Ледяная свобода

      Едва отпускает финна зимняя хвороба, он снова тайком от хозяина готовит котомку, дорогу на юг вспоминает, чтоб не плутать да в лесу не запутаться. Все выходит: недалеко к германцам бежать, налегке двинет. Легкие ноги любят дорогу. В лесу Тино прячет медвежью лапу - собак сбить со своего следа; соли припасает, чтоб не унюхали его Бервальдовы гончие. Да только привязался Тино к красавцу Андэ, гриву черную в косы плел, холил, шептался тайком; слушал его чуткий жеребец, как привязанный ходил за ним. Рвется у Тино сердце: как бросить душу живую? И Бервальда жаль немного, страшный он, но неумеха. Кто сварит ему жирной ухи, кто завялит оленины впрок, кто заштопает разодранные штаны? Но свобода дороже.       А весна тем не менее разгорается, поедает снега на лесных полянах, развешивает зелень на деревьях, зажигает солнце. Скоро-скоро крестьяне затеют хороводы вокруг костров да песни длинные на целую ночь, призывая милость богов на новый урожай и плодовитости скоту испрашивая. Когда настанет Солнцеворот, поймают они с Бервальдом лесного голубя и принесут в дар богам вместе с горстью пшеницы, чтоб призвать дому достаток. Затем пройдет швед круг дома и мечом своим об углы стукнет: боятся злые духи чистого железа, защита дому будет крепкая, сто лет стоять будет дом его.       Неминуемо приходит день весеннего равноденствия, когда солнышко год к лету поворачивает. Оксеншерна с финном будят свой дом после зимней спячки: Бервальд в одной рубахе правит изгородь на дворе, подставляя бледное белесое лицо первому теплу, Тино, отстирав все портки и рубахи, достает из лЕдника* замороженную прошлогоднюю ягоду и затевает пирожки**. Негоже к людям на праздник с пустыми руками идти. Пирожки выходят у него румяными да круглобокими, словно солнышко само к ним из печки выглянуло. Бервальд приносит с собой с улицы запах прелой земли и вкусного весеннего воздуха, садится за стол, усталый, голодный, и тут же на столе появляется тарелка горячей жирной похлебки, кусок вяленого мяса и целый жбанчик клюквенницы, ради праздника. И вдруг всегда суровый, хмурый Бервальд улыбается, глядя прямо в глаза Тино. И такое у него от этой улыбки становится простое беззащитное лицо, что Тино, сам того не замечая, расплывается в ответ, спохватясь потом, вдруг теряется, прячет смущение, отвернувшись к печке, как будто ищет там что-то. Бервальд тоже смущается, ест, низко наклонясь к миске. Но в воздухе остается витать эта весенняя светлая неловкость.       Как наступают сумерки, повсюду зажигаются костры, а в небе - звезды, народ высыпает в поля. Где-то играет гудок, молодые девки и парни, взявшись за руки, поют равноденные песни, призывая милость богов на свои наделы, и кидают в огонь горсти зерна - смилуются от щедрого подарка суровые северные боги и пошлют богатый год на землю. Тино укладывает пирожки в плетеный туес***, и они, лишь свечерело, отправляются в деревню: духи народов должны быть в такой день вместе с людьми.       В праздничной узорной одежде Бервальд выглядит мирно, совсем по-деревенски, и Тино удивляется разнице, вспоминая его, страшного, в вывернутой медвежьей шкуре или в сверкающих латах. Не разбойник и не воин сейчас идет спокойно рядом с ним, меряет шагами родную землю, а просто селянин. И снова напоминает себе финн, что захватчик это, силой держащий его подле себя, и снова тоскует по холодному морю и своим ледяным просторам. Но сегодня праздник, а значит, все думы тяжкие подождут.       И Тино, кланяясь старосте и старостихе, подносит туес с гостинцем, который тут же со смехом отбирает у него молодица да утягивает самого его к кострам. Бервальд сдержанно кланяется старшим и отходит к месту, где сидят взрослые воины и мужи.       Шумно на поляне, людно. Смеется Тино, сразу веселеют люди вокруг, резвее дудят гудки - соединился он сердцем со своим народом, растворился, дал им задора и единства дал. Оживают и мужи бывалые вокруг Бервальда, питает он их своей силой, своей спокойной уверенностью, пускают они по кругу кувшин с медовухой, течет беседа, блестят глаза у воинов. Радость разливается по ночным полянам, пляшут девки хороводами, затягивая в него пригожих парней, в салки играют друг с другом, поют песни. Красивая молодка кланяется Бервальду хлебом, и он не отказывает. Откусывает кусок от ее каравая и позволяет ей увести себя к остальным у костров. Все разбиваются по шестеро, встают кругом у огня живого, всяк у своего, и звонкоголосый парень, сын старосты, начинает ритуальную присказку. Хороводы, кружась, вторят ему, и все это напоминает солнечное колесо с огненным сердцем, которое ежедневно катится по небу. Кружится со всеми Бервальд, пляшет смеющийся Тино, ухватив двух пригожих красавиц под локотки, хлопают люди, стоящие вокруг. И сияет над поляной бесконечное звездное небо.       Разве не день, чтоб сговорить свою милую да к осени посватать? Разве не день найти любушку среди красавиц да тайком срезать с расшитого пояса кисточку, чтоб выкупа потребовать потом пирогом иль поцелуем?       Как взойдет луна, выберут люди, кому пахать первую борозду***. Сильный парень и красивая девка впрягутся в плуг и пройдут голые по полю, распахивая черную землю. Почувствует мать-земля людскую страсть на ней живущих, воспримет ее в себя и родит осенью богато. А пока пляшут люди вокруг костров, меняясь друг с другом, и плывет над лесом веселая песня. В вихре хоровода что-то со смехом говорит красивая молодка шведу, а он хмурит брови, не зная, куда девать большие руки, а губы его против воли чуть улыбаются. Смущается, нелюдимый, веселой суеты да красот женских, не привык он к шуму и вниманию, и от его беспомощного жара еще смешнее становится озорному Тино. Он кружит хоровод, не давая шведу сбежать от огней в темень, да подначивает девок, чтоб держали крепче.       И когда дает знак староста и смолкают рожкИ, толпа народа прижимает их друг к другу. На руке Бервальда повисла молодуха, едва доставая растрепанной макушкой ему до плеча, а Тино чувствует, как с одного бока прижалась к нему девка теплым бедром, с другого - крепкое плечо Оксеншерны. Смотрят они вместе безотрывно, как старостин сын и одна из девок, самая грудастая да крутобокая, впрягаются в плуг и босиком по влажной пашне тащат плуг по усеянному факелами полю, смотрят и безмолвно благословляют эту землю.       Когда весь народ начинает петь медленную размеренную песню, Бервальд, почти не дыша, невидимо и осторожно берет руку Тино в свою влажную ладонь. Финн вздрагивает от прикосновения всем телом, с удивлением смотрит на него девка из-под его руки. Не подавая виду, Тино улыбается ей и в это время чувствует, как пальцы шведа мягко сжимают его руку. Снова и снова. Никто не смотрит на них, все заняты первой бороздой, а Тино теряет покой и веселость, лицо горит огнем. Пара уже заканчивает, и за ними выйдет Посвященный с семенами в руке. Кинет их в землю и вместе со всем народом испросит милости богов. Бервальд теплыми пальцами неспешно потирает пальцы Тино, гладит, но сам внимательно смотрит вперед на Посвященного.       Потом наступит время жертвоприношения, когда каждая семья будет просить благословения для себя. Они с Бервальдом тоже, ведь они вроде как семья. Тино поднимает глаза на шведа, швед смотрит вниз, на него, снова сжимает руку финна, и отблески огня окрашивают его светлые волосы в медвяный. Что ж это творится? И Тино становится страшно. Хотя разве это не мировой порядок? Два народа и два духа, слившиеся в общей молитве к общему благу и процветанию: Оксеншерна - сила и Тино - радость?       У реки, вдали от костров, Оксеншерна разводит свой маленький огонь, а финн достает из сумки приготовленные дары богам. На коленях он читает молитву, молча поддерживает его швед, сосредоточенно закрыв глаза. Трепещет на ветру маленький огонек. Сосредоточенный финн разворачивает из льняной тряпицы горсть семян, швед достает из поясной сумки голубя, и они вместе пускают подношения в реку. Понесут светлые воды скромный дар, раздобрятся боги, и земля их будет процветать еще целый год. Тино благоговейно слушает тихое неспешное журчание воды, мягкий переклич ночных птиц, и так светло на душе у него становится, что, кажется, заплакать бы, да Бервальд смотрит. И смотрит как-то странно. Подходит медленно, кладет руку на затылок Тино и, после резкого вдоха, склоняясь, мягко-мягко целует в губы. Осторожно перебирает своими губами, почти не дыша, еле двигает, как будто не может до конца насладиться...       Тино взрывается! Извернувшись, как хорек или ласка, он отпрыгивает от шведа и шипит не хуже лесного кота: - Да что ж ты делаешь, проклятый?! Разве жена я тебе?! Почему ты меня, как девку, милУешь?       Бервальд растерянно опускает глаза, потирает руки, кажется, вот-вот что-то скажет, но молчит. От отвращения финна трясет. Он все не может прийти в себя, яростно трет рукавом губы и зло смотрит на потерянного Бервальда. - Тебе мало того, что ты держишь меня в своем доме как девку, так ты еще и попользовать меня решил? Непотребство творить вздумал, баб тебе мало? Будь ты проклят, мерзкий мужеложец!       И развернувшись, кидается бегом через лес. Бервальд впервые его не преследует.       Ой, не будет удачи от такого жертвоприношения.