Невозможно даже представить, сколько боли заперто в её голове! Там же покоится и гниющий труп её невинности, её чистоты. Это похоже на братскую могилу. Боже, избавь и упаси от того, чтобы когда-нибудь разрыть эту могилу и осматривать этот труп! Лиз Коли. Красотка 13
И снова новый день, и снова Гарри не знает, как ему быть и как реагировать на то, что он увидел в прошлый раз в зеркале. То, что делали люди, было для него странным, необычным и новым. Он жутко смущался после просмотра, но не мог оторваться. Ему казалось это неправильным и страшным, но люди вроде не были несчастными. Наоборот, малышу показалось, что они счастливы и рады, рады своей близости, тому, что они могут показать друг другу себя, свои чувства и желания. Мальчику казалось, что они кричали не от боли. Он давно мог различать крики боли и страха, он и сам не раз слышал свои и чужие. Его крики были отчаянными, тонкими, наполненными нескончаемой болью и тоской, они были громкими, стоящими на высокой ноте. Временами они перемежались всхлипами и хрипами. Крики же тех двоих были другими, они переполнялись нежностью и любовью друг к другу, были низкими, с лёгкой хрипотцой нетерпения. Они желали друг друга, наполнялись тихими стонами... страсти, желания? Желая чего-то большего, они сливались в единый вскрик и стон. Они были одним для двоих. Их нельзя было разделить на две отдельные части. Если бы так произошло, малыш чувствовал, что тогда пришёл бы конец... мгновению их единства. Малыш опять весь покрылся краской стыда, он смущался своих фривольных мыслей. И в то же время ему безумно хотелось иметь того, кому можно было бы сказать «люблю», и в ответ получить такое же искреннее слово нежности. Его сердце гулко ударилось о грудную клетку. Он ещё был слишком мал, чтобы понять все, что происходило на том ложе. Да, ещё слишком мал... Яркое солнце этого мира греет маленькое личико ребёнка, Гарри смешно щурится и морщит носик от яркости. Ему трудно понять, почему же в зеркале такое настоящее солнце, почему вода такая прозрачная или же почему еда такая вкусная. Всё, что его окружает, всё это — настоящее. Такое же живое, как и он сам. И его друг Росс тоже настоящий, хоть и умеет говорить. Малышу нравится этот мир, мир, где нет боли и криков, мир, в котором он сам ставит себе цели, где может решать, что ему можно, а чего нельзя. Он может читать, сколько ему понравится или сколько захочется. Может есть до отвала, хотя всё равно много у него не получается. Да и худоба все ещё не прошла за два месяца его пребывания здесь. Но всё же он уже не болезненно худ. Почему-то и на этот раз какая-то невидимая сила заставила его позвать зеркало, и опять он, ведомый любопытством, окунается в чью-то жизнь.***
Темно, всё вокруг залито тьмой, только маленький огонёк даёт нужный свет, пытаясь отгородить собой страх. В отдалении слышится какой-то скрип, потом звон металла о металл. И опять тишина. Резко, мгновенно зажигается яркий свет, он слепит твои глаза, уже привыкшие к темноте, пробирается в каждый закуток маленького помещения, пытается забрать страх и ужас, поселившийся в глубине души. Но всё тщетно, яркое освещение только прибавляет чувство обреченности. И ты уже понимаешь, что не сможешь выбраться, и плотина сомнений ломается, заполняя душу водой обречённости. Камера, именно так можно назвать помещение, в котором ты гниешь уже не первый день. Именно здесь отражаются от серых холодных каменных стен твои крики помощи. Тут слышатся твои стоны и мольбы. О бетонный пол разбиваются алые капли крови. Звенят цепи на твоих руках, отдаваясь гулом по подземелью. Ты взываешь о помощи и выдыхаешь мольбы. Стекает холодная вода из краника, который никогда не перестаёт капать. И стоит дорогое кресло, в котором так любит располагаться он. И ты уже хочешь убежать и спрятаться, снова погрязнуть во тьме, чтобы не видеть и не бояться. Но все равно ты понимаешь, что, даже если сбежишь, он, не смотря ни на что, поймает тебя и снова поселит в пыточной. Он будит приходить снова и снова, чтобы послушать твои крики и стоны, запомнить твои мольбы о спасении и смерти. Он будет смотреть и насмехаться над тобой, и в глубине, там, где когда-то сияла душа, будет наслаждаться. Ты чувствуешь, как каждый раз он тебя желает. Ему приятно унижать тебя, он так давно хотел тебя, что уже не может сдерживать своих демонов глубоко в душе. Нет, он счастлив тому, что, наконец, выпустил их на свободу, дал им волю. Волю мучить тебя, унижать, ставя на колени, и вслушиваться в хрустальный голос вперемешку со стонами боли, который кричит о ненависти к нему. Он любит медленно подходить к тебе, ему нравится сначала ласково провести по некогда нежной и гладкой коже, сейчас покрытой рубцами. Дотронуться тонкими холодными губами до щеки и уже через секунду ударить жёсткой плетью по незащищённой коже. Он прислушивается к стонам, наполненным болью. И всегда после этого на губах его появляется удовлетворённая ухмылка. Твоё тело снова бьётся в страхе, оно до сих пор не отошло от прошлых пыток. Нет, он любит называть это «игрой». Он часто заходит и начинает со слов: «А во что мы сегодня поиграем?». В такие моменты он напоминает ребёнка, жаждущего игр. Но он давно не ребенок, и игры его далеки от детских. — Ты снова боишься? — он скорее утверждает, чем спрашивает. — Моя маленькая куколка. Ты же ещё поиграешь со мной? Я не люблю, когда мои игрушки ломаются. Он смеётся, ему нравится видеть испуг в твоих глазах, чувствовать дрожь твоего тела. Он понимает, что здесь его власть безгранична, здесь он король и бог. И ты это тоже понимаешь, так же хорошо, как и то, что, если будешь плохой игрушкой, он будет сердиться. Он не убьет, хотя ты уже давно тихо молишься о смерти. Нет, он просто будет играть в свои самые интересные игры, а потом, наигравшись и сломав, он выкинет тебя, как бесполезный кулёк мусора. Ты знаешь, что будешь ему подчиняться, будешь кричать так, как ему нравится, и будешь тихо молить о смерти. Ты громко вскрикиваешь, когда тупой металл рвёт твою кожу на руках. Ещё один шрам к его коллекции сотен других. Он, с наслаждением прищурив глаза, слизывает медленно текущие капли крови. И ты кричишь, заставляешь себя кричать, несмотря на резь в горле, чтобы он был доволен, чтобы не делал ещё больней. Ему это нравится. Нравится чувствовать свою силу и власть над тобой. Он поощряет тебя и твои старания, гладит шершавой рукой по впалому животу, «украшенному» десятком шрамов. И ты делаешь вид, что тебе нравится. Ты не смеешь противиться ему. Ты не сможешь ему противостоять, устала. Устала ещё в первую неделю. Сначала ты сопротивлялась, кричала, звала на помощь, угрожала и с удовольствием плевалась ему в лицо. Тогда ты ещё надеялась, надеялась на чудо. Ты верила, что сейчас откроются двери твоей тюрьмы, ворвутся люди с автоматами и спасут тебя. Закутают в тёплый колючий плед твоё продрогшее до костей и отощавшее тело. Сунут в дрожащие пальцы кружку чего-то горячего. Попытаются успокоить, спросят о нём и отвезут к любимой маме. Мамочка нежно обнимет, скажет, что это просто дурной сон, и ты поверишь, ведь мама никогда не врёт. А после ты будешь уверена, что больше никогда не вернёшься в его руки. Но ты перестала верить, перестала ждать спасения, и перестала о нём молить. Ты знаешь, что это бесполезно, это только сильней его веселит и злит. Знаешь, что так он будет делать тебе только больней. Боль... Она раскаленной лавой протекает по твоим венам, заменяя кровь. Ты сама, как в коконе, обмотана ею. Та чувствуешь её везде, тебе кажется, что всё тело, даже ногти пропитаны ею, она, как любящая невеста, везде следует за тобой. Ты окунаешься с головой, ныряя в кровавую воду боли. Ты уже и забыла, когда в последний раз у тебя ничего не болело. Тебе кажется, что все годы, прожитые до того, как в твою жизнь пришёл он, были сном. Светлым и приятным сном. Сном, в котором хотелось остаться и больше никогда не выходить в эту ужасную реальность. Но если ты так поступишь, он разозлится. Его нельзя злить, нельзя... Он жёстко сжимает твою некогда прекрасную грудь, когда-то ещё не пересечённую жуткими шрамами от раскалённого металла. Ты помнишь, за что он «наградил» тебя ими, помнишь, какое ты получила удовольствие, заехав ему по роже. Помнишь и перекошенное яростью лицо. Помнишь и то, с каким наслаждением он приковывал тебя к влажной и скользкой от плесени стене. Ты помнишь свой ужас, когда он при тебе закаливал в огне железный прут. Помнишь и его перекошенную злорадством физиономию. Ты всё это помнишь, но дальше все твои воспоминания накрыты кровавым полотном боли. Его шершавый язык слюнявит твой сосок, и ты заставляешь себя стонать, внутри же тебя всю передергивает от омерзения. Он наблюдает за тобой, требует глазами твоей реакции. И ты трешься своим телом о его, заставляя себя не заплакать от страха. Он приручил тебя отвечать ему, приручил тебя отвечать ему, даже если тебе противно, больно, и внутри ты все сгораешь от презрения к себе. Несмотря на все неудобства, ты будешь страстно стонать и просить ещё. Потому что это правила игры... Его игры... Его руки гладят твое тело, проходятся по ногам, которые ты покорно раздвигаешь. Задевают шрамы на спине, складывающиеся в слова. И ты умоляешь свой голос не шипеть от боли, а стонать от желания. Со всеми своими остатками воли ты заталкиваешь обратно слёзы, не давая ни единой мокрой дорожке скатиться из твоих глаз. Он верит. О, с каким он вожделением и упоением заставлял тебя распознавать каждую букву. Как он выводил их холодной сталью, как он слушал твои попытки правильно опознать очередную кривую линию, перемежающиеся со вскриками и всхлипами боли. Как он бил по новым рубцам за каждую ошибку. И всё это не уберешь из твоей головы, как и кровоточащие рубцы, на спине складывающиеся в «моя». Он прикасается к твоей вагине, входит внутрь, думает, что доставляет удовольствие, что поощряет свою любимую игрушку. Но ты уже давно перестала испытывать желание и возбуждение. Все его прикосновения вызывают только очередную порцию боли, унижения и ненависти. Да, ты его ненавидишь, за каждую секунду прожитой тобой жизни. Ты его ненавидишь и презираешь. Ты слышишь звук расстёгивания брюк, грохот железной бляшки о каменный пол и ждёшь боль. И он не заставляет себя ждать. Он врывается в твоё тело и с удовольствием срывается на быстрый темп, он рвёт тебя изнутри, резко выходит и размашисто входит в тебя. И ему уже не нужно слышать твои крики и стоны. Он замирает и кончает где-то глубоко внутри тебя. Ты не боишься забеременеть от него. Тебе уже без разницы. Ты твёрдо знаешь, если ты понесешь от него, он тебя выкинет. А дальше… А дальше тебе уже не нужна будет эта жизнь, ты уже всё решила и просто ждёшь, когда ему надоест, когда ты сломаешься, подобно пластмассовой кукле. Ты тоже этого ждёшь и знаешь, что осталось ещё немного. Он выходит, ты ожидаешь, что он сейчас оденется и уйдёт, и даже глубоко внутри вздыхаешь, думая, что сегодня легко отделаешься. Но нет, он ещё не наигрался. Ему ещё мало. Он отходит к столу, на котором лежат его любимые «игрушки», и ты понимаешь, что это ещё не конец. Ты не ведаешь, что он там выбрал, но уже чувствуешь, что ничем хорошим для тебя это не закончится. Он обходит тебя сзади и, не размениваясь на подготовку и нежность, вводит что-то большое в твой анус. Ты кричишь, срывая голос, и перемежаешь шипением. По твоей ноге течёт вязкая кровь. Он шумно дышит в твоё ухо, наслаждается твоим криком и болью. Он с трудом прокручивает предмет в тебе, вытаскивает почти до конца и снова вводит. Твой голос уже сорван, и тебе остаётся только хрипеть и мычать, извиваться и пытаться вырваться, несмотря на цепи, которыми ты прикована к потолку. Ты уже не соображаешь и ничего не чувствуешь, ты как-то отстранённо замечаешь, как он врывается в тебя, а по ногам течёт алая кровь. Перед тобой всё мутнеет, ты уже не ощущаешь ни страха, ни тяги к жизни. Ты уже не слышишь, как падает дверь твоей темницы, не видишь людей, врывающихся в твой личный ад. Для тебя уже ничего не имеет смысла. Ты можешь только тихо шептать: -Убей, убей, убей...***
- Чшшшто ссссслучилось, малышшшш? — незаметно, впрочем, как и всегда, к нему подобрался змей. - Росс, я не понимаю, — грустно вторил ребёнок. - Чшшшто? - Не понимаю, зачем люди делают больно другим? - Люди жессссстоки и сссслабы. Они вссссегда хотят унизсссить более сссслабого, причщщщинить ему вред, и зсса их ссссчет казатьссссся ссссильней, зсссначимей, умней, лучшшшшше. Иногда люди причщщщиняют боль тем, кто отличаетссссся от них, кто ссссильней их. - Значит, тётя Петунья боялась меня? Она всегда называла меня уродом, ненормальный, ублюдком, — малыш коротко всхлипнул. - Не расссссстраивайся, малышшшш. Змей медленно заполз на подогнутые коленки ребёнка и скрутился небольшим кольцом. Раздвоённый язык прошёлся по маленькой щёчке мальчика. Потом вслед за языком по щеке прошлась чешуйчатая голова. - Спасибо, Росс, — мальчик решительно стер кулачками тоненькую дорожку от слезы. - Не зссса чшшшто. - Пойдем в озере искупаемся, ты обещал научить меня плавать! Гарри резко подпрыгнул, из-за чего змей в очередной раз с возмущённым шипением соскользнул на траву. Мальчик постарался как можно веселей улыбнуться и побежал в направлении кристалльно чистого озера. - Непоссссседливый детенышшшш. Змей пытался угрожающе зашипеть, но и он испытывал что-то вроде веселья. Ему начинал нравиться этот ребёнок. Наверное, змей даже восхищался им. Он прожил очень долго, и его можно было назвать мудрым. Но всё же мудрым и древним тоже хочется иногда побыть детьми, ведь это природа. - Росс, догоняй! – кричал маленький Поттер, уже почти добравшись до водной глади озера. - Ползсссу.