Дрожащие тени

Зажмурившись, Кюхён сделал несколько тяжелых шагов вперед, а стоило ему распахнуть глаза, как идти стало легче. Воспоминания, окутавшие его, изводили и гнали прочь. Чо думал, что никогда не сможет найти себе успокоения: любая попытка избавить себя от гнета былых чувств оставалась пустой, даже никчемной. Он не мог забыться, отпустить, себя простить. Перед глазами мелькнула фигура в темных одеждах. - Извините, мистер. Не хотели бы Вы присоединиться? – улыбающийся молодой человек, насквозь пропахший женскими духами, игриво вскинул брови. – Нам Вас как раз и не хватало… - кивнув на дверной проем, исходящий слабым светом, добавил он. Взглянув лишь мельком, ощутив холод на шее от стекшей за шиворот капли, Кюхён вспомнил: узкий круг, веселье, запах табака и крепкого алкоголя. Смех, радость, струна в груди, тотчас натянувшаяся почти что до разрыва. « - О чем Вы говорите? Это возмутительно, - хохотала молоденькая графиня, обмахивающаяся ажурным веером. Писатель, сам не понимал того, как оказался здесь: приглашенный на банкет, решивший остаться до завершения официальной части, теперь, ощущая себя изрядно уставшим, ожидал. Затянутый против воли в компанию приглашенных юношей и девушек, он прятался за своей молчаливостью и нежеланием вливаться в это маленькое общество. Скользя взглядом по знакомым и незнакомым лицам, Кюхён наконец нашел одно. С прошлой их встречи прошло не больше нескольких недель, но отказываться от собственных мыслей о нем молодой человек намерен не был. Ничего не значащее воспоминание приютилось глубоко в его памяти, просыпаясь в моменты полнейшего уединения и тишины. Прежнее спокойствие обретало дерзкий, капризный нрав каждый раз, когда Чо вспоминал его глаза. А сейчас, видя их наяву, чувствуя присутствие Чонуна не только душой, но и телом, он медленно сходил с ума. Желание сорвать с себя душную одежду было невероятно сильным, подкашивающим ноги. - Ну же, начинайте, - воскликнул светловолосый юноша, поднявшийся из-за круглого массивного стола и снявший с себя шляпу. В ладони Кюхёна лежала измятая и потемневшая от вспотевшей кожи полоска бумаги. Перо, передаваемое из рук в руки, еще не бывало в его, потому шатен все больше терялся в мыслях о том, что написать в свой фант. Игра на желания… Это было излишне волнующе, как и от отвращения, так и от будоражащей случайности попасть прямиком во власть Чонуна. Украдкой взглянувший брюнет вызвал дрожь в пальцах. Он смотрел так бегло и, вместе с тем, пронизывающе, что кровь стыла в жилах, а через мгновение оживала и гналась вперед с удвоенной силой. «Я не желаю быть зависимым», глубоко выдыхал писатель, занесший смоченный в чернилах кончик пера. Но противиться собственному телу он никак не мог, ведь каждый взгляд, пойманный им, скользил по коже чужими прикосновениями и поцелуями. Прикрыв веки, Чо опустошил мысли, и, вовсе не размышляя, написал первую вспомнившуюся фразу. Вместе со сложенным листком, нырнувшим в шляпу к десятку других, Кюхён почувствовал холод, сковавший его. Легкий страх, собравшийся меж ребер. Чонун, сидевший не так далеко от него, потирал кончики пальцев друг о друга и смотрел перед собой бесстрастно. Казалось, что происходящее с каждым мгновением интересовало его все меньше и меньше, пока особенно шумная леди не вынула из шляпы первую бумажку. Смех, поднявшийся от несуразности и пошлости фанта, был громок, а веселье стремительно поднималось над столом и выходило за его пределы. Одурманенные молодые люди с легкостью выполняли указания, порой позволяя себе излишне много. Кюхён не мог отделаться от напряженного чувства. Легкость в голове и тяжесть в теле нарушали течение мыслей, превращая их в бессвязный поток отрывистых фраз. - Теперь Вы, - словно громом пораженный, Кюхён поднял голову и взглянул на юношу растерянно, словно бы не понимая, как сам здесь оказался. Не говоря ничего и даже не кивая, писатель опустил ладонь в шляпу и ощутил шероховатость бумаги. В комнате было душно настолько, что темноволосого мутило и бросало в холодный пот. Перебирая пальцами, он долго не мог найти именно тот фант, который ему хотелось бы видеть. Ища придирчиво, но поспешно, Кюхён, в конце концов, дрогнув и почувствовав что-то скользкое и гладкое, поднял руку. Меж пальцев вилась красная, похожая на струйки крови, лента для волос. - Похоже, Ваша задачка – вернуть вещь владельцу, - сложив веер одним жестом, воскликнула юная красавица, сидящая напротив. В воздухе повисла тишина, в которой Кюхён слышал лишь пугающе громкие удары собственного сердца. Неторопливо, бесшумно поднявшись со стула, Чо, неожиданно легко расправив плечи, медленными шагами направился в сторону брюнета. Чонун смотрел вперед, не оглядываясь на писателя, подошедшего ближе и ставшего за его спиной. За окнами давно наступила ночь, но свободы от этого шатен не испытывал никакой: его сковало от ощущения шелковистости черных волос, струящихся между пальцев и не желающих вновь оказаться в плену тугой ленты. Черная, сдерживающая их ранее, соскользнула на плечо Кима, и на ее место пришла так ярко выделяющаяся и привлекающая внимание. Кюхён чувствовал нервозность, так скоро обратившуюся в равнодушие. Но и оно быстро утеряло свою власть над ним, отдав в полнейшее распоряжение нахлынувших бурей эмоций: возбужденное сознание охватило плотными объятьями и не желало отпускать, лишь измучить до беспамятства и убедить, что большего, чем Чонун, ему для его скучного существования не нужно. Сорвавшись с места под хохот молодых людей, Кюхён оказался в коридоре, где было чуть прохладнее и дышалось легче. Дико хотелось покинуть особняк, даже понимая, что он не может этого сделать: теперешнее родство с графом Ли – тяжкая ноша, даже клеймо на его жизни, маленькое и, казалось бы, почти незаметное. Ложь. Сжав ворот со всей силой, Чо мчался вперед, не видя перед собой ничего; болезненно колотящееся сердце и повлажневшая от переживаний шея смывали реальность. Она оказалась настолько недосягаемой, что совладать со своим собственным телом для писателя стало невозможным. Столкнувшись с прислугой – аккуратной, напуганной его появлением девушкой, - он ускорил шаг. Ему хотелось воздуха. Очутившись на небольшом балкончике, Кюхён быстро подошел к перилам и, опустившись на них грудью, шумно выдохнул, а после, сжав пальцы, откинулся назад и вдохнул, начав дышать спокойнее. Голова кружилась, ноги не держали совсем. Было тихо, лишь вдали негромко шелестела листва деревьев. Чо казалось, будто все вокруг исчезло, оставив после себя безжизненную пустыню; пустота, не только внутри, но и повсюду, уничтожала его сознание. Мысль была чем-то непостижимым до того самого мгновения, когда чужие руки настойчиво, крепко и одновременно мягко обняли со спины, прижав к груди. Влажный выдох на шее и поцелуй в ямку между плечом и ключицей. Ладони теребили одежду, сминая и стягивая ее, а сам Кюхён, сдавленный в объятьях и ни на что не способный, стирал кончики пальцев о перила. - Остановитесь, прошу Вас, - просьба померкла перед тугим узлом внизу живота, сдавливающимся все больнее и больнее с каждым движением Кима. Поднимаясь выше, Чонун оставлял мокрые следы, на легком ветру неприятно холодевшие. За ухом кожа была особенно чувствительной, потому писатель, сжавшись, резко повел головой в сторону и случайно коснулся губ брюнета своими. Вскользь, но этого было достаточно, чтобы на миг замереть в беспамятстве, едва узнать теплое прикосновение языка к своим губам и сдаться перед нахлынувшими воспоминаниями. Охватив лицо Кима ладонями и притянув ближе, Кюхён, громко задыхаясь, прильнул с сумасшедшим поцелуем». Тот самый балкон. Едва переставляя ноги, писатель, опасаясь чего-то неизвестного, подошел к перилам и, с неловким замиранием, приложил к холодному камню вспотевшие ладони. Его пронзило от головы до пят, будто молния пронзает небо. «Прошло несколько дней с того момента, как Кюхён оказался в поместье Ким. Не сказать, что по собственной воле, но старший сын графа Ким был слишком настойчив в своем намерении заманить писателя в свои владения. - Вы такой бледный. Как часто Вы бываете на свежем воздухе? – раздался громкий шепот над ухом Чо, прикусившего кончик чернильного пера. На плечи опустились ладони, погладившие их, а после, подбородка Кюхёна коснулся палец, одним лишь жестом вынудивший его обернуться. – Прибыть на отдых и томиться в четырех стенах… Шатену было трудно противостоять самому себе, и ему тоже, потому, прикрыв веки, он подался чуть вперед, совсем немного, и замер, почти касаясь губ Чонуна. Нахождение здесь ощущалось довольно странно; пугливо относясь ко всему вокруг, Кюхён старался не покидать своей комнаты лишний раз. Однако, его одиночество еще по приезду прогнал Ким, следующий за ним повсюду. Не оставляющий ни на минуту в пустом доме, находящемся на окраине владений могущественной дворянской семьи. Близость реки и лес за домом нисколько не привлекали Кюхёна: пребывание рядом с Чонуном и буйные порывы вдохновения полностью уничтожали любую нужду или прихоть. Исписанные бумаги были небрежно разбросаны по столу, и лишь те листы с, по мнению писателя, достойными строками, были сложены аккуратно и заботливо. Присутствие брюнета гнало кровь по венам, оживляло мысли и воображение, чувствительность Чо. Ни один человек не вызывал в нем столь ярких и насыщенных эмоций прежде. Еще никто не мог оживить слова, написанные его рукой на обыкновенной бумаге. Невозможно было удержать себя, когда он был рядом. Шатен ощущал себя слабым, беспомощным и покорным, потому боялся и одновременно желал всего, что между ними происходило. А что именно это было, Кюхён не знал, однако часто пытался найти ответ, теряющийся после нескольких поцелуев. Безвозвратно исчезающий, а нужен ли он? Чонун был невыносим и невозможен, и Чо не знал, насколько это плохо или хорошо, ведь каждую ночь, не признаваясь вслух, он тихо наслаждался одним чувством. - Я занят, - слабо отталкивая Кима от себя, на грани вдоха и выдоха проговорил писатель. Показывать себя стойким и серьезным было тяжело, но упрямство брало над ним верх в который раз. Напускная, нешуточная сосредоточенность была его средством защиты и вещью, вынуждающей Чонуна быть хоть немного более сносным. Злился он или же мирился, Кюхён понятия не имел, и мог лишь вообразить ревность, с которой брюнет относился к нему и его творчеству. Чо нравилось так думать. Ладонь, испачканная в чернилах, оторвалась от бумаги лишь с опустившимися на лес сумерками. В комнате царили полумрак и тишина, скрашиваемая скрипом и шелестом листвы за окнами, ударяющимся о стекла ветром. Погода стремительно портилась, и, взглянув за горизонт, Кюхён увидел сгущающиеся вдалеке грозные тучи. Реальность возвращалась к нему слишком неспешно, но ярко вспыхнула вместе с молнией и раскатившимся по небу грохотом. Увлеченно дописав последние строки в темноте, Кюхён, отбросив перо и оставив лист нетронутым, резко поднялся и вырвался из комнаты. С первого этажа сквозь лестничный проем разливался теплый свет, ожесточенно борющийся с холодными сумерками, захватившими дом и окружающую его природу. Торопясь, он быстрым шагом спустился вниз, еще издалека предупреждая о своем присутствии громкими шагами по деревянным ступенькам. Не придавая значения голоду и эмоциональной истощенности, Чо задрожал, увидев Чонуна, уснувшего прямо на диване с разложенной на груди книгой: в голове нечто вновь заискрилось с такой силой, что зрение на миг исчезло и вернулось столь же незаметно. Подойдя ближе тихо и осторожно, писатель приподнял книгу, и, не отрывая взгляда от умиротворенного лица, отложил ее на столик. Никогда прежде Кюхён не приглядывался столь придирчиво, выискивая малейшую вещицу, которую можно было бы отложить в памяти: тонкие, наивные ресницы, розовато-персиковый, совсем девичий цвет приоткрытых губ, едва ли заметный шрам на подбородке, больше похожий на царапину. Он запоминал все и лепил в своем воображении идеальный образ, не покидающий мыслей ни днем, ни ночью. Протянув ладонь, Чо, сначала дрожащим пальцем, уверенно провел самым кончиком по щеке Кима: мягкость была приятной, а ощущение щекотки отчего-то вернулось к нему самому. Писатель усмехнулся беззвучно и чуть отдернул руку, а спустя минуту зачарованного засматривания, освободил свое любопытство. Губы, переносица, закрытые веки – все, до чего можно было дотронуться, Кюхён исследовал с жадным, самозабвенным интересом. Чонун был для него одновременно чем-то нереальным и настоящим, смешавшимся в одно неделимое целое. Тепло, клеймящее кожу, дыхание, закладывающее уши – все было здесь, но будто бы в потаенной фантазии шатена. Отвлекшийся Кюхён очнулся, почувствовав нечто горячее: кончик пальца, скользивший по нижней губе, оказался прикушенным мягко, намекающе. Брюнет смотрел лениво, но потемневшие глаза затопляли сознание будто обжигающе холодный водопад. Потянув Чо на себя, Ким заставил его умоститься рядом, прижатым к спинке дивана плотно и безвыходно. Вжимая голову в плечи, Кюхён боялся пошевелиться и дотронуться, пока Чонун, охваченный странным порывом, обнимал его тесными объятьями. Дыша в смуглую шею и не смея дышать громче, чем вовсе беззвучно, писатель чувствовал холодный пот по спине и лицу, долго не мог успокоиться. Однако затихший Ким обнимал столь приятно и тепло, что Кюхёну хотелось провалиться во временную петлю и пробыть здесь целую вечность, с чувствительно колотящимся сердцем и кристально чистым ощущением по всему телу. Поверив самому себе, признаться Чонуну об этом Чо не решился. Молча прикрыв глаза и забыв о том, кто они и где, Чо неожиданно успокоился. Это было похоже на непримечательную для других, но огромную тайну для них обоих. Для самого Кюхёна. Тайна, ставшая гигантским, несравнимым с действительностью миром, возникшим внутри его сознания, вмиг ставшего настолько легким и понятным».