыженький. – Он стиснул меня так, что рёбра затрещали, и крепко расцеловал. – Вещи с базы завтра же заберёшь. Свою парковую кошандру тоже. У Зёбры золотое сердце, они уживутся. Кстати, куда делась Зёбра?.. Абакумов потащил меня в дом. Зёбра ринулась под ноги с жалобным мявом: бросили, бедную, на всю ночь. Заурчала довольно, когда Абакумов подхватил её с пола и почесал за ухом. Глаза его сияли. Он распинался, как мы будем жить дальше, не умолкая ни на минуту. В нём била энергия – мощная, нервная, несколько нездоровая, но я чувствовал то же. Нас ждали суровые испытания. Нападки, издевки, позор. Но пока - всё это оставалось вдали, скрытое пеленой дождя. А здесь – мы были вдвоём. В снопах солнечного света неслись наперегонки по лестнице. - Так. – Абакумов с Зёброй на руках обозрел мою гостевую комнату. – Собирай барахло и перебирайся ко мне. К нам. Я вспыхнул. Кувыркались мы на его лежбище, будь здоров, но ещё ни разу не спали там вместе. С рвением бросился выгребать из шкафа свои пожитки, хотя бросать обжитую спаленку было немного жаль. - Сделаем тебе тут кабинет, - Абакумов будто понял. – Будешь читать свои книжки. Может, когда-нибудь и писать. – Я вытаращил глаза, и он ухмыльнулся. – Про меня написать не забудь. - Да уж! Тебя забудешь… При резких движениях я всё ещё ощущал его там, внутри. Краска бросилась к щекам, и дыхание сбилось. - Ну, вот. – Все мои вещи стопочкой уместились в руках. – Ах, да! Ещё шарокот! Абакумов, нагнувшись, выволок его из-под кровати. Зёбра, зажатая под мышкой, вытянула шею и, подозрительно обнюхав механического собрата, чихнула от пыли. - Будильник, значит, - сказал Абакумов. – Надо его перепрограммировать, он ведь на всякое-разное годится. Сейчас же займусь! В своей комнате – теперь нашей! – Абакумов откатил дверцу встроенного шкафа, такого вместительного, что там можно было бы жить, и указал мне свободное местечко. Телефон его в которой раз порывался трезвонить, но был отключен. «Сегодня дела подождут», - бросил Абакумов. Сбросил туфли и с ногами забрался на кровать, принявшись колдовать над подсоединённым к «салфетке» шарокотом. Когда я сунул нос в гардероб, в глазах зарябило. Пиджаки, рубашки и галстуки висели рядами. - Ну, ты и шмотник, Вадим. - А то! Тебя тоже приохочу. Я фыркнул и принялся водворять свою одежонку. Уложив вещи на полку, содрал с себя костюм и натянул домашнее – штаны и майку. Абакумов, до того вполголоса бормотавший над шарокотом, примолк. - Кидай на пол, - сказал он, когда я переоделся. – «Мажордом» оттащит в прачечную. - Ладно. Я присел, чтобы убрать в шкаф ботинки. За спиной раздался шорох, и волоски на шее встали дыбом. Абакумов стоял позади, надо мной. - Всё разложил? Молодец. Повинуясь движению его руки, на место вернулась, закрыв гардероб, дверца, и передо мной оказалось вделанное в неё зеркало. Там, лохматый и рыжий, я сидел на пятках у ног Абакумова. Статная фигура его высилась сзади. Небо заволокло изжелта-серыми облаками, всё-таки нагнавшими нас, и солнце скрылось. Искристый палевый свет ещё проникал сквозь прорехи туч, потоком ниспадая в комнату. - Взгляни на себя, рыженький. – Тяжёлая ладонь легла мне на голову. – Твои волосы светятся, ты сам светишься. Будто одуванчик. – Пальцы его скользнули ото лба к впадинке под затылком, поглаживая меня. Ещё раз, и ещё. Я прикрыл глаза, млея под лаской. - Какой я тебе одуванчик, - сказал. – Тогда уж кот. Мур-мяу! - Оба мы кошачьи души. - Абакумов с хрипотцой рассмеялся и, наклонившись, поцеловал меня в макушку. Повеяло горьким чабрецом. Из груди моей вырвался вздох. Не соображая, что делаю, я обхватил его ногу и, прижавшись, потёрся щекой о бедро, точно вправду кошка. Задрал голову, ища его взгляд. - Вадим! Спасибо тебе. - За что? - За то, что ты есть. Лицо его дрогнуло. Слитным движением Абакумов опустился на колени, позади. Обняв меня, прижал спиной к своей груди. Он был горячий, будто печка. Царапая щетиной, принялся целовать мне шею. Я выгнулся и, рискуя сломать хребет, нашёл его губы. Потеряв равновесие, мы покатились по полу, не переставая целоваться. Свет за окном гас под натиском туч, комната погрузилась в нежно-серый сумрак. Когда я оказался на лопатках, Абакумов навис мощным силуэтом. Отвесил сочный шлепок. - Так, говоришь, не болит? После ночи? - Нет! Уже нет! - Вот и славно. Кровь грохотала в висках, низ живота горел. В окно задул ветер, прокрутился свежим хороводом по комнате, поднимая в воздух листы бумаги. Абакумов тяжело дышал надо мной и не двигался. Ну же, Вадим, чего ждёшь. Послать весь мир к чёрту и с головой кинуться в омут, где только мы с тобой. Я лежал на спине и, задыхаясь, сучил ногами. Абакумов поднялся. Застыл, расставив босые стопы так, что я оказался у него между ног, глянул на меня сверху. Тёмную гриву его вздымал ветер. Нагнувшись, он подхватил меня и, вскинув на плечо, с натугой переволок на кровать. Шмякнул на живот и, схватив за лодыжки, стащил вниз, заставив встать коленями на пол. Я утратил остатки ума от одной лишь позы. Стоило раздвинуть ноги, как он навалился сзади. Задрал майку до плеч и спустил мне штаны. Я шипел сквозь зубы, комкал покрывало и бодал лбом матрас, пока он, подшучивая и посмеиваясь, наглаживал мне бока и зад. Уха коснулось что-то мокрое. Я вздрогнул и разжмурился. В сумеречном свете глаза Зёбры сверкали зелёным, влажный нос шевелился от любопытства. Когда мы затеяли наши пляски, она спряталась под кроватью, а теперь осмелела и вылезла. - Вадим, кошка! - Боже, Янош, и что?! - Ну, не могу я при ней. Абакумов заржал и, перестав меня лапать, сцапал Зёбру. Стукнула дверь, затем силуэт его скрылся в ванной. Распалённый, я пытался трахать кровать. Небо обложило напрочь. Ветер стих, царила такая тишина, что слышно было, как шебуршится на подоконнике жук, ища защиты от скорого ненастья. Я вздрогнул, когда прохладная смазка коснулась горящих от шлепков ягодиц. Абакумов вернулся и, снова пристроившись сзади, принялся меня готовить. Он дышал с хрипом, но прикосновения пальцев были бережными, неспешными. - Вадим, не тяни. Не думай обо мне. - Рыженький… - Меня погладили по бедру. – Я только о тебе и думаю. Если прекращу, то рехнусь. В этот раз боль была слабей. Абакумов, впившись пальцами мне в бёдра, неторопливо насаживал меня на свой член, пока не вставил до конца. От распирающего напора внутри глаза вылезли на лоб. Я распластался на кровати, мотая головой. Выждав, Абакумов толкнулся. Неспешно и мощно. Меня прошило от копчика до макушки. В этот миг графитово-серое небо треснуло зарницей, и оглушительный гром разодрал воздух. Ливень рухнул стеной, погрузив мир в грохочущую тьму. Абакумов лёг на меня, придавив и закрыв от брызг из окна. Он двигался во мне сперва неглубоко, затем – всё сильней и чаще. Я без труда поймал его ритм. Расслабил мышцы и отдался на его волю так просто, будто мы делали это не во второй, а в тысячный раз. Дождь барабанил по карнизу, плитам двора, листве. Гроза гнала нас вперёд, задавая темп. Молнии били, не переставая. Я стонал в голос. Плевать, всё тонуло в громе и грохоте. Когда я попытался сунуть под себя руку, Абакумов перехватил мне запястье. - Нет, Янош, - гаркнул в ухо. – Я сам. Пальцы его сомкнулись на моём члене, заскользили в заданном им же ритме. Он не прекращал вбиваться в меня. Я ходил под ним ходуном, елозил взад-вперёд. Свободной рукой Абакумов обхватил меня за шею, удерживая на месте, и наддал, с размаху прикладывая бёдрами. Он был на мне, во мне, его рука на моём члене, и всё равно мне было его мало. После всех лет пустоты, где я жил, мне было мало. В беспамятстве я схватил губами его большой палец. Крепкий, солоноватый от пота. - Не… отгрызи… рыженький, - выдохнул Абакумов между толчками. Пропихнул палец в рот и подвигал, заставляя меня сосать. Наконец-то он заполнил меня полностью, до краёв. Я мечтал раствориться в этом миге, остаться в нём навсегда, но давление распирало изнутри, как пар стенки котла. Когда я завопил что есть мочи и забился в судорогах, Абакумов навалился на меня крепче, гася рывки. Выплеснувшись, я притих под ним, без сил болтаясь под мощными ударами бёдер. Пара толчков, и он нагнал меня, ошпарил горячим семенем. Выгнулся дугой, вбившись напоследок до упора, упал сверху и остался на мне лежать, задевая своим дыханием волосы на затылке. Громыхнул гром, затем ещё раз – тише и дальше. Идущий на убыль дождь плащом волочился за ним, открывая небо. Мы валялись на кровати, раскинув руки и ноги. Мокрые, словно после бани. На потолке - яркие полосы солнца. Воздух после дождя был таким свежим, что, казалось, по запаху можно пересчитать георгины на клумбе. Из-под двери доносилось царапанье, перемежаемое горестным мяуканьем. - Зёбра, паршивка… - пробормотал я. Абакумов перелез через меня и отпер дверь. Меховая торпеда рванулась в комнату. Кошка победно прогарцевала по кровати, вспрыгнула мне на живот и, свернувшись клубком, заурчала. - Ну, вы и картинка. – Абакумов лежал рядом, подперев рукой щёку. Свет золотился в его влажных от пота вихрах, на смуглой коже. В его улыбке. Я не мог отвести глаз. - Вадим!.. - Что? - Ничего, - вздохнул я. Он наклонился ко мне. - Я тебя тоже, Янош. - Что? - Ничего, - ответил он и поцеловал меня в губы. Мы целовались взахлёб, тискали со смехом мохнатую благостно-мурчащую Зёбру и снова целовались. Когда в унисон с кошкой заурчали наши желудки, отправились на поиски пропитания себе и ей. Обложившись тарелками и подносами, устроились прямо на кровати и болтали бог весть о чём. Я был на седьмом небе. Впервые мог не жить одним днём. Мог воображать будущее с Вадимом. Тысяча мыслей лезла в голову разом. Несмотря на розово-золотой флёр, в котором я пребывал, одна из них встревожила. - О чём пригорюнился, Янош? - О снимке, - брякнул я. - Не бери к сердцу. Мы справимся. - Знаю, но я не про те снимки. Про другой. - Какой? - Про фото в твоём альбоме. Где парень в берете. Произнести имя Енотика было выше моих сил. Абакумов напрягся. - Что ты хочешь сказать? - Снимок был сделан тут. В этом доме. - Да, - не сразу ответил Абакумов. – Давно. Он взял со столика у кровати чашку и поднёс к губам, пытаясь замять тему. Я молча ждал, не отводя взгляд. Не ревность подзуживала меня, но что-то неясное, смутное. Вадим и тот парень со снимка прежде были близки, жили вместе, а потом – разбежались. У нас-то всё будет иначе. Ведь так? - Он был художником-декоратором, довольно известным, - наконец сказал Абакумов. – Мы познакомились на какой-то премьере. Я полгода как был вынужден уйти из научного центра и учился выживать в корпоративных войнах. Он стал для меня тихой гаванью, поддержкой. Его мир искусства и творчества возмещал мне дело, по которому я тогда ещё очень скучал, - он умолк. Чай стыл на столике. - А что потом? - Невесёлая история, Янош. Я повзрослел, обжился в бизнес-джунглях, стал заметной фигурой. Ему перемены во мне не нравились. Не нравилось, что мы шифруемся, не выходим в свет вместе. Деловые круги старомодны, я опасался пошатнуть своё реноме. В конце концов, мне немалого труда стоило его заработать. Однажды я вернулся с приёма, где должен был быть по статусу, и нашёл пустой дом. Он уехал, ни вещицы своей не оставил. – Абакумов пригубил остывший чай и, поморщившись, отставил чашку. – Вот и всё. - Ясно, - сказал я, чтобы нарушить молчание. Енотик сбежал от той жизни, какая ждала меня, не «подфарти» с разоблачительными снимками. Враньё, притворство, отвод глаз. – Ясно… Можно я зефир доем? Абакумов вскинулся, вглядываясь в меня. Протянул вазочку со сластями и вдруг схватил меня за руку. Тёмно-карие глаза его были напротив моих. - Понимаю, что ты подумал, Янош, - сказал он. – Я многое переосмыслил с тех пор. В итоге выступил за прогрессистов с их лозунгом «семьи для всех». Но с тобой всё куда сложней, из-за возраста. Нельзя было лезть на рожон. Сам видишь, что вышло. - Он подался ко мне и продолжал: – Мать после похорон уехала за рубеж, дом напоминал ей о трагедии, увезла Ингу с Корой. Когда ушёл и он, я остался совсем один. Вкалывал, как вол. Вроде мне это было по душе, но вечно что-то подъедало. Чем дальше, тем сильней. Я искал эмоций в спорте, в ристболе, а надо было искать… - губы его тронула улыбка, - … тебя. Сердце дрогнуло в груди. Я отбросил обиду. - Ох, Вадим! Зато карьеры в политике лишился. - Я не жалею. Нельзя получить всё, и свой выбор я сделал. Ешь свой зефир, Янош. – Абакумов поднёс мне ко рту пастилу. Зефир был нежным, губы его затем – ещё мягче. Следующий день заставил положить конец сладкому отшельничеству и взглянуть в глаза реальности. Прежде, чем мы сможем свободно вздохнуть, придётся пройти огонь и воду. Абакумова ждали трудные разговоры с однопартийцами. Организация пресс-конференции, где он объявит о своём уходе. Сожжёт мосты. С самого утра телефон его разрывался. Одни звонки он сбрасывал, на другие – отвечал, то и дело выскакивая из гостиной, чтобы поговорить. После одного такого разговора вернулся хмурый и бледный. Тем не менее он был заботлив ко мне. Велел ехать на базу за вещами. Я был рад, что этот последний штрих так ему важен. С рвением собрался: нашёл пару мешков для одежды и книг и Зёбрину сумку-переноску – для серой кошки. - Собери всё, чтобы второй раз не мотаться, - сказал Абакумов, давая мне ключи от авиетки. – Не торопись. Увидимся вечером, Янош. Когда машина поднялась в воздух, мир с высоты открылся, как на ладони. На небе было ни облачка. Гроза исчезла без следа. Только зелёная мишура выкинутых штормом водорослей на пляже напоминала о вчерашнем ненастье. Кроме моей авиетки да редких чаек, воздушный маршрут был пустынен. Налёт газетчиков взбесил не одного Абакумова, но и других обитателей здешних особняков. Небо закрыли для чужих. Вот почему мне бросилась в глаза мчавшаяся навстречу авиетка. Багряная, как лист осенью. Со стороны города. Она на всех парах пронеслась мимо, блеснув затемнёнными стёклами кабины, и нырнула вниз. Туда, где зеленела роща платанов и сверкал хрусталь купола. Наш дом. Я вывернул шею, но больше ничего не увидел. Стало не по себе. Разрешение на полёт есть, значит, гость не незваный. При этом Абакумов не обмолвился, что кого-то ждёт. Мне вспомнилось, как он меня торопил, почти выпроваживал. «Да что такого?!» - одёрнул я себя. Ну, дела у него. Может, это юрист. Может, Артур. Побережье скрылось из глаз. Впереди вырастали высотки и башни столицы. Багряная авиетка не шла из головы.