Затерянные миры - 1. Волчья песнь

Река оказалась чистой, что удивительно, с пологим песчаным берегом. Единственного крокодила - небольшого, всего-то в пяток локтей длины, Огато прикончил коротким охотничьим копьем, вот и ужин. Хотя он предпочел бы какую-нибудь другую добычу. - Вот и крокодил, птица. - Один? - Ньяли распустил узел, держащий его одеяние, белый шелк соскользнул с бронзового тела на песок, как лунный луч. Узкие ступни аккуратно ступали по песку, словно в танце. Юноша двинулся к воде, искупаться хотелось просто до нервной дрожи. И спрятаться от внимательного взгляда, который Ньяли чуял кожей. Слишком внимательного. - Да, один был. Огато не сводил жадного взгляда с птицы. Худой, но довольно жилистый, а мясо на костях нарастить - не проблема. Гибкий, как ветка кубао, полощущаяся в воде. И весь, словно серебром облитый - распустил волосы. Огато даже сделал пару неслышных шагов в сторону забравшегося по пояс в воду юноши, но заставил себя остановиться. Не время, не сейчас. Позже, дома. Нельзя пугать птицу, просто нельзя, он еще не приручил его, хоть и пометил, как своего. Просто любоваться им, как чудесным творением богинь. - Моя прекрасная птица. Мальчишка зашел дальше в реку, окунулся, полоща волосы от пыли. Вынырнул одновременно с тем, как выбралась на темное небо ущербная, но все еще яркая луна, и Огато замер на месте, рассматривая его. Еще пара шагов вперед. Блестящее от воды тело манило, сводило с ума. Хотя б прикоснуться, огладить ладонями. Огато знал, что если поддастся этому зову, то уже не сумеет остановиться. И потому оставался на месте, врылся ногами в песок, будто желал прорасти здесь корнями и вечно любоваться. Собственное возбуждение уже причиняло не просто неудобства, а почти боль, пришлось, закусив губу, справляться руками. Лучше уж так, а потом, в столице дать волю чувствам и эмоциям. Огато отдышался и вернулся к разделке крокодила. Шкуру он, пожалуй, снимет, шкура у молодых крокодилов хороша для выделки. Можно будет сделать из нее красивый пояс для среброкосого искушения. И наощупь она приятная, ощупывать ему понравится. А еще нужно будет научить мальчика читать узелковое письмо. Это ведь просто, для этого и глаза не нужны. Огато улыбнулся, любуясь Ньяли, и шутливо окликнул: - Сам в крокодила не превратись. - Я же не оборотень, - фыркнул Ньяли. И снова окунулся. Плавал он не то, чтобы очень хорошо, но довольно сносно. - А кто тебя знает, вдруг да и... - Нет, - юноша выбрался из воды, принялся отжимать мокрые волосы. - Увы, я бы знал. Но я всего лишь человек. А ты? - И я человек. По большей части. - И волк внутри. - Да, именно так... Ньяли чуть поежился: ночной ветер с реки был прохладен, а где он оставил тот кусок шелка, что служил одеждой, он сейчас не мог понять. Огато подошел, завернул его в шелк. И даже удержался от того, чтобы потискать, просто обнял, согревая. - Посиди здесь. Я сейчас окунусь, и пойдем к огню, жарить мясо. Нтома уже, должно быть, развел костер. - Подожду, - кивнул Ньяли. - Пока крокодила потрогай, - Огато вручил ему шкуру. Ньяли послушно перебрал пальцами по бугристой шкуре, но мысли его были далеки от крокодилов. Он думал о вожде и о том, почему тот так относится к нему. Никто и никогда раньше не касался Ньяли так, как это делает Огато, не заботился о нем. Вождь, не подозревая о мыслях юноши, купался, смывая с себя усталость дня. Выбрался из реки он как раз вовремя - на запах крови сородича собрались откуда-то крокодилы, один, самый прыткий, едва не цапнул вождя за ногу. Огато пнул его по морде и выскочил на берег. - Идем, Ньяли, а то твои будущие сапоги сейчас нами закусят. Юноша рассмеялся: - Будут мстить за наш будущий ужин? Веди, - и протянул руку. Огато аккуратно обхватил его тоненькое запястье, повел к отблескам костра, плясавшим вдалеке. - Нтома, а вот и ужин. Сам пришел, кстати. - Крокодил? М-м-м, вкуснятина! Иногда Огато совсем не понимал шамана. Мясо жесткое, еще и тиной попахивает, а этот... любитель только руки потирает и мешок свой с травами потрошит. - Сейчас запеку, ты тоже пальцы пооткусываешь. Вы, волки, ничего в здешней пище не понимаете. - А сам-то кто, пень ты старый? - привычно огрызнулся на него вождь. - А я так, недоволк малость, - хохотнул шаман. - Нтома - это черепаха, - пояснил Ньяли. - Большая такая. Я как-то раз на одну наткнулся. Во-о-от такая была, - юноша развел руки, насколько хватило. - Прям вот такая? - удивился вождь. - Нет, у нас шаман малость поменьше будет. - Он еще маленький, - серьезно сказал Ньяли. Шаман уткнулся в ладони и хохотал. - Правда же, - Ньяли чуть нахмурился. - Вот доживет до ста зим, будет считаться большим. - Понял, Нтома? Ты у нас так... маленькая черепаха, оказывается. А я-то думаю, что ты семью не заведешь, а ты еще и полноценным самцом не стал. - Ах, вы, два крокодила! - Нтома замахнулся на вождя веткой. - Ты сам еще волчонок голенастый, а туда же, указывать мне. Ньяли сидел, слушал эту перепалку и улыбался. Было так странно, слышать сказанное не со зла, хотя в его племени уже бы за такие слова подрались. - Я вождь, я обязан указывать, - Огато хохотал, уворачиваясь от ветки. - Мясо сгорит, - Ньяли принюхался и протянул руку к костру, ветка в огне оглушительно щелкнула и выстрелила прямо ему в ладонь угольком. - Птица! - Огато схватил его за запястье, стряхнул уголек. Ньяли глубоко вздохнул, словно очнулся от сна: - Сын твоей сестры... нет, нельзя... - и замолчал, кусая губы. - Что? Что с ним? - Огато схватил его за плечи. - Скажи мне. - Нельзя, не могу. - Почему? Почему нельзя? - М-м-м, отпусти, пожалуйста, - Ньяли беспомощно обмяк в жесткой хватке. На сей раз узнанное он запомнил, но вот сказать, что узнал, он не мог. Это было не будущее, а прошлое. Огато перетащил его к себе на колени, обнимая: - Рука сильно болит? - Жжется немного, - вздохнул оракул. - Прости, я не могу сказать, что узнал. Огато поцеловал его в ладонь: - Надеюсь, что это не грозит Акеле смертью? - Нет, не думаю. Это прошлое, и оно уже случилось. - Прошлое... Он... Ну, хорошо. Давайте уже есть, Нтома, покажи свое искусство в готовке. Огато решил, что однажды сам выяснит, что именно произошло с племянником. - Это и твое прошлое, - тихо добавил Ньяли. - Просто ты не желаешь его помнить, а мне запретили говорить. Прости. - Ничего. Если так угодно богиням... Нтома снял с огня мясо, щедро присыпанное травами. В своем искусстве он был уверен. Сейчас съедят и еще попросят. Так и вышло, крокодил разлетелся в голодные прожорливые желудки мигом. - Маловат был, н-да, ну, ничего, может, завтра с утра еще поймаем, - вздохнул шаман. - Ну, их там полным-полно, наловим еще, - отмахнулся Огато. Гораздо больше его заботило то, как он будет спать. Следовало выспаться, но рядом с Ньяли? Да он просто не сможет уснуть, особенно, если мальчишка снова подберется под бок, греться. Придется положить их спать, а самому охранять стоянку. Нтома эту идею одобрил: - Разбуди за час до рассвета, пойду, поохочусь. И завтрак приготовлю для всех. - Хорошо. А пока ложитесь спать оба. Ньяли почти сразу уснул, от непривычной сытости и тепла походной постели его быстро сморило. А вот Нтома тянул время, сидел у костра, тыкал палочкой в угли и о чем-то напряженно думал. Огато взирал в темноту, чутко прислушиваясь. Вряд ли тут есть, чего бояться, тем более, что к утру догонит караван, но осторожность не помешает. Нтома глянул на свернувшегося клубком оракула. Спит. - Огато, я, кажется, знаю, о чем твоя птица говорить не может. Что он видел. Если б я не был таким глупым и слепым, я бы догадался давно и сам. - И что же это такое? - Акела - твой сын, волк. Огато замер, потом повернул голову и неверяще переспросил: - Что? - Что слышал. Ему уже двенадцать весен, ведь так? А ты совсем не помнишь, что было после праздника Посвящения. - Я выпил вина, что поднесла сестра, уснул - не самый плохой вариант, если подумать. Тебе кажется, что она... - Да мне не кажется. У меня тогда еще один корешок пропал... Я, дурак, думал - выкинул сам, а нет, все сходится. Да и богини тогда, вспомни, высказались четко и ясно: ты должен передать оплечье вождя не племяннику, а сыну сестры. - Да... - Огато покачал головой. - Не могу поверить. Зачем она так вообще поступила? - Потому что влюбленная в тебя дура, - хмыкнул шаман. - А впрочем, далеко не дура. - Нтома, прекрати. Кровосмешение - это не то, что богини одобряют. - Это верно. Но не в вашем случае, - мрачно закончил шаман. - Я обещал Акуби, что не стану говорить тебе ничего... Богини, да что ж за клубок змей, а не семейка? - Ну, что я еще не знаю? Выкладывай уже, - Огато вздохнул. - Такита тебе не родная сестра. Она вообще не твоих родителей дочь. И даже по крови не близкая. Ее отцом был побратим твоего отца, они с женой погибли во время набега северян тридцать зим назад. Вождь Ванао принял их дочь, как свою. - Вот как. Ну что ж, хотя бы кровь у Акелы будет чистой. Но что мне теперь делать, шаман? Назвать ее женой? - Для племени она все же твоя сестра, и пусть так и остается. А для тебя Акела и без того, как родной, думаешь, я не вижу, как ты над ним вьешься? Огато невольно улыбнулся: - Ну, а как же не виться? Все-таки, наследник, славный волчонок. - Просто теперь ты знаешь, в кого он такой, - буркнул шаман, - хитрожопый и шебутной. Ох, наплачусь я еще с ним. Скоро Посвящение. - Да нескоро еще, три весны. Нтома только глаза закатил: как будто три весны - это много! И полез спать, напомнив Огато, чтоб тот разбудил его за час перед рассветом. Вождь свое слово сдержал, разбудил шамана и сам завалился спать на нагретое место, верней, подремать немного. Вдруг да богини решат что молвить. Но те, видно, уже навеселились за вечер, это ведь в женской пакостной натуре - дать один след и смотреть, куда оный охотника выведет: в пасть полосатому кошмару джунглей или на жирного вагути. Так что разбудил Огато лишь запах завтрака. - Кого поймал, шаман? - Крокодила и своего дальнего родича, - ухмыльнулся Нтома. - Будет тебе черепаший панцирь, нарежешь из него гребней для своей птицы, надо же ему чем-то волосы закалывать. - Это да. Хорошие будут гребни, - согласился Огато, повернул голову. - Спишь еще, птица? Ньяли развернулся из клубка, потянулся всем телом, улыбаясь теплому солнечному лучику, попавшему на лицо. - Нет, не сплю уже. Утро хорошее, да? - Да, замечательное. Нтома поймал еще одного крокодила. - Я слышал. Давно проснулся, только вставать не хотелось. У тебя такие мягкие шкуры, что я веду себя, как последний ленивец. - Ну, это же хорошо? Лежишь, блаженствуешь, - Огато засмеялся. - Идем к реке, вода прохладная, крокодилы плещутся, нам тоже не помешает. - Они не тронут никого, - Ньяли снова улыбнулся, - вот увидите. Крокодилы его и в самом деле не тронули. Они просто исчезли из воды на то время, что Ньяли умывался. Огато тоже быстро смыл с себя дремоту. Следовало поесть и снова пускаться в путь как можно быстрее. Вскоре они уже снова двигались, погоняя лошадей. Правда, по болотистому лесу лошади шли не так ходко, как по сухой степи. Но все же быстрее, чем раньше: чуяли, что возвращаются домой. А когда солнце перевалило за полдень, лес стал посуше, уже не привычные Ньяли джунгли, а что-то другое. - Пахнет по-другому и птицы другие перекликаются, - сказал он. - Да, скоро уже и поджаришься немного на степном солнце. Не боишься новых мест, птица? - Не знаю. Прежде я никуда дальше ручья не добирался, - просто сказал Ньяли. - Немного боюсь, что потеряюсь там, в твоем каменном городе. Он ведь больше нашей деревни? - Намного больше, но не бойся, не пропадешь, я с тобой буду. Или еще кто-то. - Разве вождю можно таскаться за ручку с каким-то там чужаком? У тебя полно дел, нет? - мыслил Ньяли удивительно правильно. И неправильно одновременно. Он больше не был чужим Огато, и тот был бы рад таскаться с ним, только не за ручку, а таскать свою птицу на руках. Но дел у него и в самом деле будет много по возвращению. - Я отправлю с тобой кого-то из своих наложников, например. Юноша покраснел, и от взгляда Огато это не укрылось. - А разве так можно? - А что же может помешать? Ньяли не нашелся с ответом, просто опустил голову и уткнулся носом в рубаху Огато. Ну вот чисто котенок степного леопарда. Только такие умильные котята вырастают в опасных хищников, с которыми даже волки не рискуют связываться меньше, чем стаей. Огато засмеялся, целуя светлую макушку: - Такая птица. Нтома немного успокоился, видя, что его вождь не то, чтобы перестал мучиться от узнанного ночью, но почти спокоен, а постоянное возбуждение не в счет, бывает. Тем более, что у него тут источник этого самого возбуждения всегда то под боком, то перед грудью. Вот и гладит его, обнимает, целует. Дышит не надышится своим среброкосым. Плохо, конечно, что у мальчишки-оракула такая власть над вождем появилась. Только он сам, похоже, не понимает еще этого. Надо будет проследить, чтобы ничего дурного не случилось из-за этого. Вождь-то себя защитит. А вот за птицей пригляд нужен. Кому бы это поручить? Не может Огато сам все время с Ньяли проводить, как бы ему ни хотелось. И Нтома не сможет. Разве что и впрямь наложницу отправить да пригрозить, чтоб с мальчишки волос не упал? Нтома нахмурился и сорвал с дерева веточку с терпкими мелкими листьями, принялся жевать, размышляя. Нет, наложницу отправлять - не дело. Случись что, наложница - не обученная держать копье женщина, ничем не поможет. Вот если свести юного волчонка Акелу с Ньяли... А что? Пускай один учится милосердию. А второй... Просто проводит время с кем-то, близким ему по возрасту. Да, так и сделать. Акела, конечно, первое время может быть жесток, как бывают жестоки только любимые дети. Но он это перерастет. И Ньяли, с его тихим, спокойным светом души, юному волчонку в этом поможет. - Хорошая идея. - А? Ты что-то сказал? - Нет, - Нтома качнул головой. Ньяли сначала сидел тихо, потом принялся спрашивать Огато о его народе. Ему было интересно все. К разговору подключился и Нтома, описывая красоты местности и некоторые обычаи. Правда, оба мужчины постоянно сбивались, рассказывая так, словно Ньяли мог понять зрительные образы. Но он старался не перебивать, внимательно слушал. - Ну, вот так мы и живем. - Хотел бы я это увидеть, - вырвалось у юноши, и он тут же закусил губу. - Ничего птица, однажды придет Волк, возьмет тебя во сне с собой, покажет город. - Думаешь, он обратит внимание на какого-то слепого мальчишку? - невесело усмехнулся Ньяли. - Что ему, отцу богинь, до меня? - Зря ты так, Волк мудр, он обращает внимание на каждого, будь то вождь или последний бедняк. - Прости, - Ньяли снова уткнулся в грудь Огато носом и замолчал надолго. Потом и придремал, благо, в руках вождя было спокойно, как в колыбели. Огато смотрел на него, таял, как масло на солнцепеке, и старался не замечать укоризненных взглядов шамана. Ничего не мог с собой поделать: сердце властно сказало: "мое!", и разуму ничего не осталось, кроме как отступить. Тронь сейчас его серебряную птицу хоть пальцем тот же Фарим - и Огато раскатает его в тонкий лист, разотрет во прах, и слышать ничего о договоре с северным вождем не станет. И ведь наваждением не назвать, шаман бы сразу чары опознал. - Уже скоро голова седая будет, - ворчал Нтома, - а у него первая любовь во всей красе. Тьфу. - Не пыхти, как носорог, Нтома. Разве не видишь? Мой он, нежный, светлый такой... - Огато терял слова и умолкал, любуясь на свою птаху, целовал в висок, щекочущийся короткими здесь, свернутыми в спиральки волосинками. - А в городе тебе думать уже не яй... не сердцем придется, вождь, а головой. А голова у тебя где вся? - Я знаю. Но до города дай мне налюбоваться, не язви. Какая ты черепаха, упаси, богини от таких черепах! Ты эфа самая натуральная, ядовитая. Нтома довольно захихикал и отстал, принялся любоваться своим добытым сокровищем - головой жреца. Кожу-то он еще в селении детей Нгура снял, череп выварил, теперь вот нужно по приезду будет череп назад запихнуть и лицо на место вернуть. Кропотливая и довольно трудная работа, скрученной в жгуты травой так кожу набить, чтоб форму лица, какое было, сохранить. Память у Нтомы была отличная. И коллекцию голов своих врагов он хранил бережно. Сокровище же, с боем добытое. Вот еще бы какого-нибудь песчаного колдуна добавить. Но эти были далеко, добираться до них только затем, чтобы шаман мог с другим шаманом сразиться? Не дело. Нтома иногда подумывал, что рано или поздно торговать воинственным кочевникам надоест, и они придут с мечами и луками, а не с товарами. Но тут же старательно бормотал молитвы-обереги Волку. Не хватало накликать. Одного Фарима хватает с головой, неприятности мальчишка приносит хуже пыльной бури. То раненые, то похищенные. Как оно в этот раз будет? Одно радует: идет Фарим примерно туда, где Эоки со своей пятеркой и куда три отряда пограничных быстро подтянутся. Уже подтянулись, вернее. Нтома с ними утром говорил. Ох, выпороть бы мальчишку как следует. А еще лучше, ноги ему переломать. Давно бы уже взялся нашаманить, но Огато запретил: - Нехорошо так, - и вздохнул. - Он же не виноват, что так с ним поступили. Дурак пока, но вдруг ума наберется? Нтома ворчал, что ум ему если и войдет, то только в задние ворота. И так по кругу, раз за разом, разговор повторялся с вариациями. Ну, в этот раз Нтома решил запрет переступить. Сколько можно нянчиться? Ладно, пятнадцать ему было, ума нет, Огато его за ухо потрепал и к отцу отвез. Ну, в шестнадцать лет кровь заиграла, показать себя хочется. А сейчас-то? Семнадцать лет. У Огато в его возрасте уже сын двухгодовалый был. Ничего, разберется. Нтома преисполнился самой черной желчи и всю ее выплеснул в одной мысли: "Хоть бы об тебя водонос пообломали, щенок шакалий!" Фарим только ахнуть успел, когда ему на спину опустилась тяжелая деревянная дуга. Покатились ведра, расплескивая воду. - Ах, вы, выкормыши шакальи! - неистовствовала молодая степнячка, охаживая тяжелым водоносом пятерку северян. Его спутникам оставалось только прикрываться щитами. Так ведь трескалось крепкое дерево, обшитое кожей! А вот водонос у степнячки, любовно выглаженный и отполированный временем и руками, только гудел, укладывая удары ровнехонько по плечам, да так, что руки отнимались и оружие само падало. - Ах вы, криворотые! Будете знать, как мать молодую пугать! - приговаривала девушка, связывая их длинным полотнищем размотанного нгеле. Фарим гневно сопел. Позор-то какой, какая-то девка, безоружная... - Папа-а-а! - девушка приставила руки ко рту и закричала в ту сторону, где сейчас должны были схлестнуться отряд северян и степные волки. Эоки примчался быстрей своей лошади: - Что случилось? Девушка обвиняюще ткнула пальцем за спину, где у колодца сидела пятерка избитых до кровавых соплей северян, связанных ярким полотнищем нгеле. - Они меня схватить хотели! Папа, разберись! Эоки хохотал, согнувшись пополам, и утирал выступившие слезы: - Дочка... ой, не могу... ты ж вождя их повязала... Ох..... Фарим, ну шакаленыш.... Ну, хвост ты змеиный.... Фарим наливался багровой краской стыда и гнева. Но не мог не признать, что, будь его эскапада удачнее, он оставил бы эту вороную красавицу себе. Сейчас, когда нгеле не сдерживал ее волосы, они рассыпались по спине мало не до подколенок, укутывая девушку волнистым блестящим плащом, сильные руки ее так держали дугу водоноса, что сразу становилось ясно: это не изнеженная наложница, а истинная дочь своего народа, приученная к боевому копью с малолетства. А промокший на груди саронг объяснил ее слова про молодую мать: видимо, недавно только родила, вон как молоко из мощной груди течет, аж каплет. - Ладно, пошли, воины, - Эоки отсмеялся, развязал им ноги, дал пинка всем, кроме Фарима. - Марш своих останавливать, а то дочке еще и прялку дам. Пятерка, хромая, поплелась к излучине реки. Лошадей теперь ловить еще... Спешила, как ветром сдунула, ну что за позорище? Эоки подумал. - А ты, Фарим, иди сюда. Тащи воду в дом. Вожак северян остановился, будто ему в спину нож метнули, развернулся. - Что? Я? - Иди, давай, - сердито прикрикнул Эоки. - А то так ремнем отхожу. Дочь он мне пугать вздумал. Ванира, как воды наносит, пускай к своим идет. - Да, отец, - кивнула девушка. - Только пусть еще нгеле мне отстирает, всю ткань угваздали, чем теперь волосы закрывать? - Отстирает. Если мужчина, а не сопливый малолетка. Фарим зло сверкнул глазами, но пошел, только ткань на лице поправил, чтоб не сползала. Через час он пожалел, что послушался. Через полтора, когда руки уже обрывались, жалел, что убийца матери не добила его тогда, пятнадцать лет назад. Руки, покрытые мозолями от боевого клинка, в кровь растерли дужки обычных кожаных ведер! До живого мяса, как у нежной наложницы, а не сурового воина! А когда отстирывал в холодной, как лед, воде длиннющий плат нгеле, очень хотелось им же и удавиться. Наконец, мучительница сжалилась, решила, что тот достаточно чистый. Фарим разогнулся, потерял свой платок и бросился ловить, отворачиваясь от степнячки. Река оказалась быстрее, да и темный клочок ткани как-то подозрительно быстро пропал из виду. - Есть хочешь, работничек? Да что ты, как невеста, лицо прячешь, - Ванира с силой отвела руки Фарима от лица, поцокала языком, глядя на бугристые шрамы от ожога. Юноша прикрылся рукой за неимением лучшего, отвернулся. Есть и правда хотелось. Но признаться в этом? - Идем, горе ты пустынное. Накормлю, - Ванира подтолкнула его в сторону деревни. - Иди-иди. - Дай платок какой-нибудь, - буркнул Фарим. - Зачем? - Лицо прикрою. - А смысл? Я уже видела, да и так все знают, что Фарим Меченый - это ты, а пялиться у нас не принято. Идем. И Фарим пошел за ней, решив, что, кто испугается, так северянин и не виноват. Уж эта красавица точно его страшной рожи не боится. И молоко не пропадет. Стало вдруг до ужаса любопытно, где ее муж? Или без мужа родила, раз сама за водой ходит? Или он воин и в бою был? Но в небольшом шатре, кроме ее отца и ребенка в колыбельке, плетеной из лозы, больше никого не оказалось. Эоки довольно фыркал, умываясь над корытом, сняв с себя нагрудник и поножи. Усмехнулся дочери: - О, гляжу, и гостя привела. - Хорош работник, ужин заслужил. Фарим опять опустил голову. Не хватало ребенка напугать. - Не напугаешь, Фируз еще ничего не понимает, - усмехнулась Ванира. - Третий день ему. Садись, поешь. - Огато скоро тут будет, - сказал Эоки. Фариму аппетит отшибло сразу, еле проглотил пару ложек. Опять вождь озлится, за уши оттаскает. - Скажи спасибо, никого не убили, и юнцы твои целы. Ну, потрепали малость, но живы все. Зачем опять в набег потащился? - Девицу утащить хотел. Эоки басовито расхохотался: - Ну, ты как в той байке, льва-то оседлал, да теперь не слезешь. - Я тебя не понимаю, степняк. Эоки только отмахивался и от него, и от хмурящейся дочери. Проснулся и расплакался проголодавшийся младенец, Ванира кинулась кормить его, даже не прикрываясь: кого стыдиться-то? Фарим положил ложку на стол, глянул на девушку, засмущался, выскочил из шатра. Красива степнячка, что и говорить. Эх, упустил он свой шанс, верней, водоносом его из рук выбило. А что дитя у нее... Ну, так сразу видать, что не пустоцвет. Вот такую бы жену себе найти. - Все равно, украду... Фарим еще подумал, вспомнил, что свадебных браслетов на Ванире не было, подивился. Это что же, ее, красавицу такую, обрюхатили и замуж не взяли? - А я бы женился, - пожаловался он лошади, нашедшей хозяина. Только кому он такой, меченый огнем, нужен. Обидно стало, хоть плачь. Он за всю жизнь слез не пролил ни разу, а тут... Фарим уткнулся в гриву лошади лицом, шмыгнул пару раз носом. Он ж не виноват, что лекари не вылечили. Да и лекари не виноваты, там лечить-то было нечего, чуть не до кости все обгорело. И то спасибо, что кожа новая наросла, и сам не умер. - Ладно, вези домой, - Фарим вытер лицо о теплую шерсть. - Одна ты от меня не шарахаешься. - Да кто от тебя шарахается-то, дурень, - голос Ваниры за спиной заставил подпрыгнуть. - И никуда ты не поедешь. Я тебя в плен взяла, мне и выкуп. Понял? Фарим просиял, хотя по лицу все равно чувства видно не было, закивал. - А раз понял, то иди и поешь нормально. Я тебя смущать, так и быть, не стану, - девушка развернулась, гордо неся себя, как породистая кобылица. Огато прискакал через час. - Где этот выкормыш шакалий? - рявкнул он шепотом. Ванира смерила вождя внимательным взглядом, только потом поклонилась. - Это мой пленник, и я его даже тебе, вождь, не отдам. - Выкуплю, - пообещал Огато. - И прилюдно на площади Омалайя выпорю. Надоел хуже крокодила на ужин. Ванира подумала, покачала головой: - Нет, вождь, не выкупишь. - Почему это? Зачем он тебе нужен-то? - А нравится он мне. Работящий и не ленивый, только гонять его надо, чтоб дурная кровь не застаивалась. Огато озадаченно глянул в сторону Фарима, делающего вид, что ничего не слышит и чистит свою лошадь: - Это он-то работящий? - Правда, вождь. Огато махнул рукой: - Ну, смотри. Отцу его скажу, чтоб выкуп собирал, не торопясь. Фарим, внимательно прислушивающийся, уже чуть ли не руками челюсть держал, норовившую отвиснуть. И совсем не понимал, что происходит. Огато повернулся и ушел, торопился в столицу. Ему еще Дерагу писать, да мальчишек к северянам сопровождать, чтоб дел по пути не натворили. И вот зачем бы Ванире понадобился Фарим? Разве что... Огато остановился и расхохотался. Ну, все, попался Меченый. Если Ванира в отца пошла, а она пошла, то никуда от нее Фариму не деться. - Ох, птица... А у нас тут такое, - Огато добрался до Ньяли. - Расскажи? - попросил оракул, ему, в самом деле, было любопытно, что заставило кипящего от злости вождя волков вернуться почти смеющимся. - Ванира Фарима в плен взяла, отпускать не собирается. - А Ванира - это кто? - Ньяли снова устроился в седле перед вождем, уже привычно опираясь на его грудь спиной и чувствуя себя защищенным в кольце сильных рук. - Дочь Эоки, - Огато подышал в шею Ньяли. - Ну как, много непривычных звуков? - Да, здесь все непривычное. Трава такая странная, острая. Вот, - Ньяли поднял ладонь, на которой алела длинная глубокая царапина. Огато провел по ней языком: - Осторожней, птица. - Мне не больно было, - улыбнулся Ньяли. - А ты щекотишься. - Да? - Огато лизнул еще раз. - Да, - Ньяли рассмеялся, провел по лицу Огато кончиками пальцев. - Ты уезжал злым, а вернулся улыбающимся, это хорошо. Значит, все живы, и никто не умер, да? - Да, все намного лучше, чем я предполагал, птица. А скоро уже будем дома, будешь знакомиться с новыми своими владениями. - Так уж и владениями, - Ньяли перестал смеяться. - Расскажи еще о городе. - Он большой, немного шумный, но очень дружелюбный. - А твой дом? - Прохладный, светлый, много солнца и ветра. И еще много шкур и разных подушек. - Я не знаю, что такое свет, волк. Это когда тепло? - Это когда... Ну, когда все хорошо видно. Поскорей бы богини показали ему, что такое цвета, свет, формы. - Ньяли, а как же ты видишь то, что... ну, видишь, когда используешь дар? - задал Нтому мучающий его вопрос. - Я не вижу, я просто знаю. Это как будто мне сказали, велев забыть сразу, как только передам. Но в последний раз я не забыл, потому что передавать было нельзя. Просто знать. - Скорей бы встретиться с Акелой, - вздохнул Огато. - И с сестрой, - добавил он. - Акела - красивое имя. Что оно значит? - "Мудрый". Хотелось, чтобы он был именно таким... Только если пошел в отца, не сбудется моя мечта. - Почему? Разве... - Ньяли прикусил язык, подумал. - Ты его научишь быть таким. - Разве я не мудрый? Нет, птица, может, я и умный, но мудрым быть приходится за меня шаману. Юноша испуганно сжался. - Я не говорил тебе, ведь не говорил же? - Нет, не говорил, Нтома догадался. Но все-таки... Не могу поверить, что он мой сын, и что сестра так поступила. Ньяли вздохнул. - Она любит тебя, я это знаю. Вот тут - горячо-горячо, когда она на тебя смотрит. И еще на своего сына, - юноша прижал руку к груди. - Да, но я не люблю ее. Ну, то есть, люблю как сестру и не больше, - Огато покрепче обнял птицу. - Она это тоже знает, иначе сказала бы тебе. Ну, мне так кажется. - Эй, сородичи моих сородичей, подгоните коня, хотелось бы ночевать уже в своей постели! Огато рассмеялся, дал волю коню, понесшемуся стрелой к близкому дому, к воде, к еде и к своим кобылицам. Как объяснить слепому, что такое настоящий город из камня в широкой степи, с каменными же мостиками через реку и озера, с садами и настоящими зарослями диких слив? Как рассказать, что на закате белый камень светится, словно налитый розовым маслом кувшин из молочно-белого стекла? Оставалось только дать потрогать все. И теплый камень. И нежные цветы. Еще выкроить бы на это время, да только, стоило вернуться, Огато и искупаться не дали, сразу уволокли на совет старейшин племени. Пришлось оставить Ньяли на попечении Нтомы. - Познакомь с Аке-елой, - долетело издалека. - Ну, идем, только сначала, давай-ка, отведу тебя в купальни да поесть. Это волку бешеному можно сутки не жрать, ничего не сделается такому здоровому. А тебя надо накормить. - Да я с утра сыт, - смутился Ньяли. Кормили его в эти три дня не просто досыта - до отвала, когда от сытости слипались глаза и подкашивались ноги. Он сам себе казался обожравшейся змеей, которая только и может, что спать. - Какое сыт? - ахнул Нтома. - Утром ел... А сейчас уже половина дня миновала. - Ну, я же много съел, - попытался отнекаться Ньяли. - Как птичка поклевал! - Ну, правильно, твой вождь меня так и называет. Нтома и слушать не стал, заставил сперва сходить в купальню, помог ополоснуться, попутно объяснив, что и где находится. А потом стал кормить, много и сытно. - Я снова усну, Нтома, - Ньяли с трудом запихнул в себя еще кусочек восхитительной лепешки с мясом, чувствуя, что больше просто не лезет, глотнул молока и отставил пиалу. - Спасибо, только я больше не могу. Правда, сейчас вот тут свернусь и усну. - Тут не надо, кровать в трех шагах сзади. Нтоме оставалось только смотреть, как медленно и осторожно преодолевает эти три шага слепой юноша, как расцветает на его лице неподдельный восторг, когда его руки касаются богатых меховых покрывал на простом, набитом сухими травами, матрасе. Вообще, эти комнаты и кровать принадлежали Нтоме, но не заставлять же бедолагу тащиться неизвестно куда, тем более что и в самом деле неизвестно. Огато ничего не успел сказать. Так уж и быть, Нтома и на полу подремлет, на своем плаще, пускай птица отоспится в теплом гнезде. Вот завтра пусть отсыпается уже в другом гнезде. В том, что это будет очень мягкое, теплое и удобное гнездо, свитое лично вожаком степных волков, шаман не сомневался. Он бесшумно вышел, унося посуду и остатки пиршества стряпухам, потом вернулся, немного поколдовал над будущим пополнением своей коллекции, набивая голову ароматными травами, и уснул там же, среди своих шаманских причиндал.