Ледяная свобода

      За домом в поле остановился швед. Грозен он, силен. Кираса железная на солнце острым глаза режет, шлем островерхий, сабля на поясе и в руках ружье длинное со штыком. Пляшет под ним красавец Андэ, волнуется, ноздрями водит - битву чует. Смотрят на них из дома российского, сгрудились у окон, волнуются. Наташа сжимает губы, смурнеет, в руках платочек батистовый вертит, чтоб не выдать испуг свой. Видит она, видят и другие домочадцы: сильный нынче противник у Вани, к победам привыкший, и воин умелый. Движения у него точные, резкие, властно коня держит швед и из-под островерхого шлема угрюмо на русский дом смотрит.       Российская империя не заставляет себя долго ждать. - Ну, я пошел! - весело говорит Иван, дарит безмятежную улыбку всем домашним и подхватывает обломок трубы, до времени спрятанный в сенях за шубами. Притихшие домашние смотрят ему вслед. - Иди и ты, - сердито толкает Тино в плечо нахмуренная Наташа. - Ты пока шведская территория. Вот иди и болей за своего.       Разом делит Наташа всех на своих и чужих, словно и не было этих дружных дней в российском доме. Финн оглядывает всех собравшихся - волнение на лицах, но не за него. За Ваню боятся, а на него сразу косо смотрят: врага в дом привадил. И понимает он тогда: никогда он своим тут не будет. Дружны славяне и азиаты, гостеприимны, и на помощь придут - последней рубахой пожертвуют, но, чтоб стать одним из них, чего-то не хватает Тино. А чего - понять уже не остается времени. Обрывается еще одна нить, и легко становится, вспрыгни и лети вверх, как ветер пожелает. Какая теперь разница, кому принадлежать? Но крепится Тино, помнит обещание Ивана отпустить его в свои земли.       Выходит он на поле и становится поодаль так, чтоб видать его было. Смотрит на Бервальда - хмурится Бервальд, тонкие губы в линию сжал, взгляд отводит. Прочесть бы, о чем думает, да далеко он, не разглядишь. Не нравится Тино, с каким настроем Оксеншерна биться пришел: нет задора и азарта боевого, которым издревле могучий швед славен был. Словно на веревке его привели, только привычка военная осталась спину ровно держать. Сжимает руки Тино, весь наполненный тревогой, давит его какое-то тяжкое предчувствие. Хочет остановить, как встарь, войну эту несмысленную собою, но не может: стоит словно вкопанный на пригорке и взгляд Бервальда поймать пытается. Пытается прочесть, за ним ли пришел или просто к Ваньке явился старые счеты взыскать. А Иван тем временем начинает: - С чем пожаловал, гостюшка? - С войной, - отвечает хмуро Бервальд. - Чем же я тебе не угодил? Уж не тем ли, что беглеца несчастного на дороге подобрал да в доме приютил? - издевается Иван. Улыбается прямо в лицо шведу и с удовольствием наблюдает, как теряет самообладание противник.       Дрожат руки у Бервальда, привычным жестом успокаивает он коня, хмурится, смотрит на Ивана сверху вниз и тяжело дышит. Наконец ловит Тино его единственный мимолетный взгляд на себе, но ничего не выражает этот взгляд, кроме готовности к бою. Тогда Тино подходит ближе. Но ближе к Ивану. И становится поодаль. Темнеют глаза у шведа, резким жестом сдергивает он ружье с плеча и в мгновение ока прицеливается. Гремит выстрел, и в ответ раздается из российского дома нестройный вопль ужаса. Тино вздрагивает и закрывает лицо руками. Когда дым от выстрела рассеивается, он видит, как Ваня с той же улыбкой удивленно осматривает свое левое плечо, красное от крови, а потом переводит взгляд на врага. - Вот, значит, как? Однако! - и прыгает вперед.       Шведу не хватает мгновения, чтоб снова прицелиться, как Иван размашистым движением цепляет крюком своим его ружье и выдергивает из рук. Оно отлетает далеко и пропадает в зарослях люцерны. Не теряясь, швед выхватывает саблю. У него преимущество над пешим Иваном - в высоте. На лошади сидит Бервальд и саблей махать горазд. Нападает он и справа, и слева, защищает Иван свою непокрытую голову от сильного противника - звенят, встречаясь, сталь сабли и сталь кривой трубы. Ранит и снова ранит русского. Росчерки его - рубленные кровавые раны - окутывают уже все тело России. Ловко обходит его швед, к яремной вене тянется, следит, когда Иван откроется. Трудно России, теряет он силы, от лошадиных копыт уворачиваясь да отбивает быстрые удары. Кровь по рукаву стекает красной дорожкою, вяло поднимается раненая рука. Тяжко дышит он, и Тино видит, как по виску его влажной дорожкой стекает пот. Швед тоже это видит и ускоряет атаку - удары сыплются без остановки, гнется Ванин обломок трубы, принимая мощные удары. Звон стоит такой - своего дыханья не слышно. Быстры оба, но Оксеншерна быстрее. Зол он, кривит лицо, зубы его стиснутые видит Тино в пылу схватки и понимает, что еще чуть-чуть, и одолеет швед Российскую Империю. Единым порывом кидается к Ивану, между черным конем и им становится, поднимает вверх руки: остановись!       Задерживая молниеносный шведский удар своей кривулиной**, Иван оборачивается к финну, улыбается ему мягко и, простреленной рукой пятная ему рубаху, аккуратно выталкивает в сторону. Говорит негромко, как ребенку: "Там постой. Не мешайся".       Поднимает вверх свою саблю и швед - не задеть бы несмышленыша. Видит, как бЕрежен Российская Империя с Финляндией, и бледнеет. В брызгах крови лицо Оксеншерны, узловатая рука до дрожи сжимает рукоять, побелели костяшки пальцев, и видит теперь Тино, в чем дело. Не тело ранено у Бервальда, душа. Безумны глаза у него, отчаянны, сам спрыгивает он с коня и идет к Ивану, в руке наготове оружие держит. Кричит финн Бервальду, чтоб тот ушел, но словно не слышит он его, шлем с головы сдирает, волосы от пота мокрые на лоб ему падают. Кирасу свою в траву кидает. Одна полотняная рубаха на теперь плечах его болтается. Шагает навстречу плотоядно улыбающемуся Ивану и в движении саблю для атаки заносит.       Сестрички из российского дома осторожно наружу выбираются. Видели они, как ранил братца враг, и Оля чересплечную сумку с бинтами взяла. Напряженная, как струнка, Наташа ножички достала - за Иванушку своего даже с грозным шведом поспорить готова. Поляна вытоптана сражающимися, бьется Оксеншерна не на жизнь, а на смерть. В пылу боя видит, как схватились в ужасе девушки за локти финна, прижались с двух сторон, и сбивается на миг его дыханье. Враг видит это и немедленно пользуется оплошностью, зацепляя своим крюком за открытую ногу. Ранил его Иван и этим еще больше обозлил. Красив в своей ярости швед, красные капельки крови из распоротого бедра легким пунктиром помечают его обороты и финты, но с каждой минутой слабеет. Пропускает удар, не успевает заслонить голову выброшенной вверх саблей, и ржавый металл трубы с хрустом врезается в его скулу. От звука ломающейся кости морщатся зрители, девушки закрывают лица руками. На секунду замирает ослепленный болью Оксеншерна, и этого хватает Ивану для широкого замаха от плеча. Сметает он могучим ударом Швецию с ног, прыгает на поверженного врага сверху и со всей силы вонзает свою трубу прямо в центр груди.       Не хрипит и не бьется пронзенный швед. Просто затихает на земле, раскидав могучие руки. Так, словно устал он от битвы, и теперь отдыхает. Медленно закрываются на бессильно откинутом лице окровавленные веки. Обжигает Тино последний этот взгляд, окатывает холодом, пронзает всего иглами, разрывается сердце Тино, и теплые слезы выливаются из глаз.       В тяжелой от крови шинели обессиленный Иван три шага делает, а потом падает в траву, руку к ране прижимает, там, где разрубил его швед своей саблей, где рассек грудь ему мало не до кости. Течет оттуда кровь ручьем, на зеленую траву выливается. Сестрички с криком срываются, к нему бегут, окружают. Оленька мази и бинты достает, Наталка - фляжку маленькую, и выпить дает Ивану. А Тино недвижимо, как пригвожденный, стоит на холме травяном и от Бервальда поверженного и коня его преданного глаз оторвать не может. Словно дыхание у него самого отняли и возможность ходить. Свет померк перед Тино. Видит он лишь руку Бервальдову с полусогнутыми недвижимыми пальцами. А вороной конь опасливо подходит к хозяину и в макушку тихонько ему фыркает. Бархатным носом настойчиво в руку безвольную тычется - не понимает, почему хозяин не потреплет его, как обычно. Почему не встает. - Тино! - негромко зовет его Наташа, и он словно просыпается. - Помоги нам. Ваню нужно скорее до дому донести.       Туго перевязан Иван, постарались сестры на славу, но не поднять им самим большую Российскую Империю. Одревенело двигая ногами, подходит Тино к ним и опускается на одно колено. Дышит хрипло Россия, глаза открыть не в силах. Стонет, боль мучает его, но жив. - Я заговор на исцеление знаю, - тихо-тихо говорит финн. - Только его к огню надо. Дух огня нам поможет. Сестры смотрят на него с удивлением и опаской, но Наташа отвечает твердо: - Сделаешь, как домой придем. - А с этими что делать? - спрашивает Оленька, оглянувшись на распростертого шведа и его коня.       И словно в ответ на ее слова вокруг вдруг холодает, хотя стоит теплое лето, воздух взвивается круговертью снежинок, синими всполохами наполняется, резко темнеет вокруг, и в центре метели, словно виденье, появляется невысокий изящный паренек. Выходит из снежной бури, и Тино с удивлением узнает в нем норвежца Кетиля. Но он не один, пришел с ним и младший брат Эгиль*, хозяин Исландии. Холодным взглядом одаривает собравшихся вокруг Ивана Кетиль и, отвернувшись, опускается на колени около шведа. Узкой ладонью гладит по бледным скулам, по слипшимся от крови льняным волосам, и прозрачными льдинками слез наполняются его глаза. Тихо стоит подле Эгиль. Вскоре оба, не сговариваясь, поднимают глаза. Глядят на одного лишь Тино неподвижными взглядами - ранит Норвегия Финляндию и презрением и укором.       В молчании северные дУхи окружают бездыханного шведа, исландец берет под уздцы черного коня и замирает. Взмахом руки снова вскруживает метель вокруг них Норвегия, и все в снежной круговерти исчезает. Снова становится светло, и теплый ветерок треплет высокую луговую траву. Словно и не было тут никакого шведа. Только обломок ржавой трубы, такой нелепый и кривой среди этого чистого летнего пейзажа, остается торчать в земле на том самом месте, где пронзил Иван противника.       Потрясенно молчат российские сестры, подавленно молчит и финн до тех пор, пока не стонет Иван, пока не сжимает кулак от боли. Тогда словно спохватываются они, Наташа рукой машет бегущим от дома к ним парням, Оля аккуратно под голову Ивану свой платок наплечный сворачивает. А Тино все в себя прийти не может, в одну точку смотрит и слов к себе не слышит.

***

      Быстро выздоравливает Иван, потому ли что велик да силен, а может, потому, что заговор Тино помог ему. Чаще выходит он к родичам, вместе со всеми сидит вечерами на крылечке, песни слушает, над сестренками подшучивает. Уходит бледность, от Олиных борщей исчезает болезненная худоба, и помаленьку становится Иван, как и прежде, добродушным да улыбчивым. А вот финну все никак не спится после памятной битвы. Снится ему и угасающий взор Бервальда, и трогательное недоумение в глазах животного несмысленного, и когда-то такая могучая, а теперь недвижимая рука на зеленой траве.       Осколком стекла, льдинкой острой в сердце засел последний взгляд Норвегии, и теперь сердце Тино болит. Убеждает он себя, что оно того стоило, но предателем себя чувствует, сам не зная почему.