Непрощённый

Миссис Синтия. 1998 год. Я открыл глаза и поразился необыкновенному оттенку солнечного света, лежавшему на стенах, оклеенных светлыми бумажными обоями в мелкий цветочек. Он был того насыщенного оранжевого цвета, который присущ цветкам календулы лекарственной. — Кажется, он очнулся, доктор Морли! — услышал я тихое восклицание. Голос принадлежал немолодой женщине. Я осторожно приподнял веки и увидел старушку с голубоватыми кудрями, в синем байковом халате. — Мы не знаем, кто он такой, миссис Роджерс. Он может оказаться убийцей, беглым преступником… — невидимый мне доктор Морли, мог быть и прав, в тот момент, я не мог ни опровергнуть, ни подтвердить его слова. В моей голове было темно и пусто. — Как вы себя чувствуете, молодой человек? — слегка склонилась ко мне пожилая леди. Я попытался сказать, что неплохо, однако из моего горла вырвался только пугающий сип. — Оставьте расспросы на потом, миссис Роджерс. Видите рваные раны у него на горле? Возможно, бедняга вообще не может говорить. — Доктор Морли, он так похож на моего Александра, что не может быть плохим человеком, уж поверьте моего опыту. Я плохих людей определяю сразу: у них совсем другие лица. — Александр был замечательным человеком, это любой в нашей деревне скажет, но внешнее сходство ни о чём не говорит. Может всё-таки, мы отправим молодого человека в больницу? — Нет! — Ну, как скажете, миссис Роджерс. И не говорите потом, что я вас не предупреждал. Конец их спора утонул в тумане, поскольку я уснул. Когда проснулся, мой нос учуял запах горячей еды. Я вдруг понял, что ужасно голоден. Интересно, предложат ли мне поесть? Или придётся заглушить свой голод так, как я привык заглушать боль. Боль… Её было так много. Но что именно её принесло, я не помню. Все мысли скручиваются в чёрно-серый вихрь и носятся в моей абсолютно пустой голове. Даже запах еды исчез, будто его и не было. Я приоткрыл глаза. — Чудесно, вы уже проснулись! А у нас на ужин тефтельки с рисом и морковный сок. Эти слова кажутся мне чудом, а человек, произнёсший их — ангелом. Еда была вкусной, но я был слишком слаб, чтобы есть самому и миссис Роджерс пришлось кормить меня с ложечки. Я мог бы почувствовать стыд и смущение, если бы не бесконечно добрый и участливый взгляд этой пожилой женщины. Она заботилась обо мне так просто и естественно, будто я был её единственным сыном. Терпеливый уход и забота этой леди быстро поставили меня на ноги. Через пару дней я мог самостоятельно умываться и посещать туалет. Зеркало в ванной комнате показывало мне совершенно незнакомого, высокого и какого-то неуклюжего мужчину с воспалёнными глазами и длинными засаленными волосами. Бросался в глаза и странный шрам на шее — четыре глубоких, не заживших до конца рубца. Я ещё подумал тогда, что это похоже на след зубов дикого зверя. Правда, непонятно, как мне удалось выжить после подобного нападения. Голос, низкий, хриплый, а на определённых нотах, просто каркающий, вернулся ко мне на исходе второго дня пребывания в гостеприимном доме пожилой леди. Мисс Роджерс сказала, что нашла меня на пороге своего дома в шесть утра, когда вышла, чтобы впустить кота. Но нашла одного меня, лежащего на крыльце без сознания. На мне была одежда, сильно повреждённая огнём, миссис Роджерс показала её мне по моей просьбе. Но вид этой одежды ни о чём не говорил, она лишь показалась мне странной, и миссис Роджерс согласилась со мною, заметив, однако, что подобный наряд мог принадлежать либо эксцентричному сельскому священнику, либо актёру. — Театры так часто горят, — заметила мисс Роджерс. — Это не объясняет рану на шее, — возразил я ей. — Тогда цирк! Вы могли быть дрессировщиком в цирке. На вас напал лев, или тигр, а потом случился пожар. Мой Александр, когда был маленьким, обожал цирк, как только на рыночной площади появлялся этот залатанный со всех сторон шатёр, он тянул меня туда. В любую погоду! Я не помнил своего имени, не знал кто я такой, и как попал на крыльцо сельского дома добрейшей леди, но понимал о чём идёт речь. Я знал, что такое цирк, очевидно, бывал в театре, и уверенно мог сказать, что не являюсь ни священником, ни актёром. Но недолгие размышления сводили мою уверенность на нет, и я начинал думать, что в этом что-то есть. Я вполне мог быть актёром или священником. Каждый день оставаться наедине с горсткой людей и пытаться донести до них что-то, будь то истина, вера, или просто, красивые слова. Мисс Роджерс была настроена оптимистично. Она говорила, что память ко мне обязательно вернётся, надо только подождать. А если и не вернётся, то — ничего страшного, так тому и быть, значит, Господь наш дал шанс на новую, с чистого листа, жизнь. Главное, меня не нужно заново учить зашнуровывать ботинки или чистить зубы. Доктор Морли придерживался того же мнения о моей памяти. Что касается всего остального, то по просьбе моей доброй хозяйки он свозил меня в больницу на рентген. Всё, что он выявил — застарелый перелом левой ключицы и трещину в коленной чашечке. Это косвенно подтверждало версию про цирк. Придётся смириться с тем, что снова дрессировщиком я не стану. У меня странное отвращение ко всякого рода львам. Все остальные бытовые навыки остались со мною. Оказалось, что я сохранил способность бегло читать по-английски и считать. Подсунутый мне миссис Роджерс ради эксперимента французский путеводитель я тоже осилил, но было ясно, что французский не мой родной язык. А ещё странная абракадабра, всплывавшая в моей голове при взгляде на садовые цветы и растения: джинистра тинктория, корилюс аввеляна, лилиум лантифолиум, немного пугала меня. Но миссис Роджерс успокоила меня: — Это латынь, древний мертвый язык. С первого взгляда, я поняла, что ты, Александр, человек очень умный и образованный. Странное дело, я помнил латынь, но не помнил своего имени, абсолютно. Миссис Роджерс медленно и с чувством читала мне списки английских мужских имён из энциклопедии, в надежде, что одно из них покажется мне знакомым. Когда она произнесла имя «Том», я невольно вздрогнул. То ли вечерняя прохлада пробралась под мою пижаму, или действительно с этим именем что-то было связано, я не знаю… Но миссис Роджерс сказала, что я не могу быть Томом. Никакой я не Том, ни в коем случае. Это короткое и глупое имя не для меня. И что у меня должно быть красивое романтичное имя, под стать моей внешности.(Внешности?!!!!) Она попросила дозволения звать меня Александром. Александр, так Александр, это имя ничем не хуже других, а миссис Синтии, (так я стал называть миссис Роджерс, когда мы уже окончательно познакомились) это было приятно. Александром звали её единственного сына. Он был лондонским полицейским, его в упор расстрелял какой-то загнанный в угол наркоторговец. Судя по всему, Александр был любящим сыном: миссис Синтия получила большую страховку после его смерти, и её потеря не была, по крайней мере, отягощена финансовыми лишениями. Муж миссис Синтии давно умер. Последним её родственником был двоюродный племянник, который жил в Лондоне, и не баловал тётушку визитами, отделываясь открытками на Рождество. Друзья покойного сына, полицейские, и то чаще писали ей. Миссис Синтия говорила, что я стал для неё даром небес. Она снова могла заботиться о ком-то. О ком-то у кого не было ни имени, ни фамилии, ни прошлого. И я не знаю, как бы выжил без её поддержки. Незнание того, кто я такой, сводило меня с ума. Я разбивал чашки, разливал кипяток, ронял дрова, заготовленные для камина, когда мне казалось, что в моей голове проскальзывала короткая мысль, обрывок картинки из моего прошлого, или звучал чей-то знакомый голос. Но короткое видение ускользало, лишь подразнив своей тайной, оставляя в реальности ожоги и синяки. Доктор Морли сделал несколько запросов в Скотланд-ярд и в центральное полицейское управление Ирландии о пропавших мужчинах моего возраста и внешности, но никаких результатов они не дали. В начале мая 1998 года, ни в Англии, ни в Шотландии, ни в Ирландии не числился пропавшим мужчина, ростом шесть футов и один дюйм, глаза тёмно-карие, волосы тёмные, на шее вероятен недавний рваный шрам, и который мог пострадать в результате автомобильной катастрофы или пожара. Пару раз нас навещали полицейские, пытаясь опознать во мне сбежавшего из тюрьмы воришку, другой раз наведался психиатр, разыскивающий пропавшего пациента, однако, я им не был знаком. Даже не знаю, обрадовало меня это или расстроило. Честно говоря, я не жаждал воссоединения с родственниками или что-то в этом роде. Мысль о том, что я мог быть женат, и отягощён детьми, приводила меня в крайнее замешательство. Что-то подсказывало мне, что я был одинок, вот почему никто не разыскивал меня, никому до моей пропажи не было дела. Миссис Синтия хотела, чтобы меня оставили в покое. Через друзей своего сына она посодействовала, чтобы я получил новые документы и стал полноправным членом британского общества. Теперь моё имя было Александр Арчер — миссис Синтия подарила мне свою девичью фамилию. Как только я получил новые документы, миссис Синтия, сказала мне: — Александр, я стара, мне восемьдесят семь лет, и мне недолго осталось. Конечно, я не вправе просить тебя об этом… но скажу тебе одно, когда я умру, этот дом станет твоим, только не уходи никуда. Большой мир был жесток к тебе, я видела страшные шрамы на твоём теле, когда переодевала тебя. Поверь, здесь тебе будет хорошо. Мистер Морли сказал, что в соседней деревне требуется почтальон, ты мог бы ездить туда на велосипеде. Утром я была в сарае и осмотрела его, он в полной исправности. Что я мог сказать на это? Что меня манят неведомые дали и блестящие перспективы? Они меня не манили. Что я тоскую по близким людям? Нет, не похоже было, что моя душа маялась, или томилась по кому-то. Вот только рукам как будто чего-то не хватало: собираясь поставить чайник, я хватался за карман штанов, хотя спички лежали у меня прямо перед глазами, а закрыв калитку на ключ, долго стоял перед ней. Простого поворота ключа мне казалось недостаточно для того, чтобы засов был надёжно заперт. И я остался. Гарри Поттер. 2004 год. Жара в Лондоне стояла беспрецедентная. По собственной воле Гарри не выбрался бы из коттеджа, пронизанного охлаждающими чарами. Но Джинни, всю неделю, безвылазно просидевшая дома с близнецами, хотела «выхода в свет». Иначе для чего всё? Новые платья и туфли, серьги и кольца гоблинской работы, прелестные дети, красивый муж. К чему всё это, если этим нельзя похвастаться? Гарри всегда снисходительно относился к этому маленькому пороку жены. Всё же они Гриффиндорцы, тщеславие у них в крови. Поздним субботним утром всё семейство Поттеров наслаждалось мороженым, на веранде летнего кафе, недалеко от Трафальгарской площади. Гарри не был сладкоежкой, но мороженое обожал. Как говорила Джинни за три шарика фисташкового, он готов продать душу Мордреду. Жена старшего аврора, по своему обыкновению, слегка преувеличивала, но один вид светло-зелёных шариков в стеклянной вазочке, и в самом деле вызывал у Гарри совершенно детский восторг. Пятилетние близнецы, Джеймс и Альбус, нацепив на носы очки из лавки вредилок и приколов братьев Уизли, потешались над прохожими: хитроумные линзы превращали людей в овощи и фрукты. — Кабачок на ножках! — Стручок фасоли! А рядом — банан! — Бабуля-ананас! — взрыв сдавленного смеха, заставил улыбнуться и Гарри. — Тише дети, — попыталась урезонить детей Джинни. — Спрячьте подарки дяди Джорджа, будете играть с ними дома. — Дома неинтересно! На кого там смотреть? — возмутился Джеймс. — Мама-морковка, а папа-баклажан! — добавил Альбус. — Дайте и мне посмотреть, — Гарри, увлечённый идеей увидеть жену в новом образе, нацепил очки на нос. В очках мир расцвёл невиданными, не свойственными природе люминесцентными красками. Джинни действительно выглядела огромной огненной морковкой. Гарри перевёл взгляд на близнецов — две смеющиеся вишенки на одной веточке… Гарри не удержался и посмотрел в толпу: разноцветные блестящие плоды дефилировали по тротуару. От обилия красок сразу зарябило в глазах. Гарри уже хотел снять очки, как вдруг его внимание привлёк странный, бардовый, почти чёрный стручок перца чили, разрезавший толпу, словно нож масло. Гарри снял очки. Высокий мужчина, в чёрном развевающемся плаще, по виду бродяга, с огромной сумкой через плечо, в шляпе с широкими обвисшими полями и чёрными с сединой патлами, легко прокладывал себе путь через расступающихся перед ним прохожих. Сердце Гарри пропустило удар. Потом второй. А потом будто кто-то нажал кнопку «старт» на пульте управления. Гарри вскочил из-за стола, и бросился вслед за бродягой. Кажется, секунду назад тот был совсем близко, но продираться сквозь толпу оказалось не так уж легко, а высокий мужчина шёл неожиданно быстро. Наконец Гарри достиг его и схватил за рукав плаща. Человек испуганно отшатнулся, приняв жест Гарри за нападение, а потом уставился на него, даже не пытаясь скрыть испуг и недоумение. В первый момент Гарри был готов поверить в чудо: чёрные глаза, крючковатый нос, губы, расползающиеся в ехидной усмешке, по мере того, как незнакомец звериным чутьём профессионального скитальца распознавал растерянность на лице молодого человека. У Снейпа не могло быть такого пустого и одновременно циничного взгляда, такого безвольного, порочного подбородка. Да и рука, которой он попытался отцепить Гарри от своего плаща, не была рукой мастера Зелий. Изящная, но сильная кисть с тонкими пальцами даже за пять лет неизвестно какой жизни не могла превратиться в толстопалую ладошку, унаследованную от нескольких поколений грузчиков или фермеров. Гарри выпустил грубую ткань из захвата: — Простите, сэр, я ошибся. Бродяга расплылся в щербатой улыбке: — Ничего бывает. Может, есть лишний фунт, добрый сэр? Гарри порылся в кармане и высыпал в подставленную ладонь все найденные монеты. Джинни, с притихшими близнецами ждала его за тем же столиком в кафе. Её голос прозвучал вопросительно утвердительно: — Кто-то из Упивающихся? — Да… Показалось. Выходной для Гарри был испорчен. Но он не собирался портить его своим родным. Он вытерпел пытку парком аттракционов, и чёртовым колесом. Покормил с детьми лебедей в Гайд-парке и с чувством великого облегчения аппарировал домой из зарослей орешника. После ужина, он направился в свой кабинет, предупредив жену, что сегодня будет спать там. Уставшая за день, Джинни, просто кивнула в ответ. Старшему аврору не терпелось остаться наедине с собой. Пересмотреть сегодняшнее утро «по кадрам». Испытать снова тот сладчайший миг узнавания и обретения, и зафиксировать его, не двигаясь дальше к разочарованию и унижению. Просмаковать этот миг ещё раз, позволить телу наполниться пустой, ложной, но такой долгожданной радостью. Словно бы посмотреться в хитрое зеркало еиналеж и увидеть там живыми того, кто давно умер. Едва лорд Воландеморт развалился на куски и просыпался пылью на вековые камни Хогвартса, едва Гарри пришёл в себя от путешествия на ту сторону бытия, едва его мысли, всклокоченные и невнятные успокоились и присмирели, он вспомнил умирающего в Визжащей хижине. Один миг, и бузинная палочка переместила его туда. Но хижина уже была объята пламенем: крыша прогорела, поддерживающие её балки упали на землю. Мощный поток воды, порождённый бузинной палочкой, потушил огонь меньше чем за минуту. Пожар прекратился, и Гарри увидел, что хижины больше нет: от неё осталось лишь плоское мокрое пепелище. Гарри сел на землю и просидел так примерно час, пока его не нашли Рон с Гермионой. Всё это время он укрощал свою боль. У этой боли были черные глаза, с уставшим, смирившимся взглядом, испачканные кровью волосы и проникающий в самое сердце голос: «Посмотри на меня!» Боль, которая буквально разрывала его на куски, сдавливала горло до темноты в глазах и подбиралась к сердцу вкрадчивым смертельным холодком. И ему удалось побороть эту боль, спрятать её в глубокий тёмный подвал, запереть за тяжёлой неповоротливой дверью с проржавевшим замком, а невидимый ключ выбросить и забыть о нем. И без Снейпа ему было о ком скорбеть: Люпин и Тонкс, Фред и Колин. Дамблдор. — Гермиона, забери воспоминания Снейпа из омута памяти в директорском кабинете и отдай кому-нибудь из ордена Феникса… Кингсли. Отдай их Кингсли. И дальше жизнь Гарри пошла так, будто не было в ней никакого Снейпа, никаких его воспоминаний. А главное, не было чувства вины, утраты и прочих неизбежных спутников любой преждевременной смерти. Но сегодняшний день и гнусный бродяга, выломали тяжёлую дверь и выпустили Снейпа, то есть память о нём из узилища, устроенного Гарри в своей голове. Гарри вдруг понял, каким он был глупцом, что не дал Снейпу ни малейшего шанса, решил, что он мертв, и даже не предпринял попыток его найти. А ведь кто-то говорил ему, что слизеринцы пытались отыскать тело директора, чтобы похоронить по-человечески, но так ничего и не нашли, перерыв кучу пепла и всяческого мусора. А сейчас, проработав несколько лет аврором, Гарри знал, что простой огонь в несколько минут не способен превратить человеческое тело в сплошной пепел, должно что-то остаться: кости, металлические пуговицы, украшения. У Снейпа на руке было как минимум одно кольцо, но никто не нашёл его на месте гибели низложенного директора. И Гарри понял, что сегодняшний бродяга, это знак. Знак для него, что Снейп жив, и он должен его найти. Почему должен — этого Гарри не знал. Знал только, что он бы многое отдал, лишь бы посмотреть в бездонные глаза, пожать прохладную узкую руку, и может быть, (это сродни чуду) увидеть улыбку на этих всегда неулыбчивых губах…