Исповедь

*** Официальные пробы все-таки состоялись, но позже. К тому времени они с Джулией уже были «на ты». Хотя Даниэлю казалось, она как-то легкомысленно относится к тому, получит он эту роль или нет. - Я бы хотела, чтобы Дорела сыграл ты, честное слово, - сказала она однажды. – Я его именно так себе всегда и представляла. Но если не получится, не страшно. Придумаем что-нибудь еще. Даниэль был не совсем уверен, что именно она собирается придумывать и зачем. Что-то для него? Или для фильма? Перед первыми пробами, когда его должны были снимать на камеру, он все же ужасно нервничал. Джулия говорила, что ничего страшного там не предвидится – нужно просто отснять несколько крупных планов для его резюме. Ему даже не нужно будет ни с кем говорить, просто изобразить некоторые чувства, эмоции... Даниэль совсем не был уверен, что это проще. Тем более что и сцену Джулия выбрала чуть ли не самую трудную, почти в самом конце – финальный поединок с демоном. Даниэль не знал, сумел бы он на самом деле поднять оружие хоть на кого-то, пусть даже и на демона. Утешало только, что и герой свое оружие терпеть не мог и мечтал от него избавиться, но если нет другого выхода, кроме как драться? В конце концов, возможно, это и не самая трудная сцена, возможно, он даже знает, ЧТО должен чувствовать в этот момент... - Знаешь, все здорово, - сказала Джулия после съемки. - И теперь тебя непременно возьмут, теперь уже никто не скажет, что ты не подходишь. Вот только... Скажи честно, о чем, точнее, о ком ты подумал? - О Фродо, - вздохнул Даниэль. – То есть о том моменте в кино, когда он решает идти в Мордор один. Ты узнала? - Сложно было не узнать. Ты стал так на него похож в этот момент, у тебя даже лицо заострилось... И кинжал ты сжал точно таким же жестом, как он кольцо. Даниэлю стало ужасно стыдно, как будто он сделал что-то нечестное, воспользовался чужим именем или вроде того. - Думаешь, все заметили?.. – спросил он несчастным голосом. - Все, наверно, миллион раз этот момент не пересматривали, как я... как мы с тобой, - утешила его Джулия. - Я совсем не старался его копировать... - Даниэль потер запылавшие щеки. - Я просто... - Представил его себе? Некоторым и этого бывает достаточно... – она задумалась. – Это, конечно, здорово, что ты так умеешь... Вот так сразу безо всяких стараний перевоплощаться в того, о ком подумал. Это с одной стороны. А с другой, может, и не очень хорошо. Нельзя же только копировать. Даже и очень умело. Нужно показывать что-то свое. Тем более, если решил в будущем сделать это своей профессией, как ты писал в анкете. - Я еще не решил, - надулся Даниэль и вредно добавил. – Я это просто так написал, для того чтобы меня на пробы пригласили. А ты всех... претендентов расспрашивала наедине? - Все мне не писали в анкетах, что хотели бы сыграть Фродо... Собственно, такого вообще больше никто не написал. - Это что, было самое важное? - Другое тоже было важно... Но из-за всего остального я бы тебя, наверно, не позвала... Кстати, девочка, которая будет сниматься в главной роли, на этот вопрос ответила, что хотела бы сыграть Люси из «Нарнии»... Забавная вы парочка. - Она тоже сирота? – заинтересовался Даниэль. - Нет, почему?.. - Но вообще-то она будет играть сироту, - заметил Даниэль с намеком. - Угу, точно. А ты мальчика из благополучной семьи. Даниэль предпочел дальше эту тему не развивать. *** На роль его утвердили. Правда, тут же возникли некоторые проблемы с тем, что съемки должны были проходить где угодно – в Италии, Германии, России, но только не в Польше. И растянуться они грозили как минимум на несколько месяцев, а то и на год. А потому как у Даниэля была одна из главных ролей, возникал вопрос с его временем и учебой. Джулия сказала – ему лучше всего поехать в Германию вместе с ней и пожить там. Ничего необычного в этом нет, это все равно, как если бы он получил грант на учебу за границей или поехал бы туда по обмену. Конечно, по возрасту он не совсем подходит, но это затруднение можно преодолеть. Она как-то быстро это решила и уже не принимала никаких возражений. Все доводы против отметала один за другим. Франкфурт не так уж и далеко от Варшавы, если вдруг возникнут какие-то непредвиденные осложнения, он всегда успеет вернуться. Учиться он сможет и там. А что до занятий в музыкальной гимназии, то он может позаниматься с частным преподавателем, а потом сдать экзамен. Впрочем, учеба в школе отодвигалась пока до достаточно неопределенного момента. Этот год Даниэль доучивался еще в своей старой школе, съемки должны были начаться в мае, и Джулия условилась, что все необходимые зачеты и экзамен в музыкальной школе у него примут заранее. Если он постарается, конечно. А жить он будет у нее, в любом случае им придется много общаться, чтобы подготовиться к роли, да и практика в языке ему тоже нужна. Единственный вопрос, хочет ли сам Даниэль этого? Если да, то все остальные проблемы она как-нибудь решит. Даниэль не знал уже, чего он хочет. Он не успевал думать и понимать, все происходило слишком быстро. Его как будто захватило неким стремительным потоком и понесло, а он просто следовал течению. Он даже не помнил точно, когда согласился на роль в сериале. Да и согласился ли? Или просто следовал решениям Джулии, подсознательно признавая ее право распоряжаться его жизнью? Он всегда знал, что никто не имеет права ему приказывать и заставлять, знал, куда он может обратиться в случае, если ему что-то не понравится в обращении с ним учителей, воспитателей или опекунов. С Джулией было не так. Она не претендовала на его волю, она просто давала ему возможность подчиняться. Это была цена за то, чтобы быть с нею рядом, и он по умолчанию согласился на эту цену, даже не раздумывая. Потому что быть с ней рядом ему было необходимо. Впрочем, для начала Джулия предложила съездить к ней в гости. Посмотреть дом, город, школу. И если ему там понравится, он может остаться. На полгода или год, «как пойдут дела, смотря по тому». Странно, ему иногда казалась, что в своих разговорах о съемках Джулия чего-то недоговаривает. Будто здесь кроется какой-то подвох, но ему и на это было наплевать. Пусть будет, что будет. На самом деле съемки были уже не так уж и важны ему. Джулия обычно говорила, что живет во Франкфурте, – но это было лишь для удобства и краткости, на самом деле речь шла о небольшим городке в двух часах небыстрой езды от Франкфурта-на-Майне, там она жила с мужем и дочерью. Отец Христофор об этом городе отозвался весьма лестно, упомянул, что там находится одно из красивейших аббатств в Европе, и Даниэлю непременно нужно там побывать. А заодно посмотреть Франкфуртский и Майнцкий имперские соборы, если представится такая возможность. Возможность ему представилась, и эти соборы, построенные в романско-готическом стиле, величественные, огромные, действительно произвели на него сильнейшее впечатление, хотя позднее Вормский собор впечатлил его больше. Аббатство же маленького городка, скромно-величественное снаружи и блистающее роскошью внутри, не потрясало, но вызвало желание возвращаться туда снова и снова. Джулия между прочим заметила, что при аббатстве есть семинария и туда можно поступить. Но для этого желательно закончить местную католическую школу. И очень хорошая школа есть поблизости в Майнце. Даниэля беспокоили его занятия в хоре, но Джулия сказала, что во Франкфурте есть прекрасный детский хор, куда его обязательно возьмут, потому что руководитель ее хорошая знакомая, правда, там исполняют больше светскую музыку, но и духовную тоже. Кстати, там же можно подыскать ему педагога для занятий фортепьяно. - То есть жить я буду здесь, учится в Майнце, а музыкой заниматься во Франкфурте? – уточнил Даниэль. - Сниматься ты первое время тоже будешь больше во Франкфурте. А что тебя смущает? Я вот уже сколько лет верчусь по маршруту: Франкфурт-Варшава-Мадрид-Лондон-Петербург. Потому что наша кинокомпания слилась из четырех: испанской, итальянской, немецкой и польской. С польским отделением я больше всего работаю, и там выходит журнал, которым я тоже занимаюсь, но в Германии я еще и живу… А в Англии мое издательство, и театры, с которыми я сотрудничаю, и в Мадриде тоже есть такой театр. - А в Петербурге? - Мама, другие родственники и… Петербург. Вот и катаюсь. Зато знаешь, сколько я во время этих поездок успеваю прочитать и написать? Вот и ты привыкай. - Это же всего на полгода. - Кто знает. А вдруг тебе так понравится сниматься, что ты решишь остаться в Германии навсегда? Даниэль еще не знал, понравится ли ему сниматься вообще. Кроме того, вряд ли ради этого он согласился бы навсегда уехать из Польши. Ради чего-то другого возможно... В конце концов, Германия совсем неплохая страна, Джулия рассказывала ему о ней много интересного, чего он не знал раньше. Например, про систему семейных детских домов-поселков. Где о детях заботятся одинокие женщины, которым не повезло самим завести семью, и нерастраченный материнский инстинкт позволяет им заботиться о чужих детях как о своих собственных и любить их так же сильно. Вот только если какая-нибудь из приемных матерей решит выйти замуж, ее попросят уйти. Потому что только незамужняя, бездетная женщина способна отдавать свою любовь чужим детям без остатка, в ней так много этой нерастраченной любви. А любить в одинаковой мере чужого ребенка и своего женщина не сможет. Тем более, если есть муж... Каким бы хорошим человеком он ни был, мужчина никогда не примет чужого ребенка, как своего, нет в нем этого инстинкта… Материнский инстинкт призывает защищать и оберегать, а мужчина нуждается в продолжении рода, в наследнике, которым он может гордиться... Зачем она мне это рассказывает, думал Даниэль тоскливо. Как будто извиняется за что-то… Он знал же, что Джулия замужем, и у нее есть дочка. И ни на что такое не претендовал и иллюзий не строил. Даже не думал о таком. То есть, может, и думал, мечтать себе не запретишь, но не всерьез. Правда, Джулия иногда вслух жалела о том, что у них только одна дочка, потому что «один ребенок, это не ребенок, а эгоист». Хотя даже ее рождение было совершенным чудом… Не слабее непорочного зачатия... Нет, что касается зачатия, то оно было вполне порочным, а вот все остальное абсолютное чудо. Даниэля слегка потряхивало, когда она так говорила, ему это казалось почти богохульным, но он быстро с этим свыкся. Потому что говорилось это без насмешки, так что, наверное, не могло считаться грехом. Джулия обычно добавляла, что когда она сама была маленькой, то больше всего на свете мечтала о старшем брате. Да и когда выросла, продолжала мечтать. Вот после таких разговоров Даниэлю в голову и приходили странные мысли. Наверное, Джулия это поняла, потому и завела разговор о материнских инстинктах и любви к приемным детям, которая несовместима с любовью к собственным. - Ты считаешь, это правда? – спросила она. – И если в жизни женщины появляется ее собственная семья, она уже не будет любить чужих детей, как бы ни была привязана к ним раньше? Даниэль пожал плечами. Как он мог решать за каких-то женщин? - Я читала про эти организации, и мне там все нравилось, - продолжала Джулия. - Все! Но вот это последнее... Это все и убило. Такая чудовищная ложь, что и все остальное показалось неискренним и неправильным. И... я не знаю, как я поняла, что это ложь… Я просто так чувствую. И если можно разлучить приемную мать с детьми так легко, то значит, все было только игрой. А семья не должна быть игрой. Материнские и отцовские инстинкты никто не отменяет, конечно... Но уж слишком часто они дают осечку, это, во-первых. Во-вторых, не только инстинктами жив человек. Но и душой. Это было почти то же, как он сам считал всегда, но выраженное вот так четко и емко, казалось более убедительным. Но у мужчин, добавляла Джулия, все совсем не так. Про них она верит. Они не умеют просто любить и жалеть, как матери. - Я этого не могу понять до конца, - объясняла она. - Приходится просто принимать. То, что мужчина, наверно, никогда не будет полностью счастлив, пока не скажет с гордостью, «это мой сын». Для них именно в этом обретение бессмертия. По другому – никак. - Выходит настоящим сыном нужно непременно гордиться, - уточнил Даниэль. - Полагаю, что да. Конечно, если отец настоящий. - Священники выходит никогда не могут быть полностью счастливы? – возразил Даниэль напружинено. – Если они бездетны? - Как раз священники в этом отношении самые счастливые люди и есть, - сказала Джулия. – Они каждому имеют право сказать «сын мой»… - С гордостью? - Если настоящие отцы церкви, то и с гордостью чаще, чем с сожалением.. А вот если… Не священник и своего нет, то что тогда? Она как будто и в самом деле ждала от него ответа, и Даниэль снова пожал плечами. Раз мужчины могут гордиться только своими сыновьями, что тут поделаешь. Но священники могут считать своими детьми совершенно посторонних людей. Совершенно искренне. Переживать за них, скорбеть о них и гордиться ими... Почему же они могут? Только потому, что сами этого хотят. Вера – это волевое усилие души. Даниэль набрался смелости и поделился с Джулией этими мыслями. Она и не думала смеяться. *** Джулия не просто серьезно относилась к тому, что он говорил, что он любил и во что верил. Она сама верила и любила то же самое. Что большинству взрослых людей показалось бы смешным. Например, Толкиен, о его книгах они думали совершенно одинаково. Даниэль обнаружил, что, оказывается, может свободно обсуждать его творчество с Джулией, несмотря на то, что читал его фрагментарно. Но, видимо, фрагменты попались ему те, что нужно, однако, он про себя решил все же прочесть книги Профессора более основательно и вдумчиво, чтобы не попасть в глупое положение. Был только один волнующий его вопрос, одно разочарование, которым он поделился с Джулией. - Почему он все-таки не выдержал? Фродо. Поддался кольцу. Столько вынес, и в последний момент… Как будто все было зря! - Вот так не смей даже думать, - Джулия, кажется, даже слегка разозлилась. – «Все зря, все напрасно»… Вот так нас и учат. Что сколько бы подвигов человек ни совершил, сколько бы жертв ни принес, сколько бы ни выстрадал... Его ошибки и прегрешения, даже одна ошибка, все равно важнее, и приговор ему будут выносить за них, а не за то добро, которое он совершил... Почему тогда у спортсменов не отбирают олимпийские медали после очередного проигрыша? Извини, конечно, глупое сравнение, но... Запомни раз и навсегда – судят не по последнему поступку, а по лучшему. Последние поступки редко такими бывают, потому что силам человеческим положен предел. Но в нашем озверелом мире так. Должно быть по-другому. Ибо по делам мы будем судимы… По ДЕЛАМ, а не по грехам. Фродо был ЧЕЛОВЕКОМ. Смертным. А человек слаб и грешен. Каждый человек. Но человек способен и на подвиг, и на жертву… Тоже каждый. И это правда жизни. Настоящая жизнь. А вот когда людей начинают делить на сверхчеловеков и простых смертных, на избранных и быдло, вот тогда и начинается фэнтази… Подвиг Фродо не в том, что он спас мир… В одиночку бы не спас… В этом тоже смысл, человек не может один... Без друзей, без близких.. Без тех, кто поддержит и спасет. Любовь, дружба, преданность, без этого всего человек неполноценен, каким бы героем он с виду ни казался. А Фродо не герой даже, герой там Арагорн... И другие. Фродо по сути мученик. Тот, кто нес свой крест до конца... Почти до конца. И кроме него никто не смог бы его пронести. Просто это так уж заведено. Каждому человеку предначертан свой путь, который за него никто пройти не в состоянии. И если он со своего пути сворачивает… В этом и преступление. В том, что он все человечество, весь мир лишает того, что мог бы дать… Но это не значит, что человека нельзя сломить. Предел сил есть у всех. Вот дойти до этого предела… До самого последнего не сдаваться… В этом и заключается настоящий подвиг. - Он на эту гору всходил, как на Голгофу, - сказал Даниэль, не зная что еще добавить. Все было сказано. Да он и сам все это знал, и понял гораздо раньше. Просто хотелось услышать это от нее. - Так ведь взошел же. А все остальное было уже за пределами сил человеческих. За то, что взошел – за это его чествовали на поле Кормаллен… Помнишь? Даниэль помнил. В фильме, правда, этот момент был показан очень скомкано, но все равно пробирало. Кроме того сейчас было просто стыдно высказывать какое-либо недовольство по этому поводу. Стыдно придираться к таким мелочам, если сама суть была передана глубоко и истинно. Не по грехам судим человек... - Только все-таки жалко… Ну почему тогда... Он всех спас, а сам не смог жить… Ему пришлось уйти. Когда уже все стало хорошо, вот, что грустно! - Да, в Валинор. Страну вечного Рассвета. Рассвет, это еще не сам Свет, но почти… Не Свет, а Покой… Ты «Мастера и Маргариту» не читал еще? - Нет… говорят, еще рано. Не пойму. - Если уж ты понял Толкиена так верно, тогда с другими подобными книгами у тебя сложностей не должно возникнуть. Там в принципе про одно и то же… то есть, на первый взгляд про разное, но по самой сути об одном и том же. О зле, которое никогда не перестанет искушать, и будет бить по самым чувствительным местам. И о любви, о жертве, о готовности к жертве, которые в итоге преодолевают любое зло. И о милосердии… О подлинно христианском милосердии, вопреки всем земным законам. Даже к самому немыслимому злу. Такое милосердие самое зло обращает в добро… - Я там такого не помню, - пробормотал Даниэль. - А Голлум? Что было бы, если Бильбо… а затем и Фродо не пощадили бы его?.. Но самое главное… В той книге тоже есть герой. Главный герой, который много страдал. Слишком много. Столько, что когда земное счастье вернулось, он уже не мог жить… У него тоже был свой Путь… И свой крест – написать роман. И он его написал… А все остальное… Уже за пределами сил человеческих, как говорится. - Разве же это одно и то же? - удивился Даниэль. - А разве нет? По каким меркам сравнивать? - И что с ним стало? - спросил Даниэль со смутной тревогой. - Он тоже… удостоился Покоя. - А когда та, другая книга была написана, - спросил Даниэль ревниво. - Раньше или позже «Властелина»?.. - Самое поразительное, что ОДНОВРЕМЕННО… На противоположных концах Европы, по разные стороны "железного занавеса"... Даниэль помолчал. - Значит, все правда… Он и сам не знал, что ВСЕ. Наверно ВСЕ вообще. Не бывает так, чтобы два совершенно разных человека одновременно решили написать о том, чего нет! - Как будто ты раньше этого не знал! – усмехнулась Джулия. - Знал, конечно. Просто… Просто на этом Пути каждое новое подтверждение радует и удивляет каждый раз, как в первый. Просто на этом Пути удивление и радость не кончаются никогда. - Помнишь назгулов? – спросила Джулия внезапно. Даниэль даже вздрогнул. Какой-то уж слишком резкий получился переход от очень прекрасного к очень страшному. - Мне они часто снились… - произнесла Джулия задумчиво. - Чуть ли не с детства. Именно такими, какие они у Толкиена, на конях, с кинжалами. В самых непередаваемых кошмарах, от которых просыпаешься, и не можешь понять, умер ты уже или еще нет... Я их видела именно такими, какие они есть: плащи, кони, клинки… и то, что… - Джулия вдруг побледнела и договорила с трудом, - то, что у них… тут… - она неловким жестом махнула рукой возле лица, будто обрисовывая капюшон, потом, полуотвернувшись от Даниэля, быстро перекрестилась. - Когда я в самый первый раз читала «Властелина колец», я их узнала. Сразу же. Не по описанию узнала, а по тому чувству, которое испытываешь рядом с ними… Как будто ужасом повеяло с этих страниц. И я его ощутила, этот ужас, прямо как в очередном сне… И… тогда поняла, что мы с автором видели одно и то же. Это невозможно перепутать ни с чем другим, невозможно придумать… Никакому гению такое не под силу. Гением нужно быть, просто чтобы это передать. И дальше я уже читала, не сомневаясь, что все правда. Верила всему. А когда потом пошла в кино на экранизацию, там я их увидела воочию, какими они были в моих снах… до мельчайших деталей, такие же. И поняла, что те, кто создавали фильм, тоже их видели и чувствовали… Все правда, малыш. Даниэль кивнул и облизнул пересохшие губы. - У меня так было... Когда я читал первый раз про Галадриэль. Тоже узнал ее... Не по описанию, а просто... Я как бы почувствовал, что ОН чувствовал, когда писал это... Как-то он сумел это передать. И я понял, что я тоже чувствовал то же самое. Значит, мы видели одно и то же. Потому что это ни с чем спутать нельзя. Он писал про Богородицу… - И это тоже. Эта книга как пароль – «молви, друг, и войди». Да и фильм тоже... Кстати, когда я читала в первый раз – это было уже почти ночью, меня здорово напугала моя кошка. Я как раз читала про вой назгулов и была вся холодная от ужаса... И вдруг раздается жуткий пронзительный скрежет... Это кошка хотела выпрыгнуть в форточку. Промахнулась и проехалась когтями по стеклу. Я чуть не умерла, честно. Даниэль рассмеялся, но была тут все же одна неясность, которая его беспокоила, и он решил уточнить. - А все-таки мне казалось, что Валинор это как бы… и есть Свет. Потому что для эльфов, как ты говоришь, Покой, это, наверное – Мандос. - Для эльфов совсем другие законы. А Фродо и другие хоббиты, они же в Валиноре были лишь временно. Это для них была, ну, как бы передышка. Возможность успокоения. Очищения покоем. - А таких, которых взяли бы в Свет насовсем, там, значит, нет. Это только вроде… для тех, кто до самого конца дошел, да? Нес свой крест, как Иисус... До смерти? - Тогда уж не до смерти, а до Воскресения. Но кое в чем ты прав, да… Чтобы обрести свет, стать святым или ангелом, нужно все принять до самого конца. - А у Толкиена таких, значит, нет. - Ну почему нет? Мы же не знаем… Толкиен сколько раз говорил, что пишет лишь о судьбах Арды, о кругах ЭТОГО мира. А люди после смерти уходят за его предел. И откуда мы можем знать, что там с ними? Может, кто-то и удостоился… Света. Мы же не знаем. - Но про эльфов-то знаем. Они все остаются в… круге Арды, уходят в Покой, в Мандос, если умирают. - ВСЕ? Даниэль замолчал почти испуганно, потому что ему самому вдруг это показалось кощунственным, как он мог забыть… - Был один, только один из всех, кто был отпущен из Мандоса и возродился для жизни вечной. Ты помнишь, кто и почему? Финрод. Да. Только он один. Другие, несмотря ни на какие подвиги и свершения, не удостоились того, чтобы покинуть мир теней, а он – да. Почему? Потому что он и в самом деле прошел до конца, и за предел сил своих тоже. Потому что, будучи величайшим из королей, добровольно променял могущество и славу на страдания и смерть. Отдал свою бессмертную жизнь, чтобы спасти недолговечную жизнь смертного. Уравнял эти жизни. Потому что любая жизнь – великая ценность, и нет ценности более великой. И только постигнув это, удостаиваешься жизни вечной. Им не было необходимости говорить друг другу об этом. Они так хорошо об этом знали, что любые слова оказались бы сейчас лишними. Даниэль просто в первый раз сам коснулся руки Джулии, и она в первый раз крепко сжала его пальцы. *** Дом Джулии его поначалу немного смутил. Слишком уж большой. Слишком шикарный. Слишком уж там было много всего, просто глаза разбегались. Особенно книг – Джулия прежде всего похвасталась своей библиотекой. Некоторые собрания сочинений, - красно-золотой Диккенс, темно-синий Крапивин, серо-зеленый, очень старый Чехов, - занимали не одну полку. А еще здесь имелось огромное количество энциклопедий, иллюстрированных справочников, словарей, подарочных альбомов по искусству, истории, географии и всем возможным направлениям. Даниэль только завистливо вздохнул – рассматривать такие книги он до сих пор любил почти больше всего на свете. Но еще сильнее развздыхался он при виде собрания дисков – в приют музыка попадала самыми окольными путями и не всегда была качественной, а здесь стояли аккуратными рядами фирменные диски в сияющих упаковках, снабженные пухлыми буклетами. Некоторые издания своей роскошью затмевали и сувенирные книги. К ним даже прикасаться было боязно. А еще было много кукол – они были повсюду. Даниэль не интересовался куклами раньше, но здесь они были частью остального дома и его чудес. Скажи ему Джулия, что коллекционирует вечерние платья, ему бы и это показалось интересным. Кстати, позже оказалось, что она их действительно коллекционирует. И это очень интересно. И все же, не смотря на почти музейную роскошь и великолепие, этот дом казался очень уютным. Как-то сразу чувствовалась, что это настоящий дом, и здесь живет семья. В комнатах присутствовало нечто такое, чего никаким средствами нельзя было добиться в приюте – обжитость. И сложно был сказать, в чем это выражалось, может, в отсутствии идеального порядка вокруг. Даниэль с одной стороны любил порядок. Что плохого в том, когда вещи лежат на своих местах, когда они аккуратные и чистые? Но с другой, именно в приюте это было ужасно. Там все были помешаны на чистоте. Даниэль понимал, у работников приюта свое начальство и своя отчетность, от них требуют порядка, в любой момент может нагрянуть очередная комиссия, от которой в жизни воспитанников, конечно, мало что изменится, но вот из персонала кто-то может пострадать, если что-то будет неидеально… Потому к строгим правилам насчет порядка он относился с терпением, но без уважения. Как можно уважать что-то, что к тебе не имеет совсем никакого отношения?.. Дома тебя могут отругать за разбросанные вещи и неубранную постель, потому что это твои вещи и твоя постель, а потому держать их в порядке твоя обязанность. В приюте тебе могут сделать лишь пару замечаний, но ни ругать, ни наказывать тебя никто не будет – это запрещено. Просто все сделают за тебя, почистят, приберут и пригладят. Потому что на самом деле - это не твои вещи. Это собственность приюта и заботятся о них люди, которые здесь работают. А ты здесь просто приложение к этим вещам, по сути, такая же вещь, о которой надо заботиться и содержать в порядке. Ты сам можешь вообще ничего не делать, никого это особо не взволнует. Одежду все равно повесят аккуратно в шкафу, а книги расставят на полке. Если ты оставишь краски на столе или игрушки на постели, их тоже уберут. Просто потому, что это быстрее и проще, чем просить об этом тебя. Если ты принесешь с улицы что-то, как это часто делают дети, какую-нибудь ветку или камень, если спрячешь их под кроватью, их быстро выбросят, потому что это не положено. Личное пространство приютского ребенка сводится к прикроватной тумбочке и ящику стола, вот там можно хранить свои вещи, туда запрещено совать нос воспитателям, и там можно устраивать любой хаос. Но для того чтобы почувствовать себя нормальным ребенком, который устраивает хаос везде, одной тумбочки недостаточно. Большинство детей, выросших в такой обстановке, так и не могут приучиться к порядку во взрослой жизни, потому что этот навязчивый удушающий порядок окружает их всегда, но сами они к нему отношения не имеют. О какой самостоятельности во взрослой жизни может идти речь, если даже куртку повесят за тебя на крючок, если ты забудешь сделать это сам? Взрослые, возможно, думают, что помогают тебе, но на самом деле лишь подчеркивают твою беспомощность и беззащитность перед ними и всем внешним миром, где ничто не зависит от тебя... Но в доме Замметов было совсем по-другому. Был порядок, но не было той больничной стерильности, как в приюте, которая напрочь уничтожала даже намек на домашний уют и защищенность. И какая-то нотка хаоса определено присутствовала. Даниэль даже заподозрил, что так прибрано здесь именно к его приезду, однако идеальности все равно не наблюдалось. В гостиной, например, он чуть на запнулся о прислоненную к креслу бас-гитару, а по ковру котенок гонял конфеты, позаимствованные, видимо, из стоявшей на столе вазочки. - Видишь ли… - сказала Джулия, задвигая гитару с котенком в угол, - в нашем доме ты можешь наблюдать такое явление как смесь немецкой педантичности со славянской безалаберностью… Здесь каждая вещь имеет свое строго определенное раз и навсегда место, куда в случае чего ее можно быстро и легко убрать. Вот только убирать не всегда хочется. Мда. И если думаешь, что мы с Тобиасом это подцепили друг от друга, то зря, я лично всегда была такой… И это еще ничего, у меня в комнате каждая вещь просто вопит: «Положите меня на место!», - она вздохнула и добавила. - Я просто не люблю сразу убирать одежду. И все остальное. - Я тоже, - признался Даниэль и тоже вздохнул. – Только ее за мной все равно убирают. Лучше уж самому. - Здесь об этом можешь не беспокоиться. Прислуге строго-настрого запрещено трогать какие-либо вещи Только вытирать с них пыль и пылесосить под ними. Просто если я что-то где-то бросила, то рано или поздно вспомню – где. Но если, не дай Бог, это переложили на другое место… Будет грандиозный скандал. Хотя, думаю, нашей домработнице и так забот хватает, чтобы прибирать за нами этот постоянный бардак. Среди множества кукол, книг, дисков, всевозможных стеклянных вазочек, фарфоровых статуэток, шкатулок, светильников и прочих безделушек иногда попадались вещи совершенно неожиданные, какие-то камни, кусочки проволоки, обрывки билетов, всунутых между корешками книг и так далее. - Видишь? Какая домработница сумеет определить, что это не просто хлам, а напоминания о счастливых днях – и что здесь можно выбрасывать, а что нет? Лучше не связываться. - Сколько же у вас было счастливых дней! – не удержался Даниэль. - Ужасно много, - согласилась Джулия. И помолчав добавила: - Хотя не думаю, что намного больше, чем у любого другого человека. Просто я стараюсь о них не забывать... А хочешь посмотреть кабинет, в котором я работаю? Даниэль хотел. Он никогда не видел рабочего кабинета, тем более писательского. И даже никогда не думал о том, как он может выглядеть. Впрочем, неважно, он мог хоть всю жизнь думать и представлять, это не подготовило бы его к тому, что он увидел. Сначала они спустились в подвал и прошли по длинному, извилистому коридору, идущему под уклон. Коридор был низким и очень узким, а стены были выложены крупными неровными камнями голубоватого цвета, между которыми размещались множество маленьких застекленных ниш – наверное, несколько сотен. В каждой стояло по кукле, красиво подсвеченной изнутри бледно-голубым сиянием. Свет загорался автоматически в том участке коридора, по которому они проходили, и гас у них за спиной. - Круто, - восхитился Даниэль. - М, спасибо. Когда у тебя столько кукол, приходится использовать каждый сантиметр свободной площади, чтобы разместить их, - пояснила Джулия. - Вообще-то я про освещение. - И то, что впереди и позади темнота, круто, правда? Как в ужастике. - Мне нравится, как оно вспыхивает, когда проходишь. А что будет, если побежать? - О, а мне и в голову не приходило. Надо будет потом попробовать, - с этими словами она открыла дверь в кабинет. Это тоже был подвал, но очень просторный и с высоким потолком. И находился он не под домом, а под садом. Почти весь потолок занимало гигантское окно, над которым располагалась увитая плющом деревянная пергола. Потому свет в подвал проникал неяркий и слегка трепещущий. Отдельные пятна солнца, проникающие сквозь просветы в перголе, играли на поверхности маленького бассейна, расположенного в полу подвала. Бассейн был декоративным, вроде тех, в центре которых располагаются фонтаны. Но здесь не было фонтана, просто ровный прямоугольник неглубокой зеленоватой воды, окруженный невысоким каменным бортиком. Но самое удивительное было не это. В стены, выложенные крупной галькой, были вмонтированы аквариумы – совсем как в зоомагазине. Их было несколько десятков, и в них плавали сотни рыбок всех возможных форм, цветов и размеров. У Даниэля просто дух захватило – в таком кабинете хотелось сидеть безвылазно. - Здесь как на дне морском, - прошептал он. Джулия покивала. - Точно. Я все детство мечтала превратиться в русалку. И жить на дне морском. - Сколько же времени надо, чтоб их покормить... Это не хлопотно? - Ну, я сама не кормлю, - немного смущенно ответила Джулия. – Очень редко. Я только знаю, как они называются. О том, что это кабинет, напоминал лишь совсем маленький стол в углу, который было легко не заметить. На столе стоял компьютер, а у стола кресло. - Это все, что мне нужно для работы, - пояснила Джулия. – Компьютер и спокойная атмосфера. Ну, еще много-много книжек, но здесь, видишь? – она указала на квадратную нишу в стене над столом. - Есть прямое сообщение грузовым лифтом с моей библиотекой. Еду мне тоже иногда сюда подкидывают. Если я зарабатываюсь и забываю поесть. Тоби об этом никогда не забывает. На одном из бортиков бассейна сидели три барби, потрепанные, явно не из коллекции. Рядом валялось несколько мелких разноцветных машинок и одна побольше, с дистанционным управлением. Даниэль посмотрел на игрушки с деликатным любопытством. - Это не мое, - пояснила Джулия, - а дочки. Она часто здесь играет, а куда ее еще девать? - А это тоже ее? – спросил Тоби, указав на красивую модель яхты, покачивающуюся на воде. - Это мужа. Хочешь порулить? Даниэль сам не знал, хочет или нет. Таких игрушек у него никогда не было, поэтому он взял в руки пульт управления с некоторым трепетом. Но это оказалось довольно интересно и не так уж сложно. Джулия с большим энтузиазмом подключилась к процессу, посадив на яхту одну из барби. - Видишь, она в купальнике и с фотоаппаратом? Значит, готова к путешествию. С первого раза у Даниэля не получилось вовремя развернуть яхту, и она ткнулась носом в противоположный бортик бассейна. Джулия оббежала его, выловила свалившуюся барби, водрузила ее обратно на палубу, а саму яхту поставила боком. - Давай еще. На этот раз получилось гораздо удачнее, и модель описала довольно благополучный круг по поверхности воды. - А вообще, я иногда думаю оборудовать здесь мини-бар, - сообщила Джулия, усаживаясь с кресло. – Но, наверно, нельзя делать какое-то место слишком идеальным, верно?.. Иначе совсем было бы нелегко его покидать. - А вы разве... собираетесь его покинуть? – Даниэль отложил пульт, его охватило смутное беспокойство. - Да, видишь ли... - Джулия оттолкнулась ногой и проехалась на кресле до противоположной стены. – Мы думаем перебраться в Англию. На постоянное жительство. Англия - это было слишком далеко. Конечно, она и без того жила за границей, но все же Франкфурт не так уж далеко от Варшавы… Если смотреть на карту Европы в целом, так даже рядом. Гораздо ближе, чем Петербург, где как говорила Джулия, жила ее семья. А вот Англия… это было на другом конце Европы. - Разве вам здесь плохо? – спросил Даниэль тихо. - Нет, мне здесь не плохо, - ответила она. – Просто там… Нужнее. - Кому? - МНЕ в первую очередь. И я там нужнее. Я там больше могу… того, что могу и умею. Даниэль кивнул, понимая всю обреченность ситуации. Это тоже был Путь. Значит, и думать нечего. Но на лице у Джулии все же было написано раздумье. - Просто… жалко все это… - она тоскливо оглядела кабинет. – Столько делали. Мне хотелось иметь дом своей мечты. Тогда казалось, что это навсегда... - А туда нельзя это все перенести? - Можно. Но так, как здесь, все равно уже не будет. - Она снова толкнулась ногой и прокатилась обратно к столу. - Но такова жизнь, все равно... Чтобы что-то приобрести, надо от чего-то отказаться. - А муж ваш?.. Это же его родина. - Тут мне повезло. Лондон - это единственный город, куда он согласился бы переехать отсюда. Мы оба его любим. Кстати, именно там он сделал мне предложение. - Именно в Лондон? - уточнил Даниэль, хотя было уже все равно. - Если честно, я предпочла бы Глазго. Но Лондон все же удобнее. А, не важно, там все рядом. Остров же… Даниэль понял, что это шутка и вежливо посмеялся. - А ты не хотел бы побывать там? - спросила Джулия. Как будто это так просто! - У меня там нет никаких знакомых, - ответил Даниэль угрюмо. - У меня там куча знакомых, была чуть ли не с рожденья, - сообщила Джулия. - Правда, они почти все находятся в Вестминстерском аббатстве... - она задумчиво потерла лоб. - Слушай, я наверно, совсем с ума сошла… Но еще раньше те, кто тебя со мной отпустили. Таскаю тебя по дому, и даже не покормила. И ты хорош, мог бы мне про это напомнить, ну, правда. Ты же мужчина… почти, должен быть сознательнее меня. А я-то все время забываю поесть! Даниэль понимающе улыбнулся. Наверно, полагалось сказать что-то вроде «ничего страшного», но он и в самом деле жутко проголодался. - Вообще я думала, что когда Тоби с Маришкой вернуться, мы вместе можем сходить поужинать, - сказал Джулия, когда они пришли на кухню. - Ничего такого сверх. Здесь рядом есть одна забегаловка... Вроде Макдональдса вообще-то, но там уютно, и нам там нравится. Но до того, как они вернутся, мы еще успеем пообедать. Правда у меня есть только готовые обеды для микроволновки... Ты такое ешь? Даниэль понятия не имел, он никогда раньше такого не пробовал. Питался по большей части здоровой пищей. - Что ты больше хочешь, - спросила Джулия, - рис карри с мясом или спагетти болоньезе? Даниэль вздохнул про себя при мысли о спагетти и сказал: - Сегодня среда. - Ах, да. Но вообще-то в среду добровольный пост. Ты уверен? - Ну... не знаю... наверно... - Ну и ладно, - Джулия засунула обе пачки обратно в холодильник и вытащила другую, – тогда будем есть парижский сырный омлет. Все равно это самое вкусное. И ты вообще… Говори мне обо всем таком, не стесняйся. А то я помню, как я сама, когда была подростком, каждую пятницу придумывала какое-то оправдание для мамы, почему я не ем мяса… Все болезни перебрала. Она такого не понимала. Кстати, у нас еще есть рисовые лепешки с суши... - Я не очень люблю суши. - А ты их настоящие пробовал? Мы заказываем в японском ресторане... то есть, – поправилась она, - он не то чтобы совсем японский, не такой японский, как в Японии, но, думаю, более японский, чем в Польше, понимаешь, о чем я? А еще есть это, - она достала двумя пальцами какой-то пакет, держа его на вытянутой руке и сморщившись бросила на стол. – Так называемые сэндвичи с тунцом, но это у нас только Тоби американскую еду покупает. Спорим, вот здесь уж точно настоящей рыбы нет. Ладно, если что, догонимся мороженным. Оно-то уж точно настоящее. Банановое с кокосовой стружкой. Суши из лосося, обернутого в тортильяс, оказались внезапно очень вкусными, практически таяли во рту. Ничего похожего на те скользкие комочки рыбы и жесткого риса, которые ему доводилось пробовать раньше. Джулия брала их с блюдечка прямо руками, и Даниэль последовал ее примеру, с палочками он был не в ладах. - Я тоже не умею есть палочками, - сообщила Джулия. – Зато я знаю, как они называются по-датски. - Она произнесла длинное тягучее слово. – Прикольно, правда? Это единственное слово, которое я знаю по-датски – зато какое! После еды Даниэль вдруг почувствовал себя очень уставшим. - Может, ты хочешь душ принять и отдохнуть с дороги? – заботливо спросила Джулия. – Знаю, знаю, тоже надо было сразу предложить. А то свой кабинет я тебе, конечно, показала, а комнату, в которой ты будешь жить - нет. Это на втором этаже. И ванная тоже там. Джакузи у нас нет, сразу говорю. В этом плане мы безнадежно отстали от жизни. Есть только одна очень старомодная ванная и еще более старомодная душевая, под ретро. И еще есть такой душ, где вода бьет из стен, очень здорово. Советую попробовать.