***
Сколько времени прошло, день уже к закату клонится, доносится вдруг до Тино веселый перезвон бубенцов. Слышит он - бегут резвые лошадки, колокольцы позвякивают, и песня впереди ездока летит. На незнакомом языке песня. Слышит ее усталый Тино, радуется. Попросится он к хозяину, обогреют и накормят его люди, а там будь что будет. Сам пошел финн навстречу путнику. Вот они: тройка веселая, белоснежная, да мужик светловолосый в удобной коляске. Лошадки высокие, кормленые, бегут, ножку тянут. Не крестьянин это, барин или даже при царской особе человек. - Тпру-у! - кричит человек, натягивая вожжи. Едва не сбивают с ног обессиленного финна рысистые кони. - Это кто ж нам на лесной дороге попался? - Да пребудет на тебе милость богов, хозяин, - тихо говорит ему Тино, - не брось на дороге путника одинокого, смилуйся. - А ты кто таков будешь? И откуда? - Я финн, охотник. В карельских лесах жил, пока не разорили мой дом злые враги. А звать меня Тино. - Тино? Без фамилии? Ну что ж, Тино, полезай в коляску. Посмотрим, чем тебе можно помочь. В барской коляске удобно, обита она мехом медвежьим да пелеринкой овчинной, чтоб хозяюшке ножки прикрывать, если озябнут. Зарывается в теплый мех беглец, укрывает голые плечи. Хозяин чмокает на лошадей, и они вновь набирают ход по лесной дорожке. Едет коляска, качается, осторожно рассматривает Тино барина: большой он, улыбчивый, глаза только странные, лиловые. Мундир на нем добротный и пальто на английский манер, какое только у князей бывает. Смотрит он на найденыша, глаза в улыбке щурит и вдруг говорит ему: - Ты финн, значит. Финляндия. Вздрагивает Тино - откуда человек знает? Неведомо то людям, не видят они в нем духа народа. А этот видит. Вздергивается Тино, но успокаивает его барин. Рукой придерживает. - Я Российская Империя, Тино. А зовут Иваном. Ты меня не бойся. Вот приедем до дому, познакомимся, как следует. Во все глаза рассматривает финн великую восточную нацию, понимает теперь, что почувствовал дух духа. И не глазами увидел - сердцем прозрел. Потому и не прошел мимо. Улыбается ему Иван, головой кивает. - В беде ты никак, Тино? Слышал, слышал, швед тебя держит. Неужто сбежал? Не до лжи уже, не до красивостей. - Сбежал. Дай мне кров, Российская империя, спрячь от захватчика. Что хочешь проси, только схорони меня. Велики твои владения, много тайных мест, спрячь, не откажи. - Ох, шустрый ты, финн, - еще шире, но с крошечной хитринкой, улыбается Иван. - А нападет на меня твой швед, а порвет меня? Какой мне с этого прибыток? - Я буду служить тебе. По своему желанию буду. Не придется тебе меня принуждать. - Вот оно как... Ну, такие дела, брат, в дороге не решаются. Полно, не грусти. Сейчас до дому доедем, а там подумаем, как тебе помочь, посоветуемся. Думаешь, ты первый, кто у меня схорониться пытается? - А есть еще такие? - Конечно, - довольно усмехается Иван. - Потому я и Империя. Казахский хан искал у меня спасения от джунгар, грузины сами пришли под мою руку, так одолели их турки; сестрицы мои вернулись. Польша-то уже не тот, сам от шведа твоего да от прусса спрятаться не прочь. Туркмены вот тоже... Улыбается ему в ответ Тино, озябнув, глубже зарывается в мех. И правда, знакомство подождет. От размеренной качки его, усталого, клонит в сон. Тино засыпает. Весть о том, что Иван привез из поездки в Европу странного полуголого человека охватывает поместье в один миг, и во двор на встречу высыпает целая компания. Робея, Тино осматривает их из-за широкой Ивановой спины: шумит семейство имперское, приветствует гостя да хозяина. Из дверей выходит девушка красоты необычайной, кожух выносит да Ивану подает. Первым делом прикрыл хлебосольный хозяин плечи гостя своего горемычного и в дом повел угощаться. Хоромы российские большие, расписные, привольно тут живется множеству народа. Разные все и одеты разно, шумной толпою садятся за длинный стол, и красавица давешняя гостю чарочку подносит - с дорожки согреться. А Иван уже распоряжается баньку справить да постельку постелить. - Ну, Тино, знакомься, семейство мое. Вот сестры мои любезные - Наташенька, Беларусь, - и указывает на красавицу давешнюю. - И Оленька, Украина. От Польши ушли они снова в мой дом. Да и сам Польша у меня сейчас гостит. А это... Называет имена Иван, кареокие восточные парни кивают Тино, дивится он на них, ни разу не видал таких людей. Горячие, в движениях порывистые, словно скакуны породистые или звери дикие. Грузин рог ему подает, полный ароматного вина, Оленька на стол ставит блюда с яствами богатыми и на тарелку лучшие кусочки подкладывает. Шум, суета, многоголосье. Из дальней комнаты приходит грустный Феликс навстречу другу и родственнику, и видит Тино, как гостится ему у России: руки связаны у Польши, а Литва, свободный пока, от него не отходит, помогает. Обнимает их обрадованный Тино - знакомые лица встретил среди толчеи российской, но закрадываются в душу первые сомнения - а ну Иван так же с ним поступит? Потом вспоминает, что война была, и Феликсу выпала доля злая. Отобрали у него земли, самого его пленили. Да только часто так со странами бывает, к тому же добр Иван: не в остроге держит его, дома, вместе со своими родными. Снова осматривается финн - довольные лица вокруг, радостные, и немного спокойнее становится ему. Эх, горяча банька в российском доме! Отходил его веником хозяин до красного свечения, каждую косточку огладил, потом квасом медвяным напоил, маслом раны смазал. И такая легкость поселяется во всем теле финна, что тревоги да тяжкие мысли сами вдаль бегут. Разомлел он от заботы хозяйской, все больше нравится ему Иван, и домочадцы у него не злые, шумные только. Да на сестричек его не налюбуешься, а уж столы закатывать горазды, а петь-плясать! И думы горестные о шведе, о доме брошенном закладывает Тино в самый далекий уголок и крепко засыпает на перине пуховой, устланной свежими простынями. Наутро приходит к нему в горницу Российская империя, садится и неторопливо начинает. - Просил ты меня, Тино, спрятать тебя во владениях моих... Финн сидит на кровати, утопая в перине. Он еще раздетый, рваные портки его вчера Иван снять заставил и самолично в печку кинул. Теперь так неуютно Тино от Иванова взгляда, краснеет он, одеялом закрывается по самый подбородок, а Россия глаз с него не сводит, словно товар на ярмарке рассмотреть пытается. Потом вдруг спохватывается, из-за спины свернутую одежку достает и на кровать Тино кидает. - Вот, сестрицы мои перешили тебе из моих вещей. Ходи пока так, потом свое справим. Одевайся пока, а я говорить буду. А то со дня на день... - Отвернись, - требует Тино, к себе штаны с рубахой подтягивая. - Однако! - удивляется Иван, но просьбу выполняет и продолжает, обращаясь к окну. - Думал я всю ночь над твоей просьбой, Тино. Формально - не имею права. Ты шведский протекторат. Вот придет твой Бервальд, тогда с ним и разговаривать станем. Тино возится с портками, с опаской поглядывая на Ивана, и тихо, но уверенно говорит ему: - Придет он. Дай только время. Не было случая еще, чтоб не приходил. - Драться мне придется с ним, Тино, - вздыхает Иван. - А я устал от войн. Мира хочу, хочу науки развивать и искусство, хочу тихо с семьей своей жить в этом доме... "Откажет Иван, - вдруг понимает финн, - даст отдышаться и снова на дорогу выкинет или к шведу отправит". Набирает он воздуха в грудь возражать, просить, добиваться, но Иван неожиданно продолжает: - ... но есть у тебя кое-что, что мне пригодиться может. Поэтому решил я... - Что же это? - спрашивает финн, и мысли разные теснятся у него в голове - чего же Ивану от него надо? - Море, Тино, мне нужно твое море. Балтика. И чтоб стоял ты между мною и шведом твоим агрессивным, границы мои северные держал. Ничего такого я от тебя не требую, чего от других не просил. Поэтому я буду сражаться с Оксеншерной. Но не просто так. Знай: если я возьму, назад уже не просись. Моим будешь, Тино. Тино, уже одетый, вздыхает и снова натягивает почему-то одеяло до подбородка. - Да и достал он меня уже за столько веков, - словно бы в сторону тихо говорит Иван.Сосед
30 сентября 2014 г. в 09:03
День и ночь бредет Тино сквозь леса и просеки. Лишь немного отдохнул он у светлого озера, на солнце согревая свои плечи израненные. То ли плачет, то ли стонет он, птицей душа его рвется наружу. Как будто поменял для него день свое направление, как будто небо решило на землю опрокинуться. Все привычное теперь стало для Тино чужим и опасным. И прожитые шестьсот лет в доме шведа как непрожитые. И что делать с этим, он и не ведает. Бредет, сам не знамо куда, и ноги подгибаются от усталости. Оставил он все в доме Бервальда: и огниво, и лук верный, и кинжал с резной рукоятью, что подарил ему как-то швед, и душу свою оставил. Ни оружия, ни топора нет у Тино, даже одежки на нем только разодранные в клочья штаны. Легкая добыча он для Хозяина леса, для волков лютых.
К дому ему нужно скорее, к людям.
А что же тогда? Он прибьется к семейству, работать на них будет как прислужник. Увидят вскоре люди, что не простой это прислужник: достаток в доме нарастет, поля родят богато, улыбчивыми станут мужики да бабы, девок еще до осени со двора сведут, да на охоте удача придет. Такая сила в Тино. Держать его будут люди, его, духа бессмертного, быстро поймут: из-за него все ладится. Не расстанутся с ним, не отпустят.
Нет, нельзя Тино в деревню.
Нигде ему нет приюта. И такая грусть охватывает его, такая боль, что присаживается он на пенек у дороги и руками себя обхватывает, как будто и не своими. Может, сжалятся боги над ним, страдальцем, пошлют избавление...