Ледяная свобода

      Острые от мороза звезды смотрят в темный лес. Быстро пробирается Тино на лыжах по заснеженному бору, проваливается в рыхлый снег, о торчащие коряги цепляется. Дыханием шумным выдает себя. Торопится, хоть и понимает он, что уйти от погони надежды нет. Но и сдаться тоже не может, из последних сил, словно загнанный зверь, вперед себя толкает. Уже слышен треск сучьев за спиной. Раздаётся лай. Совсем рядом.       Скорее, скорее, добежать до реки, уйти по воде, потеряют псы его след, замешкаются. Только б сил хватило, только бы ноги донесли!       Но река далеко, а лай все ближе.       В рывке последнем, отчаянном бежит Тино через поле к спасительной воде, но за ним, переставляя мягко длинные ноги, летят из леса пять угольно-чёрных псов с горящими глазами. Огненноокий вожак тяжелым металлическим лаем заливается, - добыча близко, - облаком морозным окутана алая пасть. За ними из леса вылетает и всадник, понукает тяжело дышащего коня. Это конец.        Он и вправду загнанный зверь, и в ловушке он снова. Он закрывает лицо руками и бессильно оседает на снег. Налетают черные псы, окружают его, вот-вот на части рвать станут. От их яростного лая в ушах звенит, зубы у самого горла щелкают. Но слышится короткий свист, и собаки отходят. Всадник подъезжает, осаживает коня и несколько секунд прямо в глаза молча смотрит сверху вниз. Потом резко нагибается и одной рукой, словно котенка, перекидывает финна через свое седло. Коротко командует собакам, и пускаются они домой, через зимний лес.       Когда они подъезжают к дому, уже светает. Под утро мороз трещит, и воздух становится прозрачнее. Окоченел Тино, острая лука седла ему в живот врезается, он давно не чувствует ног, но все равно будет молчать. Ни слова не скажет грубому варвару. Ни слова мольбы не услышит он от гордого охотника. От почти привычного чувства унижения сводит горло.       Ворота распахнуты, словно кто-то дома ждал их приезда. Бервальд спешивается и сдергивает Тино с коня, как мешок, прямо наземь. Не оглядываясь, берет своего жеребца под уздцы и уводит в сарай. Псы, выдыхая пар из алых пастей, гурьбой трусят за ним. А Тино остается беспомощно сидеть на снегу, от ярости и отчаяния сжимая кулаки.       После неудавшегося побега две долгих недели Тино мечется в горячке. Перед глазами его встают непрестанно то острые зимние звезды на бездонном небе, то алые собачьи пасти. Спасительная река то приближается, то удаляется, он все бежит и бежит к ней и никак добежать не может. В жарко натопленном доме Тино мерзнет даже под грудой пушистых медвежьих шкур, даже в бреду от бессилия своего стонет. Не спускает с него глаз Бервальд, когда сидит за столом с миской еды или гравирует рукоять для нового ножа, молча брови хмурит.        В один из промежутков, когда пробуждается Тино, ясно видит он старую финку-колдунью, которая во всполохах огня кажется ему духом леса. Она приплясывает вокруг очага, тихо постукивая в бубен, и ее серьги и обереги тихонько звенят в такт ее тихой песне. В углу дома, куда не попадает свет очага, стоит едва видный Бервальд, почти касаясь светлой макушкой потолка. Наблюдает внимательно за действиями старухи, пока та, окончив танец, варит что-то на огне, негромко бормоча в котелок, и руку в руке мнет от волнения.       Лицо у колдуньи коричневое и сморщенное, от нее пахнет травами и рыбой, когда она склоняется над Тино, почти касаясь оберегом-уточкой его носа. Тряпицей прохладной она обтирает его лицо, не переставая бормотать свою песенку, а потом подносит ко рту его маленькую деревянную чашечку с горячим травяным настоем, голову другой рукой придерживает. Тает сразу все перед лицом Тино, видится закутанным в дым, словно наполовину погруженным в мир духов. Вокруг старухи светлыми всполохами вьются души предков, а в образе Бервальда к его кровати подходит сам светлый Юмала. Склоняется к нему, благословляет, смотрит ласково, что-то говорит, кладет в его кровать нож с узорной рукояткой. На самом краю сознания слышится тихая музыка. И Тино тихо засыпает.        Утром легче становится ему, пытается он встать на слабые ноги. Бервальд делает шаг к кровати, чтоб поддержать, но шарахается финн в ужасе. Сейчас не Юмалой кажется ему швед. Перед ним суровый и беспощадный Туонен-укко, производящий девять мук рода человеческого! Тино бледнеет и, покрепче сжав в руке оберег-молоточек, забивается в угол кровати. Бервальд смотрит на него, вздыхает украдкой, отходит. А потом и вовсе, не говоря ни слова, накидывает медвежий кожух и из дому прочь идет. Через некоторое время Тино слышит топот конский, лай и повизгивание собак, охоту учуявших. Тогда расслабляется он на кровати, - не скоро вернется хозяин, - и смотрит в бревенчатый потолок, слушая, как в печке сгорают поленья.        Он обязательно сбежит от страшного Оксеншерны снова. Как только ноги обретут способность быстро бегать, как только глаз вернет зоркость. Он не может, не хочет больше жить в доме этого жуткого шведа, подчиняться ему, от рассвета до заката выполнять в его доме всю женскую работу и молчать. Он вольный охотник. Настанет время, когда он снова станет свободным. Словно вода, ускользнет он, словно ветер, просочится в щели дома. Уйдет, уткой серой улетит в родные леса. Выберет день и убежит в чащу, за озера, туда, где не найдут его адские псы Оксеншерны.       Видеть зори и сполохи, на берегу холодного моря ловить рыбу и охотиться в лесах, жить, как его светлые предки, снова принадлежать себе - вот о чем мечтает Тино в мрачном доме шведа.