Исповедь

Музыка с самого начала состояла из разных кусочков, почти не связанных между собой. В первую очередь музыка была сосредоточена в музыкальной школе. Это был тоже своего рода храм, где религией и истиной была музыка. Ее изучение было долгим и кропотливым процессом, сродни священнодействию. И сначала этот процесс никак не был связан с собственно МУЗЫКОЙ, это был просто способ чем-то себя занять, чтобы не одолевали грустные мысли, которые с возрастом приходили все чаще. Осваивая искусство игры на рояле и флейте, постигая премудрости сольфеджио, разбираясь в тонкостях музыкальной истории и теории, Даниэль не сразу разглядел само божество, царившее в этом храме. Именно в этом храме он впервые почувствовал себя еретиком. Например, он так и не научился любить Моцарта. Вот Бах – это да! Музыка всегда делилась для него на ту, которую нравится играть, и ту, которую нравится слушать… К первой относился, в первую очередь, Шопен – «наше польское все», как любили говорить в школе. Играть его изящные, невесомые вальсы, ноктюрны и этюды было сродни испытанию, которое можно пройти только с блеском или лучше начать сначала. Сродни Шопену в этом отношении были Бетховен, Григ, Стравинский... Даниэль никогда бы не стал слушать их музыку - только создавая ее своими руками, он воспринимал ее. Он вообще не любил СЛУШАТЬ классическую музыку. Весь смысл ее был в том, чтобы играть самому. Исключением была музыка для голоса – оперы и произведения для хора. Оперы он любил и еще до школы знал эти имена: Чайковский, Пуччини, Верди, Россини, Гуно… Но музыка без слов была для него немой, за исключением разве что Чайковского и Штрауса, их музыка захватывала (точнее сказать – брала штурмом) безо всяких слов. Хотя в глубине души Даниэль продолжал считать, что все балеты Чайковского все же не стоят одной «Иоланты». И в этом тоже заключалась своеобразная ересь. Классическая музыка была неотделима от школы. От закрытого мира этого храма, который с реальным миром никак не соприкасался. И совсем другое - церковный хор, там музыка не просто была частью реальной жизни, она сама была этой жизнью… Особенно в Рождество. Весь декабрь он мог бы слушать, играть и петь одну только рождественскую музыку, хоть целый день напролет, но так и не исчерпать ее всю... Рождество было словно соткано из музыки, рождественскую программу начинали готовить уже с осени, а в последнюю неделю Адвента мир состоял из одной музыки, которая звучала не только на репетициях и выступлениях, но для Даниэля - каждый осознанный миг, и даже во сне. И еще долго после Рождества продолжала звучать. Гимны – на латыни и на польском, просто песни религиозного и мирского содержания, как-то связанные с праздником... Но все они - непередаваемо прекрасные, дающие возможность не просто приблизиться к божественному свету, но и ощутимо прикоснуться к нему, стать почти его частью. Во время пения человек может говорить с Богом, эту истину Даниэль вывел для себя сам и сделал непреложной. Да в любой религии, даже самой изуверской, люди, говоря с божеством, – поют. Но кроме наслаждения музыкой и осознания божественного присутствия во время выступлений, была еще одна причина, по которой именно музыка была для него Рождеством. Другого Рождества он в своем детстве просто не знал… не хотел знать. Все остальное: елка, праздничное застолье, подарки, даже рождественский вертеп, все это были лишь внешние атрибуты праздника, которые лично его почти не касались. Он и не хотел, чтобы касались. Потому что как ни крути, как ни запрещай себе об этом думать, но Рождество все же праздник СЕМЕЙНЫЙ. От этого никуда не деться. Даже вертеп, символ Рождества, изображает семью. Все это только тогда ценно, когда происходит в кругу самых близких и родных тебе людей. Когда у тебя своя елка, свой стол, свои подарки… Сделанные или купленные любящими и любимыми людьми специально для тебя, а не казенные или благотворительные… В приюте не могло быть настоящего Рождества. Его можно было только разыграть. Притвориться, что празднуют по-настоящему, но это было не так... Даниэлю от подобного притворства становилось невыносимо горько. Но в Рождество не должно быть ни фальши, ни горечи, ведь это праздник рождения Иисуса, которому нужно радоваться без всякого смущения и в душе. А искренне радоваться он мог только в церкви. Там, среди священников и хористов он ощущал себя в подлинном семейном окружении. Там он мог быть безоблачно счастлив. У Бога нет сирот. *** Всякая другая музыка, мирская, не хоровая и не классическая долгое время оставалась для него неизвестной. Конечно, ему приходилось слышать много популярной музыки – от этого никуда не деться, но она совершено не оставляла следа в его сознании. Старые эстрадные песни на польском, русском или итальянском языке он при случае слушал даже с удовольствием, но они попадались нечасто… Однако постепенно он открыл для себя музыку светскую, которую тоже можно было назвать духовной, как он сам это определял, к такой относились прежде всего нью-эйдж и эмбиент, а также некоторые разновидности нео-фолка. Enya была первой светской исполнительницей, которую он полюбил всем сердцем: сначала за ее пронзительные и глубокие песни-молитвы на латинском и ирландском языках, потом и остальные ее песни, особенно баллады, полюбились ему. Долгое время Enya была единственной, потом появилась Era, в которой золотое совершенство камерной музыки не портили даже звуки ненавистных ему в то время электрогитар. А потом нахлынуло все остальное: Lesiem (который он полюбил даже больше классической Era за то, что они пели на настоящей латыни, а не на вымышленном «катарском» языке), Gegorian, Secret Garden, Clannad, Мойя Бреннан (сестренка Эньи), Вангелис, Янни Хрисомаллис, Майк Олдфилд, Ронан Хардиман, Майк Роуленд… Подобной музыки было много, ее, казалось, невозможно было переслушать и за всю жизнь. Впрочем, эта музыка по сути мало отличалась от того, что он сам пел и играл, была просто более легкой и почти полностью электронной. И за редкими исключениями сильно уступала по красоте и качеству симфонической и камерной музыке. А еще существовали джаз и рок во всех их появлениях. Джаз и классический рок Даниэль, скрепя сердце, уважал, по крайней мере, отдавал им должное. Учился терпеть их, несмотря на стойкое неприятие. Тяжелый же рок он откровенно ненавидел. А тех, кто его слушает, презирал. Ему казалось кощунственным даже то, что к этому непотребству могли применять термин "музыка". Иногда он узнавал, что кто-то из его знакомых – хороших знакомых или одноклассников, а то и приятелей-хористов слушает эти вопли. И тогда его охватывало жгучее чувство непонимания и раздвоенности: как такие хорошие во всех отношениях люди могут принимать и даже любить вот это… сатанинское порождение? Отец Христофор в своих характеристиках подобной музыки был более сдержан. Говорил, что рок - понятие слишком широкое, чтобы оценивать его как нечто единое и давать какую-то общую оценку. Но добавлял, что также важен текст. И нередко у некоторых групп, особенно брутального хэви-металл, тексты откровенно демонические и даже сатанистские. Понятно, что прослушивание такого рода исполнителей ничего хорошего христианину не сулит. Но потом все переменилось. Совершенно неожиданно, случайно. И причиной стала всего одна песня со сборника металлических баллад, невзначай им услышанного. Песня была первой, и только поэтому Даниэль ее услышал, иначе непременно бы успел уйти. Это была песня группы Blind Guardian «Nightfall» - и она просто ошеломила его. Языка он тогда не знал, но так петь могли только ангелы. С этим было невозможно спорить. Но прекрасного пения он понаслушался и раньше, а такой музыки не слышал еще никогда. Она была, как ветер, нет, как море, которое то ласково покачивает в теплых волнах, то бьет наотмашь по лицу острыми брызгами... Так однажды он понял, что ему нравится рок-музыка, вот просто нравится, и все тут! Он признался в этом отцу Христофору и спросил, что это, может, просто переходный возраст? Нет ли в этом кощунства? Отец Христофор повздыхал, видимо, по тому поводу, что начало переходного возраста у Даниэля подошло как-то слишком неожиданно, и принес ему диск с разными мюзиклами. В том числе с фильмом «Иисус Христос Супер-Звезда». И предложил посмотреть и самому решить, как оно, кощунственно или не очень… Даниэль насторожено и недоверчиво смотрел первые полчаса, искал к чему бы придраться, но на арии Пилата сдался и решил, что нет, в этом кощунства быть не может, если, конечно, в душах самих людей, которые поют такую музыку, его нет. Несколько лет спустя, уже повзрослевшему Даниэлю пришлось обсуждать эту оперу с одним православным, воспитанником Киевской духовной семинарии по имени Павел, который согласился поговорить на эту тему, хотя и не очень охотно. - Я до семинарии увлекался рок-музыкой, - рассказал он, - даже пластинка дома где-то есть... С музыкальной точки зрения опера Уэббера красива, талантлива, но вот название все-таки кощунственное... Иисус не суперзвезда, он спаситель мира. Все-таки Христос несовместим с рок-музыкой. Светская музыка, конечно, тоже бывает разная - вот, допустим, поп-музыку я вообще не воспринимаю. Рок-музыка сложнее, но... Понимаешь, православие даже орган не приемлет в отличие от католицизма. В православии считается, что Бога нужно прославлять только словом, пением, а неодушевленный музыкальный инструмент для этого неприемлем. Даниэль вспомнил те инструменты, на которых ему доводилось учиться играть или даже играть по-настоящему. Или просто слышать. Вспомнил, как воздух тепло толкается в отверстия флейты, от чего она оживает в руках, как струятся подобно золотому песку сквозь пальцы струны арфы, как ниспадают откуда-то сверху звуки рояля, и почти невозможно поверить, что они рождаются от твоих же собственных прикосновений... И как живой голос органа заполняет собой весь мир – снаружи и изнутри... Тряхнул головой, вспомнив это. Как можно было в этом усомниться? - Так что, может, музыку вообще запретить? – спросил он. Семинарист снисходительно взглянул на него. - Нет, просто отдать кесарю кесарево. Что же до светской песни, то она необязательно должна прославлять Бога, духовность... Я и сам рок-музыку иногда слушаю. Но разборчиво, не все подряд. Если слушать так, не мешая с божественным, то вреда в этом нет. Оперу я смотрел по телевизору... Не понравилось. Мне кажется, что это просто насмехательство. - Многие открыли для себя Бога благодаря этой опере, – отчеканил Даниэль. Потому что это была правда. И Джулия много раз говорила о том, что эта опера была одной из тех ступенек, без которой она никогда не смогла бы подняться к Вере... - Все зависит от того, КАК они для себя его открыли... – сказал Павел. - Можно ведь и через секту открыть для себя что-то, но все равно это не приводит к первоисточнику. Носить крестик - еще не значит быть христианином. Даниэль вздрогнул, но решил промолчать. Выслушать до конца... - Так же и опера. Это пародия на Иисуса Христа, на Матерь Божью... Какие-то мотоциклы гоняют... В свое время ересью считалось даже изображать Христа на иконах, а тут грешный человек изображает Христа, и не в благочестивом образе, а с гитарой, в джинсах... Матерь Божью играла китаянка... Даниэль похлопал глазами, силясь сообразить, о чем говорит семинарист, и тут вдруг понял отчетливо, дело не в этом. Павел просто НЕ ВИДЕЛ. А может, и не слышал. Он просто знает, что нужно говорить. Он хотел спросить, разве человек в джинсах не может быть благочестивым? А китаянка не может быть матерью? Но спросил про другое. - А если бы эта опера вела не к западному пониманию христианства, а к православию... Это что-то поменяло бы?.. Павел недовольно покривился. - Церковь обладает всей полнотой необходимых средств для приобщения к божественному, для совершенствования. Лично я не встречал тех, кто после рок-концерта, допустим, пришел в Церковь. Вот у меня друг лет десять увлекался тяжелым роком, а потом пришел в Церковь и бросил... Не рок-музыка привела его к Богу, это Бог его привел к себе. Он понял, что это была ошибка, и все те занятия были на потеху диаволу. Мы призваны поклоняться Богу, а не кумирам – певцам и музыкантам. Впрочем, вам, латинянам, это понять трудно, у вас и один из Пап в прошлом, кажется, был актером, а сцена изначально есть изобретение сатаны... - Дурак, - тяжело выдохнул Даниэль. Павел усмехнулся. - Что ж, видно, аргументы кончились. - Да какие уж тут аргументы... – махнул рукой Даниэль. И почувствовал внезапное облегчение. И в самом деле, стоило ли на такого время тратить... И принимать во внимание его слова. Отец Христофор говорил об этом совершенно иначе, когда напутствовал его в детстве. - Порыв творческого духа человека несет в себе элемент божественности. Вполне возможно, что эта опера тоже несет в себе элемент божественного, но он очень глубоко скрыт и для большинства людей недосягаем. И рассматривать эту оперу как единственно возможный для современного молодого человека путь в Церковь ошибочно. Хотя, догадываюсь, что ты так ее воспринимать и не будешь... В любом случае музыки бояться не стоит. Кто знает, может, это и есть твой путь? И он ничуть не хуже священства, поверь мне. Если окунуться в очень далекое прошлое и поразмышлять, то станет ясно, что музыка пришла с Неба! Прежде, чем человек начнет говорить, он уже может петь... Не то чтобы Даниэль с ходу ринулся в тяжелую музыку, но начал ею осторожно интересоваться. И решил учиться играть на гитаре. Пока на акустической, - ничего большего в гимназии ему предложить не смогли, - а дальше видно будет. И впервые призадумался, что, может быть, карьера музыканта, это не самый плохой вариант. И поколебался в своем выборе. Самая первая группа совсем необязательно становится самой любимой, и фанатом «гвардейцев» Даниэль так и не стал. Он и музыку их полюбил много позже, когда уже достаточно хорошо стал разбираться в металле. Но все равно, отношение к их творчеству оставалось холодноватым, ни одна песня не зацепила его так, как та, самая первая. Он не устоял перед ней, но не мог слушать все остальное. И может, и бросил бы, если бы ему не попался сборник акустических вариантов самых известных их композиций, таких как «Bright Eyes», «The Bard's Song», «Past And The Future Secret», «Harvest Of Sorrow», «Mordred’s Song»... И «Lord Of The Rings». *** Конечно, Даниэль читал Толкиена… так он говорил всем. И слегка кривил душой, читал он далеко не все, только «Хоббита», зато несколько раз. А вот «Властелина колец» целиком так и не осилил до сих пор. А в «Библии толкиенистов», «Сильмариллионе» прочитал и вовсе только «Лэ о Лейтан». Но всем говорил, что читал все. Потому что ему казалось, самое главное он прочитал все же. Во «Властелине» он прочитал все страницы связанные с Фродо и другими хоббитами, это было и в самом деле интересно. Последние главы, те, что об Огненной Горе, он почти не мог читать. Несколько раз откладывал книгу. Он ведь никогда раньше не задумывался об этом. Нет, о Жертве он думал часто, но только о самом распятии, забывая о том, что ему предшествовало восхождение на Голгофу, крестный путь. Но ведь, когда свершается Жертва, все уже решено, и ничего не изменить. А вот то, что этому предшествует, нескончаемо долгий Путь, невыносимая тяжесть Ноши, когда еще можно передумать... Повернуть назад или просто упасть. Никто еще не рассказал и не показал Даниэлю этого ТАК, как это сделал английский профессор в своей книге. По сравнению с «мордорскими» главами остальные не производили такого сильного впечатления. Приключения же Арагорна, Леголаса и других эпичных героев Даниэль вовсе пролистывал, почти не глядя. Это было не так уж интересно. О таком можно было прочитать в любом фэнтази, в любой сказке, в любой саге у того же Сапковского, с которым он уже успел познакомиться, как и с шедеврами кельтского и скандинавского эпоса, которые поразили его своей красотой и безысходностью. Это был страшный мир, где самое прекрасное безнадежно обречено на смерть. Мир без Бога. Герои, его населявшие, вызывали восторг и печаль, а после прочтения оставалось тягостное чувство. Поэтому Даниэлю всю жизнь больше нравились сказки. Там, где уже торжествовало христианство или хотя бы его дух, где добро побеждало зло, а любовь смерть. Однажды он поделился с Джулией своим размышлениями о том, что сказки это те же мифы и саги, только переделанные христианами. Джулия улыбнулась и сказала, что раньше филологи так и считали. Но потом убедились, что все наоборот. Сказки появились раньше всего. А из них уже родились и мифология, и эпос. Просто те сказки, из которых родились саги, со временем забылись. Но в одном он прав, дух христианства был и в них. Христианство, то есть осознание человеком бессмертия души и всевластности любви, было всегда, а две тысячи лет назад люди просто придумали этому имя. Ведь и молния была электричеством всегда, а не стала им после того, как люди его открыли. Это звучало чудесно, но Даниэлю с трудом верилось, что эпические сказания могли возникнуть из простых сказок. Так ведь и «Властелин Колец», величайший эпос, родился из обычной сказки, напомнила Джулия. Джулия вообще умела преподносить очевидные и общеизвестные факты так, что они казались откровением... Откровением стала и простая до наивности песня Blind Guardian. В ней почти не было текста. Только бесконечные повторения того самого знаменитого стихотворения с которого начинается Властелин. Унылая, мрачная мелодия, на которую напевались-начитывались слова, иные по сравнению с оригиналом, но все равно беспросветно-знакомые: Three for the Kings Of the elves high in light Nine to the mortal Which cry Seven rings to the dwarves In their halls made of stone Into the valley, into the valley I feel down... Такая безысходность была в этой песне, как будто тьма уже сомкнулась подобно кольцу, вечно слитому в круг. Только после этой песни Даниэль понял, что вот это и есть по-настоящему дьявольское зло - замкнутая в круг бесконечность, подчинившая себе все, пустота, где нет места ни вечности, ни движению вперед. Где все рождается только для того, чтобы умереть. Где все быстротечно, однообразно и безнадежно. ...I feel down One ring to the Dark Lord's hand Sittin' on his throne In a land so dark Where I have to go... Но сквозь эту гнетущую темную мелодию пробивалась другая – тихая, едва слышная: I'll keep the ring full of sorrow I'll keep the ring till I die I'll keep the ring full of sorrow I'll keep the ring till I die Иная музыкальная тема, иная вокальная линия… Он даже не удивился, когда узнал, что в металлическом варианте песни ее не было. Она не перекрывала основную мелодию, и почти не мешала ей. Отступала, таяла, и все-таки проступала снова. Как один-единственный с трудом различимый лучик солнца, который силится пробиться сквозь тучи. Ему, конечно, не рассеять беспроглядную тьму, и ничего не осветить… Но он хотя бы есть. Его можно видеть. Что-то можно видеть в этой тьме, а значит, она не так уж беспроглядна. И песня становилась чуть увереннее: Slow down and I sail on the river Slow down and I walk to the hill... На него словно прохладным речным воздухом веяло от этих слов. Смесью решимости и обреченности. Эти же смешанные чувства, пропитанные запахом воды, он ощущал и всякий раз, когда смотрел фильм о Фродо, и каждый раз в сцене на берегу Андуина сердце сжималось от беспомощной жалости и тоски. О чем он думал? Вспоминал ли все, что оставил, и то, как мог бы жить, если бы не пошел? Осознавал ли до конца, что никаких шансов у него нет и быть не может? Кольцо оно есть, и от него никуда не деться. Значит надо идти. Надо его уничтожить, просто потому что надо. Потому что кроме него этого никто не сделает. А потом… Подбородок чуть дрогнет жалобно, но губы в ту же секунду решительно сожмутся. Глаза станут стальными. И пальцы сомкнутся на кольце. Глубокий вздох и шаг вперед - ...In a land so dark Where I have to go... От этой решительности веяло отчаянием обреченного, который пускается в путь без какой-либо надежды для себя. Ибо «отдав надежду людям, себе надежды не оставлю»... Все это и раньше было в нем, но как-то осколочно: книги Толкиена, фильм, его собственные мысли... И вот теперь музыка. Она словно склеила все осколки в единое целое. Понимание стало пронзительным и ясным. Кольцо - это тяжкая ноша, но не столь тяжкая, как Крест. Но ведь у Фродо было не только кольцо, а еще и Меч. И недаром он имеет форму креста. «Не для того Я пришел, чтобы помирить истину и ложь, мудрость и глупость, добро и зло»... Главное - помнить, говорил отец Христофор, что все это пусть и смешано, но не едино, и вся наша жизнь - это стремление отделить одно от другого. До тех пор, пока мы живы. Никто не убережется от ошибок, но признавать, исправлять - вот путь, достойный христианина. Но путь, достойный христианина не только в этом. Именно с этой песней и пришло понимание. Настоящее понимание, а вместе с ним тоска. «...И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником». И после этого почти невыносимо было думать, что он вынужден принять эту Жертву, жить, зная, что кто-то взял эту Ношу ради него, недостойного. Невыносимо было жить дальше без креста. Теперь это выражение приобрело для Даниэля другой смысл. Оно больше не означало – носить крест, оно означало нести его. Но для этого нужно было сначала его обрести. Выбор будущего не должен быть поиском убежища и пристанища, но поиском креста, который должно будет нести всю свою жизнь. Кольцо - это тот же крест. И призвание - это то же кольцо. Тот же крест. Когда человек выбирает именно свой путь, то, что может совершить только он и никто другой. Священство привлекало его, но он понимал, что мог бы обойтись и без него. А призвание - это то, без чего ты обойтись не можешь, как бы трудно и тяжко это не было. Не можешь отвергнуть, разве что переступив через себя самого. А у него еще не было этого. Было только ощущение собственной ненужности и одиночества, а еще зависть к тем, у кого призвание есть – к отцу Христофору, к непереломимому Фродо, к тому актеру, который сыграл его. К последнему в особенности, ведь он был еще совсем юным, а уже обрел то, чего Даниэль, возможно, не обретет никогда. Он одним только взглядом сумел выразить все, о чем другие люди пишут многотомные труды и сочинения. Если бы я мог так же, думал Даниэль. Вот так же уметь одним взглядом, одним жестом, перевернуть все в душе и заставить поверить… Не просто поверить – а захотеть обрести веру. ...И поэтому, когда Даниэлю в одной анкете попался вопрос «Кого бы вы хотели сыграть в кино или в театре, если бы были актером?», он написал - Фродо. И не смог придумать больше никого, кого бы он действительно хотел сыграть. По сравнению с Фродо больше ни о ком так сказать нельзя было. Разве что... перед тем как сдать анкету он, не будучи полностью уверенным, все-таки приписал: «потом когда-нибудь, когда буду готов – Иисуса из оперы Уэббера». И уже сдав анкету, понял, что написал глупость, получалось, что к Фродо он уже готов... А совсем потом подумал, что нужно было написать «рок-опера», но решил, что это небольшая ошибка...