Чмо

Бык впервые после первого дня первого класса боялся идти в школу. Он не знал, как правильно себя вести со Стасом. «С Чмом, с Чмом, выбивая из головы ненавистное имя», - повторял Юрка, пока медленно тащился из дома. «Вот поиздеваешься над ним как-нибудь не так, а потом тебя поубивают его костоломы. Черт знает, что у него может быть на уме…», - Бык по-прежнему ненавидел Стаса. Но уже не за то, что тот был никчемной серой мышью, а за другое – за то, что он, Бык, из хозяина положения неожиданно превратился в раба. Раздавленного, должного свою жизнь – всю с потрохами… И надсмехаться над Чмом он теперь будет не потому, что хочется, а потому что оно, Чмо, ему так велело. Бля… В том, что сплетни в городе распространяются быстрее, чем говно по канализации, Бык убедился еще на дальних подступах к школе. Такое впечатление, что его опасались даже полуобтрепанные кусты сирени. Старшеклассники стремились поскорее исчезнуть из поля зрения – не спешно, но оперативно. Мелюзга вообще разбегалась. Учителя настороженно косились, девки чуть не пысались. Одноклассники из числа бывших дружбанов подавали руку так, будто Бык был фарфоровым. И Юрка, которому хотелось хоть с кем-то поделиться всем произошедшим, попросить совета, вдруг почувствовал себя чудовищно, беспробудно одиноким. Одиночество и раньше накатывало на него волнами, но вот такое цунами он испытал впервые. Бык вошел в класс, плюхнулся на свое место и непроизвольно заржал, увидев Стаса. Чмо опять что-то жевал и пальцем пытался стереть кляксу с тетрадного листа. Один угол рубашки торчал из-под свитера, на котором было пятно от чего-то белого. Бык представил себе, как Стас специально и аккуратно - так, как он делал все, - так же аккуратно, как содержал в порядке свой дом, - растирает перед школой кефир по верхней одежде. И заржал еще больше. Чмо даже не повернул голову. А Бык подошел и спросил сверху вниз: - Откуда белое-то? Неудачный отсос? Ротик маленьким оказался? Смеялся весь класс – кто-то, заставляя себя, кто-то - искренне и по-идиотски. Чмо молчал, только яростнее начал тереть пальцем тетрадку – тот уже синим стал от пасты. - Ты что на него так пялишься? – спросила Ирка – соседка по парте - посреди урока. И Бык поймал себя на том, что, действительно, сидит и, не отводя глаз, смотрит на Чмо, отчасти (ну, ей богу, только чуть-чуть) восхищаясь его актерским талантом. Он смотрел на эти тонки пальцы и запястья, которые могут оставить на плече синяки, вцепившись железными крючьями, на эти мокрые, чуть ли не сопливые губы, который могут быть сжаты в нитку и плеваться жутким шепотом так, что придется подчиниться - просто, чтобы выжить. Смотрел на мешковатый костюм, за которым скрывается практически идеальное тело, подпорченное двумя шрамами. Знала бы все это Ирка, она бы давно словила оргазм, особенно, если увидела бы его в этих идиотских шорты для велосипедного спорта, которые ничего не скрывали, а наоборот - наглядно выпячивали. И, блин, там было чему… Картина субботнего солнечного утра возникла перед глазами вдруг так ясно – даже запахло чем-то лимонно-горько-сладким, - что Бык со злости сплюнул: че за бред лезет в башку… - Самойлов, ты не на улице. Не плюйся, - завелась физичка, но вдруг осеклась, - пожалуйста. - Извините, Нин Андревна, случайно. – «И до нее слухи дошли». - Бесит он меня, вот я и пялюсь. Я, по-моему, что-то придумал, - недобро усмехнулся он Ирке. Следующим уроком была математика. Светлана Игоревна, как казалось Быку, ненавидела Чмо за тупость даже больше, чем сам Бык. И потому Чмо всегда готовился к алгебре очень тщательно - бледнел, зеленел, но все равно хватал пары. Вот и сейчас он старательно переписывал набело домашку. Переписав, вышел, - в сортир, наверное. «Ну, какая же сволочь – просто Вицин с Моргуновым», - кипел Бык, пока склеивал «Моментом» листки тетради с домашним заданием. Потом класс гоготал, а Светлана Игоревна советовала Чмо лечить голову и влепила два, отправив отмываться, потому что тот был весь в клею – Бык еще и на парту налил… Чмо выглядел таким несчастным, что Быку даже стало его жалко, а потом -страшно, что он все-таки перегнул с этим клеем. Он вдруг представил, чтобы было, если бы он – Бык – оказался на месте этого мелкого. Отпросился в сортир. Нашел там Чмо, который отмывал клей. - Чего тебе? – спросил Стас. - Ты… в общем, извини, если я перестарался. - Бык, не неси херни. И не вздумай подходить ко мне с этим бредом впредь - урою. Тем более, тебе понравилась шутка. Продолжай в том же духе. Да, и прекрати на меня пялиться так, будто хочешь сожрать целиком и сразу. - В смысле? - Тебе виднее, - и Чмо вылив на голову пригоршню воды, чтобы оправдать нахождение с Быком в одном сортире, и, не оборачиваясь, вышел. «Штирлиц хренов», - Бык удивился, как еще минуту назад мог испытывать к этому мелкому жалость, а так же - желание заткнуть изгаляющихся одноклассников. «К мелкому? Ничего себе – мелкий», - и Бык тряхнул головой, чтобы прогнать раздвоение чужой личности. «Все-таки эта сволочь меня доведет». Первое приключение в новом статусе ожидало Быка около школы сразу после уроков - в виде запыхавшегося от собственного веса армянина, который долго гундосил, что мальцевские из соседнего района беспределят и обложили его налогом, тогда, как он исправно платит Шаху, но к Шаху не подойдешь, так, может, молодой человек замолвит за него словечко и тогда сможет в его ларьке брать все, что захочет… Бык устало махнул рукой, словно для него все это было не в диковинку, и что могло трактоваться двояко: типа – отвали, или, типа – хуй с тобой, будет время, и если не забуду, то скажу… Армянин стал суетливо улыбаться и напоминать, что его зовут Самвел и что его палатка на пересечении бульвара и проспекта Жукова. Бык мотнул головой, и проситель растворился. Короче, к субботе, то есть к моменту «доклада», таких просителей набралось уже с десяток. И это при том, что Бык всю неделю почти не выходил из дома - если честно, просто не знал, как себя вести: говорить ли обо всем с Шахом, встречаться ли вообще с ним. Решил, что не будет делать ничего, пока не расскажет Чму. Тьфу, Стасу… Стас сидел за барной стойкой, курил и потягивал виски. Дверь была не заперта, и Стас крикнул завозившемуся Быку, чтоб не трезвонил, потому что без него тошно. «Что за дурацкая манера - не закрывать дверь», - удивлялся Бык, при этом отдавая себе отчет в том, что Стас уж точно подвергнется нападению грабителей в последнюю очередь. «Хотя кто-то ведь все-таки посягал на этого бройлера», - Бык вспомнил о шрамах: «Что за дурацкая манера - жрать по утрам виски… и ходить, бля, постоянно почти голым». Стас действительно был одет только в длинную майку и свободно болтал, так сказать, нагими ногами. Почему это его так задевает, Юрка даже особо не задумывался – просто бесит, как бесит целиком и без остатка весь Чмо в любой его реинкарнации. «Как это мило, встречать гостей без трусов», - утрировал Бык и при этом не мог гарантировать, что он далек от истины. - Ну? – Стас подвинул Быку пепельницу и махнул куда-то в сторону бара, что должно было означать: типа, если хочешь – никто не заставляет. Бык ничего наливать не стал, начал пересказывать беды всех ходоков и, еле сдерживаясь от злости, попросил совета, как себя вести с Шахом и со всем с этим. - Молоток, учишься, - на все на это ответил Стас, перекатывая языком лед в стакане, а пальцами левой руки играясь с сигаретой. - В смысле? - В том, Быня, смысле, что тебе очень хочется послать меня на хуй и одеть мне на голову унитаз, а ты ведешь себя, как на экзамене… - на его виске билась тоненькая голубая венка. - Да пошел ты, - не сдержался все-таки Бык. - Во-во, - усмехнулся Стас, - пойдем. Он встал и двинулся в сторону спортзала, - мне нужен спарринг-партнер. Бой закончился так же: Бык не попал ни разу, правда, последний трюк с ногой в ухо смог парировать. - Ну-ну, - такое впечатление, что Стас остался удовлетворен последним обстоятельством. - А это что? – спросил Бык, ткнув пальцем в так его занимавшую кучу деревяшек. - Показать? Это – чаки, - Стас закрутил над головой связку из трех полешек. А потом продемонстрировал, что можно сделать с бамбуковой палкой, с деревянной копией катаны и двумя макетами больших ножей. Это опять было 10 минут чудовищно привлекательного танца, каждое движение которого означало если не смерть, то серьезные увечья. И это был вдохновенный танец, будто Стас вносил туда что-то свое, одно ему понятное и известное. Остановился, посмотрел на Быка чуть затуманенным взглядом, но быстро взял себя в руки. - Мне так легче думать. И вот, что я отвечу на твои вопросы… - Пошел инструктаж. - Переспрашивать не буду, потому что если не понял, будешь трупом. - Слушай, кончай уже пугать, и так два раза обосрался… - Я не пугаю, я предупреждаю, – от полуромантичного взгляда не осталась и следа. Все та же ледышка в глазах. – Тебе на автобус. В субботу в это же время. Две недели прошли почти так же. Бык тщательно исполнял инструкции Стаса. К Шаху его теперь пускали без вопросов, и Шах держался с ним очень вежливо. Бык больше не занимался своей дилерской мелюзгой, а все больше и больше выполнял роль связного и переговорщика. Шах иногда осторожно просил его уточнить что-то, а он спрашивал Шаха о том, что интересовало Стаса. И Бык, с одной стороны, был рад этому, потому что ему претило заниматься наркотой – ну, просто до зубовного скрежета. Он до сих пор не мог себе простить смерть Иркиного старшего брата, который загнулся в прошлом году от палева, которое, вполне возможно, продали ему быковские ребята. С другой стороны, Бык все больше и больше ненавидел тех людей, с кем ему приходилось общаться: за трусость, мелочность, скотство, постоянное предательство… Те, кто раньше ему казались почти небожителями, ну, как Шах, теперь виделись какой-то мерзкой слизью, опутавшей чужие жизни, кормящейся от них. И почему-то, Бык даже не мог внятно сам сформулировать причину, Стаса он к этим тварям не причислял. Стас, конечно, тоже был тварь – но, что ли, крупная, вызывающая уважение. Как-то зайдя в класс, Бык увидел Чмо, который, поникнув плечами, смотрел в окно и не шевелился. Юрка почувствовал в этой позе не игру, а такое же, как у него, волчье одиночество. Юрке показалось, что Стасу сейчас хочется плакать. И, действительно, – ведь он же живет в еще большем дерьме и дольше, у него нет друзей (ну, по крайней мере, здесь), нет родных, только пустой дом и его фантастический танец. Он ежедневно ждет подставы, взведен, как боевая пружина, играет роль, которую за большие деньги не стал бы столько играть даже актер-забулдыга. Ради чего ему все это? Он тоже попал в свое время, как и Бык, только уж совсем по-взрослому? Быку захотелось просто сесть с ним рядом и помолчать. И Бык это сделал. Стас повернул к нему лицо. Сейчас это был именно Стас, а не Чмо. И столько ненависти, презрения, холода было в этом взгляде, что Бык отпрянул. Понял, что облажался. Заорал: «Фу-у, ты хоть подтираешься, от тя опять так воняет», - получилось несколько наигранно, но, пожалуй, никто, кроме Стаса этого не заметил. Как же Бык ненавидел и себя, и это существо, это чудовище, которое просто – избалованный мелкий садист, без души, которому друзья и не были нужны и который никого, кроме себя, не любит и никогда не любил. Хотя где-то в уголках стасовых глаз Бык заметил удивление – не отстраненное, а – ну, как те удары сердца, что чувствовал Юрка, когда его везли в город. Народ отреагировал на шутку, и Гордеев тут же, чтобы отметиться перед Быком, вылил на Чмо бутылку с водой, стоявшую для полива цветов на подоконнике. И неожиданно для всех получил оплеуху – такую, что врезался в шкаф. - Если кто-то что-то не понял, Чмо – моя игрушка, и прежде, чем позабавиться, надо спрашивать разрешение. – Заорал Бык, сделав ударение на слове «моя». Чмо никак не отреагировал, но Бык готов был поклясться, что спина его напряглась. Зачем все это он учудил, Бык не знал, и нашел объяснение в том, что просто отомстил за «мою фигуру» и «карман»: «Что, не нравится, сука?..» - думал он весь урок и никак не мог унять гнев. И чем больше себя успокаивал, тем больше бесился – ну, не дурак же он был на самом деле, ведь очевидно, что ему очень хотелось общаться с этим уродом – таким же злым, расчетливым, одиноким, неприкаянным, вечно что-то из себя изображающим, не имеющим возможность ни с кем по-нормальному поговорить, постоянно вынужденным контролировать каждое слово и каждый жест, - таким же, каким ощущал себя Бык. И хотелось сблизиться не потому, что Стас – великий и ужасный бандит, а потому, что Бык чувствовал в нем кусочек себя. В субботу Стас встретил его, как обычно, с виски и сигаретой в углу ленивого рта. Не обычно было то, что они не пошли на спарринг, и Бык так и не увидел вновь страшный танец уверенной в себе пантеры, к которому никак не мог привыкнуть и на который каждый раз смотрел, как завороженный, - за точными и плавными движениями, резкими выпадами, неслышными, как полет пушинки, перемещениями, и затуманенным взглядом по окончании… Очень странное в тот момент у Стаса было лицо, с полуоткрытыми губами и распахнутыми глазами. «Как после клевого секса», - как-то Быку пришло сравнение. Не было и обычных вопросов про учебу, которые стали традицией после того, как уж не понятно с какого перепуга, Бык пожаловался, что ни хера, как и Чмо, не понимает в этих дифференциалах, а ему математику надо на «четыре», чтоб все-таки поступить. Стас тогда пристально на него посмотрел, привычно съязвил: «Если доживешь», - и взял с полки учебник. Заставил написать задачу из раздела повышенной сложности и за пять минут объяснил все так просто, как никогда не объясняла математичка. И это - Чмо, которое дважды-два не помнил? - Может, ты еще книжки читаешь, - съехидничал Бык. - Сейчас, например, Джойса, - ответил на автомате Стас и тут же – привычная перемена состояний - послал на хуй. - Опять вопросительная болезнь вернулась? – Помнится, тогда Стас впервые протянул ему на прощание руку – она была живой, в отличие от взгляда, и теплой. Юрка потом попробовал сунуть нос в гигантского размера книжку, которую нашел в библиотеке, и оказалось зря - чтобы прочесть, да и еще понять, нужно было для разминки осилить все книги по каталогу. Озадаченный этим, хоть и запрещал себе постоянно, пару раз все-таки бросил заинтересованный взгляд на Чмо, который на уроке литературы настаивал на личном знакомстве Раскольникова с Андреем Болконским. Так вот, – после инцидента с водой, затрещиной и «игрушкой», - в субботу они не пошли на спарринг. Стас лениво выслушал доклад, почесывая постепенно краснеющую мочку уха, сделал два замечания, и как обрезал: - Все, больше не приходи. Пока не нужен. – И пошел вглубь дома, сделав вид, что Быка тут уже и нет. Юрку словно вкопали в землю по грудь. Кровь сначала прилила к щекам, потом отхлынула куда-то в область коленок, оставив в теле звенящую пустоту. Бык и сам, если был бы способен в тот момент о чем-то думать, не смог бы объяснить причину такой реакции. - Что-то не так? – обернулся Стас, он всегда будто видел спиной даже недвигающееся и недышащее, каким сейчас был Бык. – Свободен! - Ты обиделся на игрушку? - Промямлил Юрка первое, что пришло на ум. - Я? Обиделся? На тебя? Послушай, инфантильный ты переросток, ты, действительно, ничего так и не всосал. Свободен, я сказал. Ты свое отслужил, живи и радуйся, пока опять не пригодишься. Давай, давай, двигай жопой отсюда. И чтоб в школе все так же – будь умничкой. - Да пошел ты на хуй!!! – заорал вдруг Бык от непонятной обиды, повернулся и медленно пошел, ожидая, что его сейчас догонят, впечатают мордой в стену и будут просто убивать. Но даже в голову ничего не прилетело. Юрка обернулся, Стаса не было, а наверху заиграла музыка. Эта сука любил классику и за недолгое время общения даже научил Быка отличать марш от симфонии – ну, после спаррингов. Сейчас играло что-то очень веселое и радостное, типа вальса. «Штраус», - вспомнил Бык и со всей дури саданул рукой по забору. Забору оказалось хоть бы хны, а Юрке показалось, что его, как поимели. Ночью Юрка все никак не мог заснуть, его душила злоба и обида, хотя, казалось бы, Стас был прав – он теперь свободен, «не служит» и должен наслаждаться жизнью и своей мега крутизной, которая никуда не делась. Но не получалось, гора не падала с плеч, даже дышалось тяжело. И тут еще до кучи, когда Юрка все-таки зыбко забылся под утро, ему приснился этот Стасов чертов танец, бисеренки пота по телу, полузакрытые глаза и блядские полуоткрытые губы. Именно – блядские, это слово Быку тоже приснилось. Как же он отыгрывался на Чмо две последующие недели, какие изощренные издевательства и пытки ему придумывал. Быку все-таки очень хотелось его достать, так, как Стас достал его. Сам объяснял так: никому не позволю держать меня за вещь, а потом выкидывать, как протухший носок. Даже Стасу – то есть Малому. Тоже мне – великий и ужасный шпендель, самовлюбленная сука, дешевая кукла, круть недоделанная, сам – игрушка черти скольких, Чмо – он и есть Чмо, даже в своих шмотках и на своей перделке, тупица – одну формулу и пару фамилий каждый может выучить, блядь малолетняя… Последняя метафора Быку нравилось особенно, хотя, почему Стас является «блядью» Бык уточнить не мог, а когда пытался, то на ум приходил сон, и крышу вело окончательно…