Цветы для Марьяны

Впервые в жизни я не принимала этого решения — оставить Сузуки себе, то есть подарить Максиму. Всё случилось само собой, как бы без моего участия. Или это самообман? Вообще-то да: никто меня не заставлял просить у Плотникова, а тем более оставлять у себя мотоцикл. Но, видит бог, действовала я не вполне осознанно. Точно кто-то вёл меня за руку и открывал вместо меня рот. Или бес вселился… Ещё есть возможность вернуть сие чудо мототехники. Ну постоит немного у меня во дворе. Лишь бы не спёрли. Голова вряд ли его заберёт обратно, значит, дозвонюсь до дяди Олега, прикинусь взбалмошной дурой. Впрочем, и прикидываться не надо… Но тот снова и снова не брал трубку. Да, история… В какой-то момент, протирая блестящие бока Чёрного тюльпана мягкой тряпочкой, я подумала, что не хочу его возвращать. Вроде, и не нужен мне — и присваивать неправильно. Особенно учитывая, сколько эта игрушка на колёсиках стоит… Однако расстаться с такой красотой, которой уже как-то случайно дала имя, очень трудно. Промаялась весь день, вечер и ночь, попеременно решая то вернуть Сузуки, то не возвращать. Даже не ожидала, что я — столь противоречивая натура. Утром, спозаранку, когда через незанавешенное окно солнце уже ядовито светило в глаза мне, полуспящей, приснилось, что мой звездолёт украли. Стало невероятно страшно. Паника, ужас. Я вскочила вся мокрая от испарины, всполошила Крыську, напугала своим топотом бабушку и с отмазкой «Живот прихватило! У-у-уй!» в чём была (почти голая), босиком (ибо просто запуталась в шлёпанцах) рванула в сарай. Чуть не навернулась на росистом клевере. Тюльпанчик мирно спал в стойле. От сердца отлегло так бурно, что ноги подкосились, я села на хлипкий фанерный ящик и закрыла лицо руками. Хотелось плакать, слёзы рвались изнутри. «Только истерик на пустом месте не хватает!» Что-то подо мной хрустнуло, подломилось — и я завалилась набок, обрушив часть берёзовой поленницы. Загрохотали пустые вёдра, некстати подвернувшиеся под моё неуклюжее туловище, сверху, с оборвавшихся верёвок, осыпался ворох колючей сухой пижмы, полыни и прочей прошлогодней травы. Кристина радостно подала голос: «Ур-р-ра! Веселье!» и попыталась прыгнуть ко мне на подмогу, но застряла на порожке, зацепившись пузом. — Держись! Дверной проём закрыла тень, и в клубах тумана в сарай ворвался герой. Оттолкнул медленно валившуюся на меня проржавевшую трубу, вернул на место тоже решившую за что-то мне отомстить застеклённую раму от старого парника, отодвинул плечом подкатившуюся железную бочку и протянул мне руку. В общем, спас от неминуемых физических травм. А моральные — лишь усугубил: женщина, в одних трусах валяющаяся в сарае, вперемешку с дровами и пучками засушенных растений, — о-о-очень выразительная эротическая сцена. Таких дамочек благопристойные миряне в средние века с криками «Ведьма! Погань, невеста дьявола!» с воодушевлением сжигали на кострах… Гордо вылезти из дров и остатков ящика мне не удалось. Ещё и гвоздями поцарапалась. Срамно подрыгав ногами и убедившись в бесполезности попыток сохранить независимость, я взялась за настойчиво тянущуюся ко мне руку. Макс сильно дёрнул и на удивление легко поставил меня в вертикальное положение. Прикрыться было нечем — и я приложила к груди ладони. Но они, разумеется, почти ничего, кроме сосков, не спрятали. Приседая бочком, дабы не светить ещё и ягодицами, которые выпали из превратившихся в стринги трусов, я потянулась за куском полиэтилена. — Я это… соскучился, — промямлил Максим. — Вижу, — буркнула я, краем глаза заметив, что в ширинке его штанов слишком выпирает. Он подался ко мне. Шаг, ещё. — Стоять! — гаркнула я выработанным на кинологической площадке приказным тоном, от которого обычно даже очень возбуждённые здоровенные псы замирали в прыжке. Вот и Максик встал как вкопанный. Удивлённо посмотрел на мою выставленную вперёд руку и обиженно поджал губы. Такой милашка! — Марьян, ну что же ты меня всё время за маньяка сексуального принимаешь или насильника? Не хотел я ничего такого, даже не думал. — А его ширинка предательски топорщилась: «Врёт. Хочет. Думал». — Ты откуда вообще нарисовался? И как зашёл? Через забор, что ли, лез? Прикрыть свои слишком опасно соблазнительные прелести куском каляной армированной плёнки — непростая, сообщу я вам, задачка. — Никуда я не лез. У вас калитка не заперта, вообще всё нараспашку. Понятно: это я, замученная размышлениями о судьбе Чёрного тюльпана, забыла закрыться после вечерней прогулки с Крысей. Хорошо, что бабушка не увидела сего непростительного «безалаберства», а то выносила бы мне мозг до пенсии. Моей. — Ладно, пришёл и пришёл. — Совершенно, окончательно, донельзя, радикально, и я бы даже сказала, вдрызг сконфуженная сложившейся ситуацией, пытаясь отмахиваться от так вовремя налетевших комаров, я не придумала ничего другого для разрядки странной обстановки, как показать Максу за его плечо: — У тебя день рождения был? Вот подарок. Принимай, махнула не глядя. Ура, сработало! Крючок Максова взгляда отцепился от моего полузавёрнутого в целлофан комиссарского тела и попытался сфокусироваться на мотоцикле, смотревшемся в деревенском сарае ещё более неожиданно, чем элитная металлокерамика во рту у бомжа. По молчанию, длившемуся не меньше минуты, я сделала вывод, что изначальная идея подарка достигнута: даримый удивлён, шокирован, опрокинут в пучину непонимания: неужели на него, простого смертного, свалилась небесная благодать? — Хуйли? Угнала?! — Э… пожалуй, Максика шандарахнуло чуть сильнее, чем ожидалось. — Ага, у соседа, дяди Вити. Слышал, что пенсионерам пенсии повысили? Так вот он как раз на днях и прикупил себе Сузуки. А чё, говорит, за мхом на болото ездить — самое оно, и за комбикормом. Только проблемка, некомплект ему доставили: коляску где-то потеряли. Теперь дядя Витя огорчается. Ты не знаешь, где можно для Сузуки спортивную коляску купить? — Нет, не знаю, — совершенно серьёзно ответил Максим. И только после этого вдруг стал жадно хватать воздух ртом, как если бы задохнулся под водой, и, содрогаясь всем телом, очень громко смеяться. Его эрекция слиняла. Раздался звонкий крик петуха. — Тише! Балбес! Бабулю разбудишь и соседей. Вон, кур уже разбудил. Пойдут по деревне сплетни, что мы с тобой до утра в сарае любовью занимаемся и спать никому не даём. Оно тебе надо? Максим, пригасив первую мощную волну смеха, подхихикивая, покачал головой: — Неа. Сплетни — не надо. А вот до утра с тобой в сарае — не откажусь. Я почти разозлилась. — Снимай футболку. — Тоже мне, джентльмен! Максим изменился в лице и начал суетливо раздеваться, застрял головой, зачем-то расстегнул ремень. Я выдернула из его рук футболку, надела на себя и, погрозив кулаком, решительно направилась к дому. Даже попой не виляла, ну ни капли! — Так это… мы, что ли, не будем? — раздалось мне вслед разочарованно. Совсем рассвирепев, я вспыхнула от гнева и, развернувшись на пятках, хотела высказать Максу всё, что о нём думаю. Но экспрессивная лексика встала у меня поперёк горла — он, немного склонив голову, улыбался. В глазах — тёплое море иронии. Чертяка! * * * Кофе мы пили на веранде — чтобы гряканьем посуды на кухне и голосами не разбудить бабушку. Сидели рядом, плечо к плечу, на скрипящей от малейшего движения тахте; на накрытой вафельным полотенцем табуретке матово благородно поблёскивала округлыми чеканными боками турка с остатками моей любимой кенийской Арабики. Максик хрумкал вторую пачку земляничного печенья. — Сделать тебе ещё бутерброды? — поинтересовалась я. — Нет? Ну как хочешь. Чувствуешь, кофе будто со смородиной? И вроде немножко вина долито? Максим, жуя и прихлёбывая из чашки, согласно кивал, но по его глазам было видно, что он не то что кенийский кофе от бразильского не отличит, но и арабику — от робусты. Ну и ладно. Я про себя улыбнулась. У него над губами прилипла кофейная пеночка. Её захотелось вытереть не салфеткой, а собственным пальцем, а лучше слизнуть языком… Заметив мой слегка остолбеневший, мечтательный взгляд, Макс потрогал себе губы и безжалостно вытер «усы» рукавом. Ох… — Марьян, а что за мотоцикл? Колись. — Прищурился он, тщательно собирая с коленей крошки от печенья в пустую шуршащую обёртку. — Кто-то на постой пригнал? Или твой батя ремонтирует? Крутой агрегат. Покататься нельзя? Если аккуратненько? Я даже не видел таких вблизи. — Я тоже не видела, — честно призналась я. — Говорю же — твой мотоцикл. Не веришь? Ну случайно мне достался, я за него не платила, поэтому аргумент, что ты не принимаешь таких дорогих подарков от женщин, не прокатит. Поедем и переоформим на тебя документы. Восемнадцать лет — хочу сделать тебе настоящий подарок. Не отказывайся. А пока так катайся. Права ведь у тебя есть? — Есть… только на мопед… с восемнадцати же… — Лицо Максима вытянулось, рот раскрылся овалом и остался в таком виде. Уши покраснели и как будто оттопырились. — Ты не врёшь? — спросил он осипшим басом. Я успела только отрицательно покачать головой — и была опрокинута на тахту. Прижата весом горячего мужского тела. Чашка из руки упала на пол, табуретка грохнула о многострадальный холодильник. На веранде — и у меня перед глазами — словно вспыхнул фейерверк кофейного аромата. Я и не думала сопротивляться — даже в голову не пришло. Шевелилась, исключительно пытаясь устроиться под Максом удобнее — что-то мешало, впиваясь в спину. Поцелуй — именно такой, как мечтался. Вспышка нежности, буря в бокале крепкого выдержанного алкоголя. Пьянеешь от собственного дыхания, а от его — на своей коже — совсем теряешь разум, напрочь. Губы Макса были кофейно-смородинового вкуса, руки, без стеснения скользящие по всему моему телу, замиравшие на груди, словно поднимали меня над скрипучей тахтой, над крышей нашего домика, и уносили в космос желания. Я лишь подумала, что сейчас не смогу отказать, сама невероятно хочу — уж очень глубоко (во всех смыслах) распалил меня язык Максима и его сильные объятия. А он вдруг вскочил, запыхавшийся, взъерошенный, с блестящими глазами и, оправляя футболку и джинсы, растрепал себе чёлку. — Марьяш, я пойду посмотрю на него? Можно? О… О!!! Пацан! Дурак! Противный лягушонок! Гад! Самый настоящий гад! Так обломать. Я же уже… почти… У меня между ног словно разверзлась пустая-препустая, глубокая-преглубокая бездна. Груди заныли, соски болезненно затвердели. Даже во рту стало горько. Я грациозно сдвинула ножки и приподнялась на локте, стараясь дышать как можно ровнее. А ещё — стараясь взглядом не превратить Макса в кучку пепла. Или не прибить банально табуреткой. — Конечно. — Улыбнулась так тепло и нежно, как только сумела. И скромно потупила взгляд. — Иди, посмотри. Мотоцикл ведь твой, можешь не спрашивать. Только не заводи сейчас, пусть бабушка доспит. А потом — забирай железного коня. Меня-то покатаешь? — Я всё-таки не удержалась и облизнула губы. — Покатаю, а то! — Макса распирало от радости и нетерпения. — Ну… Марьян… Ты это… Ваще. Если это не шутка, я даже не знаю… Ух! Мой несостоявшийся утолитель сексуального голода ухнул по-совиному и, даже слегка подпрыгнув, понёсся резвым козликом в сарай вместе с подхватившейся за ним Кристинкой. Я упала обратно на тахту. Ударилась затылком о стену. Хотелось кончить. Как же хотелось кончить. Именно сейчас. С этим парнем. Выдохнуть, наконец, всю накопившуюся во мне любовь, давившую изнутри на живот, на грудь, на сердце, на душу. Рука сама потянулась к клитору. Но я, лишь немного погладив себя под трусами, убрала её. «Да, похоже, Марьяна Владимировна, что ты и правда ва-а-аще! Ващее не бывает…» Не поняв, чего мне больше хочется, плакать, смеяться, дрочить, напиться, разбить что-нибудь вдребезги или влепить столь виртуозно продинамившему меня юнцу пощёчину, я встала с тахты и пошла за Максом. За этими парнями на мотоциклах — глаз да глаз…