Подо льдом

- Не тушуйся там, Янош, - наставлял меня утром Абакумов. – По закону ты уже можешь жить, с кем хочешь. Просто донеси до них, тебя не обижают. Или… обижаю? Я, обтёршись после душа, как раз застёгивал рубашку, и Абакумов с улыбкой провёл подушечкой пальца по небольшому засосу на моей ключице. - Что ты, Вадим! Никогда, - ответил я очень серьёзно, не в силах подхватить его шутливый тон. По сравнению со вчерашним Абакумов был куда спокойней. Собранный и в то же время бесшабашный, будто перед испытанием. Я, напротив, был раздавлен. Ночью не спал, а бредил, ведя бесконечный разговор с Рогнедой, которая под конец превратилась в дюжину размытых фигур, и каждая что-то втолковывала мне, доказывала, молила. Я встал разбитым, с больной головой и полным непониманием – что делать. - Что с тобой? Ты какой-то серый, - сказал Абакумов, нахмурившись. Мы завтракали за маленьким круглым столиком, на котором стоял поднос с кофейником, тостами и джемом, притащенный Абакумовым. Спускаться в столовую не стали, чтобы не нарваться на его родных. - Переживаю. Сегодня всё решится, - ответил я. - Всё уже решено, между нами, а сегодня – лишь претворится в жизнь. Вчера ты держался куда лучше, - Абакумов не отводил от меня пристального взгляда. Пришлось сказать полуправду: - Мне не по себе из-за твоей мамы. Прости, Вадим. - Да уж, нрав у мамы крутой, с ней нелегко под одной крышей. Я тебя понимаю. Он встал и, порывшись в секретере, протянул мне пластиковый прямоугольник. - Не будем тянуть с переездом. Сразу как закончишь с комиссией, поезжай на квартиру. Вот ключ и адрес. После пресс-конференции я тоже туда приеду. Обживёмся, перевезём вещи, начнём новую жизнь. Всё будет хорошо, рыженький. – Тёплые губы его накрыли мои. Я прильнул к нему и раскрыл рот, впуская его в себя, а когда отдышался после поцелуя, едва не выложил про ночной разговор с Рогнедой, но сдержался. Это было не к месту и не ко времени. Обняв меня напоследок и пообещав позвонить, Абакумов уехал. Я, собравшись, тоже отправился в город. С самого утра установилась палящая жара, какая бывает на исходе августа. В неподвижном воздухе был разлит душный аромат алых роз. Когда авиетка взмыла в стальное от зноя небо, я бросил прощальный взгляд на дом, где провёл самое счастливое лето в своей жизни. Теперь где-то там седая женщина в траурно-чёрном платье нервно курила сигареты, одну за одной. Я откинулся на сиденье, растирая виски. Боль давила, точно обруч. Зря Рогнеда верит, будто я что-то могу изменить. Абакумов не отступится, это ясно. Имея возможность выкрутиться, ради меня он выбрал поставить под угрозу семью, подвести товарищей по партии, не оправдать надежд, что возлагали на него миллионы людей. Боже мой, миллионы. Я затряс головой, шипя сквозь зубы. Меня разрывали тайный триумф – и страх. Я не стою этого, не стою. Когда-нибудь мне предъявят счёт, а карманы мои пусты. Вот если бы откупиться от обвинений. Если бы я был ни при чём. Я скорчился, обхватив голову руками. Когда на горизонте засверкали белые башни столицы, заставил себя выпрямиться и глубоко вздохнул, решаясь. - Присаживайся, Янош. - Их было трое: мужчина с наклеенной приветливостью психолога, важный тип чиновничьего вида и женщина в полицейской форме. - Спасибо, что согласился побеседовать. Наверно, ты понимаешь о чём. - Ещё бы, - набрав в грудь воздуха, я схватил быка за рога. – Как я рад, что вы меня вызвали. Не знаю, достало бы мне духа выйти на свет и признаться, какой я негодяй. Ни за что ни про что подставил и опорочил Вадима Александровича. - О чём ты?! - Чёртовы снимки. Всё было не так. Я вышел из кабинета спустя час, полностью убедив членов комиссии в том, в чём хотел. Помогло умение держать себя во время интервью и то, что, в общем-то, я почти не врал. Бесприютность моя, тайная страсть, неуклюжие попытки домогаться Абакумова были правдой. Даже поцелуй, что якобы я ему навязал, когда-то случился на самом деле. «Если бы вы знали, как мне стыдно перед Вадимом Александровичем», - сказал я в довершение, и это тоже было правдой. - Мне эта история с фотографиями с самого начала показалась мутной, - заявил чиновник, возбуждённо крутя в руке телефон. - Янош, тебе следует пройти курс психотерапии. У нас есть особая программа по социальной адаптации подростков-геев. - Надо выпустить пресс-релиз, чтобы снять все вопросы, - подвела итог полицейская. Авиетка серебряным зёрнышком скользила по перекрестьям воздушных трасс, неся меня в новый дом, и душа моя мчалась впереди. Будто камень свалился, головная боль отступила. Абакумов теперь объявит о нашей связи не вынужденно, а свободно, моей вины тут не будет, я буду чист. Наверно, взбесится, но ведь простит. Будущее сверкало вокруг мраморной облицовкой высотных башен. «Орлиные гнёзда», так звался этот понтовый квартал. Дорогие обиталища размером в этаж, где, независимо от высоты, можно было пришвартоваться в гроте персонального ангара. Квартира Абакумова оказалась на самой верхотуре. Я был на взводе, и новая обстановка неприятно подействовала на нервы. Бесконечные комнаты, пустое матово-белое пространство, что полнилось редкой мебелью да шорохом моих шагов. Незастеленная кровать стояла прямо посреди огромной спальной, точно белый рояль в концертном зале. Ну, ладно, как-нибудь обживёмся… Резкая трель звонка заставила вздрогнуть. Вытерев внезапно ставшую потной ладонь, я выхватил телефон из кармана. - Да, Вадим. - Янош! Кто тебе угрожал?! – Бешеный тон Абакумова будто схватил за грудки и встряхнул. - Н-никто. - Кто это был? Артур? Мать? - Нет, они ни при чём. - Не отпирайся. С чего бы ты стал выполнять их гадючий план?! От кого ты о нём узнал? Я облизал губы. - Случайно подслушал телефонный разговор Рогнеды Михайловны, - пришлось соврать, чтобы не вбивать клин между сыном и матерью. – Мне никто не угрожал, Вадим. Правда. Я сделал это по своей воле. Сам. - Сам?.. Повисло молчание. Из трубки доносилось рваное дыхание Абакумова. Я понял, что всё ещё стою, и медленно опустился на кровать, упёршись взглядом в пустую белизну стены. - Значит, сам, - без выражения повторил Абакумов. – Зачем? Зачем ты на это пошёл, Янош? - Я хотел развязать тебе руки. - Как это? Ты не хочешь, чтобы мы были вместе? - Что ты, Вадим! Конечно, хочу. Я просто подумал, будет лучше, если ты объявишь о своём решении свободно, а не потому, что тебя загнали в угол, - сказал я, и мне почему-то не понравилось, как это прозвучало. - Надумал испытать меня, что ли? – процедил Абакумов, и от его тона меня бросило в дрожь. - Вадим, я верю тебе, как себе. - Ну, и дурак, - сказал он очень спокойно. – Мне надо было, чтобы у меня были связаны руки. Чтобы не было другого выхода, кроме как послать всех к чёрту и остаться с тобой. Мне надо было, чтобы у меня были связаны руки. Ясно тебе, дурень?! – заорал вдруг он. - Не говори со мной так, - пробормотал я. Окна снаружи занавешивала маревая пелена жары, но в пресной кондиционированной прохладе комнаты меня зазнобило. - Вадим, прости, я напортачил. Совершил ошибку, но ведь это не страшно, всё осталось, как было. Ты скажешь на пресс-конференции, что собирался, вот и всё. - Как было? Похоже, ты не понимаешь. Я не могу плюнуть на благополучие матери и сестёр, если в силах их защитить. Я мог выбрать тебя, Янош, только когда формально у меня не было выбора. Раз он есть, я должен выполнять свой долг перед семьёй, - в голосе его просквозила усталость. - Вадим… - У меня нет времени. Вот-вот начнётся пресс-конференция. Поняв, что Абакумов сейчас прервёт связь, я поспешно спросил: - Что ты там скажешь? - Не делай вид, будто не понял, Янош. Я затрясся. - Когда… когда ты приедешь? - Может, через неделю. - Что?! Ты говорил, сегодня! Так долго! - Надо соблюдать осторожность. Привыкай, - сказал Абакумов и бросил трубку. С минуту я зачем-то слушал гудки. Потом убрал телефон и растянулся поверх кровати. Часть потолка в форме круга оказалась прозрачной. За ней серело сожжённое зноем небо. Свинцовое, точно запертый люк. Не знаю, сколько я так пролежал. Когда пробудился от тяжёлого, без сновидений сна, надо мной алели закатные облака. Царила такая всеобъемлющая тишина, что пугал шелест собственного дыхания. Должно быть, пресс-конференция уже завершилась. Можно достать из рюкзака «салфетку», выйти в сеть и посмотреть запись. Послушать, как Абакумов, напористый и импозантный, не моргнув глазом врёт, что Янош Нойман всего лишь игрок его клуба, что парень просто запутался, что фотографии – недоразумение, которым попытались беспринципно воспользоваться его политические противники. Я был не в силах пошевелиться. Когда разыгрывал фарс перед комиссией, твёрдо верил, это всё понарошку. Будто ребяческий обряд, чтобы отвратить беду и снять с себя груз вины. Вот только тем самым я переложил его на Абакумова, а тот взял и отказался тащить двойное бремя. Закат отгорел. Я заставил себя встать и зажечь свет. Огни, озарившие комнаты, подчеркнули ночную тьму. Похоже, Абакумов иногда здесь бывал, так как на кухне нашлись кофе и сухое печенье. Я глотал обжигающую горечь и пытался убедить себя, что всё в порядке. Я ведь с самого начала понимал, что придётся встречаться тайком и скрывать нашу связь ото всех. Да, был шанс жить вместе, не прячась, но не вышло, что ж теперь. Не дождавшись звонка Абакумова, я уснул в глухую полночь, укрывшись притащенным из ванной полотенцем. В последующие дни я высунул нос наружу только однажды, чтобы закупиться едой и кое-чем из вещей. Абакумов, уведомив меня по электронной почте, переслал мои пожитки. Два так и не разобранных мешка, что я вывез с базы, и сумку с одеждой и всякой мелочью. Я представил, как он складывал мои шмотки, освобождая от них пространство своей комнаты, и рот мой наполнился желчью. Ну, брось ты, это ведь типа забота… Я перебрал книги и взялся перечитывать «Джуда Незаметного», прерываясь лишь на еду и выходы в сеть, что стала моим единственным источником информации о внешнем мире. В то время когда я чах на верхнем этаже своей башни из слоновой кости, вовне бушевали события. Прежде Рогнеда обмолвилась о сенсационной реформе, которую готовы предложить прогрессисты, чтобы замять скандал и добиться победы на выборах. Сейчас, когда рейтинг прогов пополз вниз, они пошли ва-банк, пообещав в случае своей победы ввести особый налог на богатых, а за счёт этих средств расселить трущобы вроде тех бараков, где я когда-то жил, и с ног до головы реформировать систему образования, чтобы дать шанс детям из бедных слоёв. Если бы меня не одолевала странная отрешённость, я был бы рад, потому что эта «реформа справедливости», как её пафосно окрестили, представлялась мне делом правильным. Однако среди многих она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Гедимин Тракай обвинил прогов в демагогии и популизме, заявив, что обещания их враньё. Чтобы укрепить свои позиции, Лига хранителей с новой силой бичевала «браки для всех», что обрушат устои общества. Страсти кипели, и не только в сети. Днём город вымирал от зноя, но при свете вечерних фонарей центральные улицы запруживали демонстранты тех и этих. Что стало искрой, так никто и не узнал, но в один из вечеров приверженцы прогов сцепились со сторонниками охранышей, а все вместе они – с полицией. В ту ночь в деловом квартале разгромили несколько банков и спалили десяток офисов, и это было только начало. В столице, изнемогавшей от небывалой сентябрьской жары, витал запах раскалённого асфальта, сухих листьев и гражданской войны. Каждую ночь в центре полыхали пожары, ревели сирены и метались тени полицейских воздушных машин. Я обходил все комнаты, спуская жалюзи, пока не оставался только искристо-чёрный от звёзд прозрачный круг над головой. Ложился на кровать и читал про Джуда, чья судьба катилась к неумолимой развязке. Абакумов мне не звонил, я ему – тоже. Я впал в какой-то ступор и едва не прозевал начало предсезонного сбора. Казалось странным, что в съехавшем с катушек мире чемпионат по ристболу ещё что-то значит. Отправляясь на базу, я отрешённо гадал, как-то меня встретят. Расчёт прогов себя оправдал, в разразившейся битве из-за реформы скандал с моим участием потонул так прочно, что пузырей было не видать. Но у товарищей по команде память будет подлинней. Стоило мне войти в раздевалку, разговоры смолкли, возобновившись спустя миг. Перетирали всё о том же – реформа, выборы, ночные пожары в центре, куда и днём-то теперь было небезопасно соваться. Я поймал на себе пару холодных рыбьих взглядов и ответил такими же. Не наезжают вслух, ну и ладно. Когда выматывающая тренажёрка осталась позади, и я занимался тем, что во дворе базы вылавливал Серую, ко мне подошёл капитан. - Здорово, что ты с нами, Янош. Я уж, признаться, не надеялся, - сказал он, озадаченно понаблюдав за моими попытками выманить кошку. Та, тощая, драная и какая-то несчастная, забилась под лавку и шипела, но не убегала. - Э?.. - Болтали, тебя продадут. Я отвлёкся от кошки, напрягаясь. - Что?! - Ну, слухи такие ходили. После того, что случилось… - капитан умолк, но я его понял. Если принять официальную версию, то мой переход в другой клуб был бы вполне разумным. - Я никуда уходить не собираюсь, - сказал отрывисто. - Нет так нет, я только рад, - ответил капитан примирительно и, помолчав, добавил: - Не держи на ребят обиды. Это не из-за твоих… предпочтений, дело житейское. Но многие злы, что ты Абакумова под монастырь едва не подвёл. Он нам как-никак деньги платит, да и просто многим нравится. Я вот буду за него голосовать, - он улыбнулся. - За «реформу справедливости»? – я смерил взглядом его щегольские шмотки. - Эх, Янош. Сейчас-то у меня денег куры не клюют, да не всегда ведь так было. Хотел бы я забыть время, когда мы у мамы были семеро по лавкам, без гроша за душой, - он посмотрел мне в глаза. – Ты правильно сделал, что рассказал правду. - Да. – Я отвернулся. – Правильно. Кто-то боднул меня под колено. Я опустил взгляд – выползшая из-под скамьи Серая жалась у ног. Я сцапал её и запихал в рюкзак, чтоб не удрала. Ну, хоть кошка со мной. От Абакумова по-прежнему было ни слуха ни духа, и моя ледяная подавленность медленно, но верно перетапливалась в гнев. Пусть я наломал дров, но как ни крути, последнее слово тогда было за ним. Пусть мы не можем жить открыто, но встречаться-то можем, чёрт возьми. Когда Абакумов наконец облагодетельствовал меня звонком, сообщив, что завтра заедет, я не сдержался: - Не спеши, Вадим. Всего-то дней десять не виделись. - Очень смешно, - ответил он сухо. По тону было ясно, у него тоже что-то накипело. Встреча обещала быть бурной. Абакумов объявился под вечер, когда я уже успел смотаться на тренировку и вернуться в квартиру. Чего в этой пустой берлоге с непрозрачными извне стёклами и отдельным въездом для авиетки было в избытке, так это конфиденциальности: ты ничего не знаешь о соседях, они – о тебе. Я думал об этом, когда, открыв дверь своим ключом, вошёл Абакумов. - Как ты тут, Янош? Ещё бы через месяц спросил, едва не сорвалось с языка. Я взял у него пакеты с продуктами и потащил их на кухню, ничего не ответив. - Вот не надо этого, - со злостью сказал он. – У меня дел было до зарезу. Ты не маленький, можешь сам о себе позаботиться. - Я и позаботился. Взяв себя в руки, предложил ему кофе. Абакумов взглянул исподлобья. Кивнул, усаживаясь, и, ослабив узел тёмно-алого галстука, поднёс чашку к губам. Несмотря на моё раздражение, сердце ёкнуло. Я медленно опустился напротив. Золотистый кофейный аромат, что витал по кухне, будто прорезала нота чабреца. - Мы могли бы сейчас тут обустраиваться, - сказал Абакумов, обведя взглядом полупустое помещение. – Вместе, чёрт возьми. Если бы ты всего-навсего поступил так, как мы с тобой решили. - Не вали с больной головы, Вадим, - ощетинился я. – Последний ход был твой. - О чём ты думал, когда отколол такой номер. Если ты чего-то боялся, то должен был мне рассказать, а не творить чёрт знает что за моей спиной. - Ты, что ли, был со мной откровенен. Я имел право знать, что происходит. - Ты должен был мне доверять, Янош, - процедил Абакумов. Поднялся и выплеснул недопитый кофе в раковину. С грохотом пустил воду, моя чашку. Сжав зубы от злости, я не мог отвести глаз от разворота его плеч. - Покажи, где устроился, - велел Абакумов. Солнце уже ушло из комнаты под прозрачной кровлей, оставив ровный вечереющий свет. Когда Абакумов хмуро озирал мои вещи, разбросанные на кровати и полу, из дальних комнат донёсся шум. Серая, отмытая и привитая, обжилась быстро и взяла моду в порядке послеобеденного моциона носиться по квартире, топоча, будто стадо буйволов. - Кто там у тебя? Барабашка? - Хуже. Кошка. - А! Отловил-таки своё блохастое сокровище. - Вовсе она не блохастая, - уязвлёно ответил я. – Мне с ней лучше, всё не так одиноко. В лице Абакумова что-то дрогнуло, на миг стирая гримасу гнева, но он тут же отвернулся и, схватив попавшийся под руку стул, со всей дури запустил его в стену. Подхватил столик и тоже грохнул о матовую поверхность. Я сел на кровать и молча смотрел, как он громит комнату. Мебель быстро иссякла, и Абакумов взялся распинывать сложенные на полу книги. - Вадим! Нет! – крикнул я, когда он занёс ботинок над шарокотом, что притулился у стены. Абакумов застыл. Подняв шарокота, стряхнул с него пыль. Маркер, которым он когда-то нарисовал котовью мордочку, поистёрся, и рот котика был скорбно поджат. Я забрал у него шарокота, засунув того для безопасности в рюкзак, и поставил мебель на место. Абакумов стоял посреди комнаты, уперев руки в боки и тяжело дыша, и не делал попытки мне помочь. Похоже, взрыв этот не успокоил его, а ещё больше распалил. С меня же – будто пелена спала. - Вадим, это какое-то безумие, - сказал я. – У нас всего пара часов, и на что мы их тратим? - Кто виноват, что больше у нас не будет ничего, кроме этих урывков тайком?! - Ладно, это моя вина. Ты это хотел услышать? Теперь доволен? - Похоже, что я доволен? Абакумов кусал губы, глаза его ярко блестели. - Вадим, - сдался я. – Прости меня. Он мотнул головой, отворачиваясь. Но когда я дотронулся до его руки, схватил вдруг меня и прижал к себе с такой силой, что затрещали рёбра. Поцеловал торопливо и жадно, с незнакомой грубостью. Я тотчас ответил, готовый на всё, лишь бы спастись от беспросветной тоски и страха последних дней. - Я так по тебе соскучился, Янош, и в то же время так зол, что не сказать. – Руки его мяли моё тело. - Ну, тогда покажи. Вывернувшись из его объятий, я одним махом сбросил на пол майку, затем штаны, оставшись перед ним нагим. Абакумов шарил по мне взглядом, пока зрачки его не зачернили радужку. Затем подтащил стул и бухнул его рядом со мной. Всклокоченный и вспотевший, я понятливо опустился на колени, распластавшись животом на неудобном сиденье. - Ты подвёл меня, Янош. Подвёл нас обоих, - хриплый голос его было не узнать. Когда я виновато понурился, обмякнув на стуле, на ягодицы обрушился хлёсткий удар. Я вскинулся от неожиданности, но на затылок легла тяжёлая ладонь и надавила, будто с головой макая меня в горячий и тёмный поток. Одной рукой Абакумов упёрся мне в поясницу, не позволяя уклониться, другой – отвесил ещё один болезненный шлепок. Затем удары посыпались на мой зад градом, не оставляя живого места. Я тяжело дышал, ёрзал и, впившись пальцами в кромку сиденья, в каком-то горячечном беспамятстве принимал трёпку. Когда мерные звуки хлопков перестали гулять среди стен, в наступившей тишине звякнула пряжка расстёгиваемого ремня. Не выдержав, я бросил взгляд через плечо. Абакумов стаскивал с себя рубашку и брюки, швыряя их в ворох одежды на полу, но на какой-то миг я был уверен, он собрался меня отхлестать, отчего пробрал холод. Меня поставили на четвереньки, сдёрнув со стула на пол. Я бы предпочёл кровать, но смолчал, шире разведя ноги. Кожа ягодиц горела. Абакумов был красным и дышал, как паровоз. Под его нетерпеливыми движениями защекотали, стекая по внутренней поверхности бёдер, потёки смазки. С непонятным злорадством я отметил, что, несмотря на свои претензии, Абакумов явился ко мне не с пустыми руками. Крепкие пальцы сжали мне ягодицы, раздвинув их. Неторопливо, но уверенно Абакумов вставил член, войдя до упора. Я шумно задышал через рот, будто таким образом можно было ослабить мучительное давление внутри. Навалившись, Абакумов задвигал бёдрами. Не устояв под его мощными толчками, я свалился на локти и уткнулся в скрещенные запястья лбом, чтобы не биться о пол. Абакумов разогнался с пол-оборота. Его дыхание рвало воздух, пальцы сжимали мне бёдра, член раз за разом вторгался в меня, не позволяя перевести дух. Я превратился в колени и локти, но видел происходящее, будто со стороны. Посреди огромного помещения, где витал запах пустоты, мы дёргались на полу в нелепых телодвижениях. - Ты чего?! – прохрипел Абакумов, когда, вырвавшись, я откатился из-под него. - Передёрни в ванной, Вадим. Я - пас. - Тебе больно? - Нет. Мне никак. - Твою мать, Янош! В чём дело?! - С меня хватит! – крикнул я. - Я не виноват в том, что случилось. Не только я виноват, ты – тоже. Абакумов вскочил на ноги. - Ты тоже, - повторил я. – Я струсил перед своим страхом, ты – перед своим чёртовым чувством долга. Ты зол на себя, а вымещаешь на мне. Но я не кукла из резины, ясно? Пнув стул, он невнятно выбранился и отвернулся. Меня накрыла такая усталость, что не было сил встать и уйти. Подтянув колени к груди, я свернулся на твёрдом покрытии пола и закрыл глаза. Сквозь веки пробивался падающий сверху розоватый свет. Наступило молчание, бесконечная, невыносимая тишина. - Не лежи на полу, - раздался негромкий голос. Абакумов поднял меня, подхватив под мышки. - Не трогай меня. - Не трону, Янош. Он подвёл меня к кровати. Я упал на спину, и он, опираясь на руки, навис надо мной. Надо было его отшвырнуть, но я медлил, вдыхая горький жар, что исходил от него. - Можно, Янош? Ты ведь так любишь, да? - Да, - выдавил я, когда он лёг сверху. Вжался в меня всем телом. Большим и горячим. Я задышал чаще под его тяжестью и против воли прикрыл в истоме глаза, впервые за долгое время испытывая покой. - Ты прав, - тихо сказал Абакумов. – Ты был будто дверь в другой мир, а я струсил и запер тебя в своём, опасном и тухлом. В этой пустой квартире. Я не в силах ничего изменить, прости. Прости меня, рыженький, - шёпот его угас. Я выпростал руки и обнял его, крепко прижав к себе. - Поцелуй меня, Вадим. Абакумов застыл на мне. Затем сухие губы его неуверенно коснулись моих. Язык проскользнул мне в рот, лаская. Над нами плыли перистые облака, освещённые золотисто-розовым солнцем. Мы целовались взахлёб, позабыв обо всём. Удары сердца звучали всё громче, переполняя своим биением мир, комнату, наши тела. Бёдра мои дрогнули и вскинулись, отзываясь на ритм. Абакумов посмотрел мне в глаза, спрашивая разрешения. Подхватил меня под ягодицы, помедлил и, прерывисто вздохнув, вошёл одним движением, упругим и раздвигающим. Накрыв меня собой, задвигался неспешно, будто сквозь толщу прозрачно-медовой воды. Я подавался навстречу, попадая в заданный темп. Тонкой кожицей члена, трущегося между нашими потными телами, ощущал рельеф его мышц. Обхватив друг друга руками, мы закачались резче. Дыхание вырывалось из груди взмахами крыльев огромной птицы, что возносила нас всё быстрей, стремительней, выше. Пока мы с разбега не рухнули в закатное небо, бездонное и вышибающее дух. - Вадим, полежи на мне ещё, - попросил я, когда кровать и небо вернулись на свои места. Абакумов хмыкнул и с удовольствием снова на меня взгромоздился, шутливо укусив за шею. - Почему тебе это нравится, рыженький? Я задумался. - Когда ты лежишь на мне, я чувствую, что мы с тобой вместе. Что я под защитой. Что стены изо льда больше нет. - Стены? Не понимаю. - И не надо. - Я всё ж таки тяжёлый. – Абакумов перенёс часть веса на локти. - Вадим, я тебе умоляю! Я штангу в сто кило жму. - Ух, ты! Похоже, я трахнул опасного парня. – Глаза его заискрились смехом от моего бахвальства. - А то! Между прочим, в четвёртый раз, - на меня вдруг снизошло вдохновение. – Вадим, прикинь, где-то в будущем есть время, когда мы с тобой трахаемся в сотый раз, в тысячный и давным-давно сбились со счёта. - Думаешь, есть? – со странным выражением переспросил он. - Ещё бы! Или тебе слабо?! Абакумов наконец расхохотался своим звенящим, мальчишеским смехом. Член его, который он из меня так и не вынул, снова налился крепостью, распирая изнутри и бросая меня в жар. «Ну-ка, увеличим счёт, рыженький», - выдохнул Абакумов, с новой силой вминая меня в матрас. Потом, сидя на кухне, мы пили чай с овсяным печеньем. В одних шортах на голое тело я елозил по сиденью саднящим задом, пихал под столом Абакумова и ржал, как псих, над каждой его шуткой. Серая, набив пузо кошачьей едой, расположилась на табурете, чинно обернув хвостом лапки, глазея на нас и одобрительно подмяукивая. Прошлое перестало существовать, будущее – тоже. Только бесконечное мгновение, в котором Абакумов с улыбкой подливал мне в кружку пахучего мятного чая. Но когда взгляд мой случайно упал за окно, стало ясно, что на улице стемнело, и зажглись огни. Не только фонарные. Оборвав смех, я встал и открыл оконную створку. Внутрь ворвался запах гари и отдалённый вой сирен. В паре кварталов отсюда полыхало какое-то здание, объятое багровым пламенем. - Страна давно трещала и шаталась, и вот перед выборами раскололась. – Абакумов, подойдя сзади, обнял меня за пояс. – А ты за кого, Янош? - Мне по душе «реформа справедливости», но ваши ведь её затеяли только, чтобы скандал замять. - Скандал был лишь толчком, что заставил нас пойти на риск и попытаться сыграть на поле социальных реформ, где только и можно победить охранышей. Если б ты знал, из какого сора растут даже самые лучшие дела. – Он развернул меня к себе. – Янош, в своё дело я верю. Всякий раз, когда речь заходит о реформе, невольно думаю о тебе. Ведь не будь твоего ристбольного дара, ты бы потерялся в бараках и шахтах с концами, и я бы не встретил тебя никогда. В тёмных глазах его сверкнули отблески пламени, и, обхватив моё лицо ладонями, он поцеловал меня. - После выборов нам с тобой станет попроще, - сказал Абакумов, одеваясь перед зеркалом в спальной. Костюм послушно, без единой складочки облегал его статное тело. – Но соблюдать осторожность придётся всё равно. Если нас разоблачат, мне конец, - он быстро взглянул на меня и отвёл взгляд. - Я всё понимаю, Вадим. – Я подхватил с пола плотную алую ленту и тщательно отряхнул. – Давай завяжу тебе галстук. Возился я долго, и с радостью провозился бы ещё, чтобы только протянуть время свидания. - Ну, вот. – Неловко застегнув ему пиджак, я поднял глаза. Лицо Абакумова было непроницаемым. - Ты должен кое-что знать, и я хочу, чтобы ты услышал это от меня, - произнёс он. - Пиарщики нашей партии считают, чтобы окончательно похоронить скандал, мне следует появиться на людях с Натаном. - С кем?.. Абакумов промолчал. В голове внезапно щёлкнуло. Натан. Енотик. Сердце оборвалось. - Пожалуйста, не накручивай себя, - сказал Абакумов, не глядя на меня. – Это просто игра на публику. Надо показать всем, что у меня есть взрослый партнёр. - Партнёр… - повторил я. После того, как за Абакумовым захлопнулась дверь, у меня будто рассудок помутился. Перепугав Серую, я бегал по квартире, распахивая повсюду окна. Было трудно дышать. Физическое ощущение удушья, точно весь воздух куда-то исчез. Горячий ветер с привкусом дыма, что врывался с улиц, не приносил облегчения. Обессилев, я повалился на кровать. Сердце билось под самой кожей. В темноте спальной надо мной висел яркий и острый серп убывающей луны. Значит, Абакумов общался с Енотиком. Впервые за время после их разрыва, и тот не послал его к чёрту. Они встретятся, если ещё нет, будут болтать о чём-то. Наверно, возьмутся за руки. На публику, да. Меня подбросило, будто в корчах. Я шарахнул кулаком по кровати, закрыл лицо руками, тяжело дыша. То была не просто ревность, но предчувствие чего-то непоправимо ужасного, что подкрадывалось ко мне издали. Я попытался взять себя в руки. Сволочь ты, Вадим. После такого мог бы пренебречь конспирацией, будь она неладна, и хотя бы остаться на ночь. В этот момент глухую тишину, что окутывала квартиру, разорвал звонок в дверь. Я замер на миг и в бешеной надежде кинулся открывать, начисто позабыв, что у Абакумова есть свой ключ. - Можно войти, Янош? Мне нужно с вами поговорить. Высокая женщина в джинсах и вишнёвой блузке была мне незнакома. Меня пронзил страх – журналюги пронюхали про нас с Вадимом, я подвёл его. - Кто вы такая?! Убирайтесь! – Я собрался захлопнуть дверь, но женщина с неожиданной прытью просунула ногу. - В нашу первую встречу вы вели себя куда куртуазней. – Глаза её были небывалого цвета. Жёлто-оранжевые, точно шафран. В голове вдруг взвились отзвуки прошлого рождества, росчерки огненной пляски. От неожиданности я выпустил дверь, и она тотчас вошла. - У меня к вам дело жизни и смерти, - сказала женщина-феникс.