Ледяная свобода

      Именно сегодня в воздухе витает что-то особенное - нервозное и таинственное, Тино это чувствует. По тому, как смотрят на него другие домочадцы, по тому, как быстро они расходятся по комнатам после ужина, не оставаясь на обычные посиделки. В их движениях и негромких смешках за спиной слышится какая-то тайна, которую непременно надо скрыть от Тино. Он вертит головой от одного к другому, но видит лишь улыбки и понимающие взгляды. И он порывается уйти к себе вместе со всеми, но Иван, до этого спокойно хлебавший чай из расписного блюдца, окликает его: - Погоди немного, Тино.       В столовой кроме них одна Наташа, которая споро убирает со стола. У самых дверей Тино останавливается и вопросительно на Ивана смотрит. Тот улыбается ему и говорит: - После вечерних петухов приходи ко мне в горницу, - и с аппетитом пряник хрустящий кусает да чаю прихлебывает. "Странное время для разговоров выбрал Иван", - думает Тино и спрашивает простодушно: - А зачем?       Брат с сестрой недоуменно переглядываются и на финна вдвоем смотрят. Иван аж жевать перестал. - Так тебе швед твой ничего не рассказывал, что ли? - мрачно спрашивает Наташа. Тино смотрит на них, на добродушно-удивленного Россию, на строгую Беларусь и переспрашивает: - А о чем? - О том, как страна к стране присоединяется, - усмехается Иван. - Нет. Нужно подписать какие-то документы?       Россия прыскает в блюдце с чаем, отчего брызги чайные разлетаются по чисто вытертому столу, а Наташа алые губки поджимает, бант на голове колышется. Тряпочкой проходится, и чистый стол снова. - Ты серьезно ничего не знаешь? - Иван ставит блюдечко и с интересом разворачивается к нему. Манит рукой. - Поди сюда. Сядь. Что, и правда не знаешь? А как же вы жили с ним?       Финна удивляют и пугают эти расспросы. Отвечает он несмело, не понимая, что непонятно Ивану, если у него самого полный дом народу: - У него дом был в шведских лесах. Там мы и жили. Я за домом смотрел, за полем. А Бервальд на охоту часто ездил и на переговоры разные. Наташа фыркает. - На охоту?! - всплескивает руками Иван. - Слыхала, Наталка? Бервальд, оказывается, на охоту ездил! Сестра головой качает только. - И что же, в койку к себе тебя не укладывал швед? - продолжает допытываться хозяин. - Нет! - вспыхивает в негодовании Тино. О последнем эпизоде умолчать, правда, решает. Ваня уже откровенно веселится. - В разных углах, что ли, спали? Все шестьсот лет? И Оксеншерну это устраивало? - Или твой Бервальд круглый дурак, - говорит Наташа, подходя к Тино совсем близко и склоняясь к самому лицу, - или он любит тебя больше жизни.       Словно крюком дергают те слова за сердце. Мечется взгляд растерянный от брата к сестре и обратно - что такое вы говорите, разве правда это? Разве может быть такое? И словно на место становятся кусочки их со шведом головоломки. И получается, что он, Тино, предателем вышел. Знаков не видел, кровника своего мало не на погибель обрек. Не замечают славяне ужаса и смятения, Наташа снова за тарелки берется, а Иван к блюдцу своему поворачивается, поспешно, словно рассмеяться боится. От блюдца и говорит: - Приходи, в общем. Там разберемся.        Не смеет ослушаться Тино, сам ведь обещал, и с тревогой дверь в Иванову горницу толкает. Встречает его хозяин на своей большой разобранной кровати, подушками пышными усыпанной. В простой исподней рубахе сидит Иван на перине и на столике прикроватном из графинчика по рюмкам водку разливает. - А-а-а, - приветствует он гостя. - Пришел? Иди сюда. Вот, бери.       Опасливо подходит Тино, на краешек опускается не слишком близко, рюмку из рук Ивана берет осторожно, двумя пальцами. - Ну, за объединение, что ли! - говорит Иван и стукает краешком рюмки о рюмку Тино. - Ты пей давай. И сам рюмку залпом в рот опрокидывает. - А зачем? - Ты пей, пей. Так разговор легче пойдет, - Иван с тарелки огурчик малосольный подхватывает и с аппетитом закусывает.       Тино по его примеру заливает разом водку в рот и закашливается до слез: как будто огненный смерч прокатился по нутру, и сразу тепло-тепло стало. - На, закуси, а то поведет, - протягивает ему тарелку Ваня. А сам уже по второму кругу в рюмки льет. Послушно кусает огурец растерянный финн и вспоминает, что вроде за делом пришел. - Так о чем ты хотел поговорить? - спрашивает он. Вместо ответа снова протягивает ему Иван полную рюмку. - Успеется о делах. Давай по второй. Знаешь, как у нас говорят? Между первой и второй перерывчик небольшой. Усмехается. - Может, сказать что хочешь под вторую-то?       Тино мотает головой. После первой уже в голове поселилась легкость и беззаботность. По телу словно искорки веселые пробежали. - Ну и правильно, - отмахивается Иван, - чего время терять. Будем.       И снова с рюмкой Тино чокается. Выпили. Закусили. Закружилась комната перед финном. С непривычки быстро опьянел он. А Ваня смотрит на него да посмеивается. - Фамилию тебе выбирать будем, Тино. Нельзя свободной стране без фамилии. Раньше ты под шведом был, она тебе вроде как ни к чему. Все равно с тобой все через Бервальда общались. Тино, и Тино. А теперь ты автономия, - солидно убеждает Иван. - В составе Российской империи. В составе меня, то есть. В метрику тебя надо записать, а в ней нельзя без фамилии. Можешь мою взять, например. - А какая у тебя фамилия? - хихикает охмелевший Тино. Все ему кажется смешным: и кровать эта огромная, и комната полутемная, и Иван в коротких холщовых штанах исподних, и сам себе он кажется смешным. Действительно, как же можно без фамилии-то! Иван подсаживается ближе, по-свойски за плечо обнимает и на ушко негромко говорит, дыханием волосы у уха щекочет: - Брагинский моя фамилия. Нравится? - Бра- га- ги... что? - хохочет Тино. - Я не выговорю такое!       Встать хочет с мягкой перины, но то ли Иван его мягко назад возвращает, то ли ноги ватные не слушаются, плюхается он неуклюже снова, в объятья Ванины. И хорошо ему, приятно. Иван мягкой рукой его по голове, по спине гладит, дыханием теплым шею щекочет. Потолок в комнате всполохами свечки окрашивается, кружится, смотрит Тино вверх, о фамилии думает, а тело его истомой на руки ласковые яро отзывается, как будто влили в него не две рюмки водки, а целую бочку огня. Обнаруживает вдруг финн, что остро приятны ему губы теплые, ласковые, мелкими касаниями горло оглаживающие. Блаженство неведомое, горячее окатывает, пальцы сами простыни сжимают судорожно. Осторожно укладывает его Иван на перину, пальцами плечи наглаживает, а у самого глаза теплые, словно омут глубокие, и тонет, тонет в этом омуте Тино, и не хватает ему дыхания. - Сними рубаху, - шепчет Иван, - жарче будет.       Под рубахой у финна кожа огнем горит, ласки просит, томится, и чувствует он, что если не погладит там Иван, к себе не прижмет, взорвется тогда Тино, словно факел вспыхнет. Открыл он только что, что голоден до ласк нежных, жаден. Меж ног и вовсе разрывается все. Скидывает он рубаху быстро и снова на простынку опрокидывается. - С меня стяни, - просит Ваня и руки поднимает.       Задыхается Тино, в глазах мухи черные кружат, освобождает он от рубахи русского, и к груди его голой сам прижимается. Боль внутри как будто за камень прячется от ласк мягких, и не кажется уже ему происходящее чем-то постыдным - так хорошо и сладко все, как будто ждал он все время чего-то, но доселе не знал, чего. А теперь узнал. Ах, как это всё-таки сладко!       Штаны с финна Иван сам снимает, потому как в беспамятстве тот от ласк горячих, тягучих, трясет его словно в лихорадке, а с губ стоны срываются долгие, жаркие. - Миленький, - шепчет Иван, руками нежа распростертое тело, губами трогая, - душечка.       Не слышит уже его Тино, в дурмане горячем он, в полной власти Ивановой - делай, что хочешь, только не томи больше, не держи за душу, в огне горящую. Опытен русский черт, нетороплив, аккуратен. И все же до агонии доводит он финна ласками своими, до взрыва такого, что кажется, разбросало клочки по комнате и не соберешь теперь обратно. Меркнет свет перед очами, а когда душа назад возвращается, чувствует Тино, что еще сильнее комната кружиться стала, в теле нега такая, такое отдохновение, что кажется, век бы наслаждался и не останавливался. Ваня рядом лежит, улыбается - то ли ласково, то ли снисходительно, к себе рукою прижимает и говорит негромко: - Отошел? Ну передохни немного и по-настоящему жениться будем. И трется о ногу финна плотью горячей. Вздрагивает вдруг Тино, на Ваню испуганно смотрит. - Жениться? - переспрашивает он, поднимаясь на локте, в глаза заглядывает. - Ну да. А как по-другому? Завоевал я тебя, моей частью станешь. Другого-то способа нет, - спокойно объясняет Иван, на подушках лениво раскинувшись. - Эх, всему тебя учить придется, Тимоха. Все так делают. Вот хоть у Англии спроси. - Ты и Наташу с Олей так присоединял? И грузина с молдаванином? - спрашивает Тино и в глаза ему с отчаяньем смотрит. - Нет, - усмехается в ответ Империя, - их - нет. Они сами пришли ко мне. Так что тут по обоюдному выбору.       Прижимает руки к лицу и зарывается в подушки финн, отворачивается. В голове как будто рой пчел злых поселился. Как же так? - Да ты не бойся, Великое княжество, я аккуратно, - обнимает его сзади Иван, - неужели я собственную провинцию обижу? Сперва, конечно, больно будет. Но ты терпи. А потом как привыкнешь - сам просить станешь. И в макушку нежно целует. - Налей мне еще, - отчаянно просит Тино.