Любит-не любит-пошлет-поцелует...

Дерек не может поверить в реальность происходящего еще неделю, не меньше. Глупо, по-детски, щиплет себя всякий раз, как натыкается глазами на Стайлза. А тот, знай себе, маячит рядом как раньше, везде и всюду суя свой любопытный нос. Не сон, после которого не желаешь просыпаться, не горячечный бред, после которого хочется умереть. Реальный. И исчезать никуда не собирается. Утром Дерек просыпается от его теплого дыхания куда-то в шею и теплых же рук, крепко обвивающих его поперек груди, ах да, и ног, собственнически запутавшихся в его. А вот он уже выходит из ванной комнаты в одном полотенце, заразительно зевает во весь свой умопомрачительно широкий рот, ничуть не смущаясь своей наготы, прямо посреди комнаты напяливает первую попавшуюся футболку и шорты, не всегда его собственные, и идет на кухню – кормить их сына фруктовой пюрешкой, одновременно умудряясь не упустить с плиты свой утренний кофе, а из духовки обалденно пахнущий чизкейк, от которого не остается ни крошки буквально через пять минут после приготовления – щенки сметают его подчистую на раз. Вот заставляет стаю убрать, наконец, логово – «ребенок не может жить и нормально развиваться в таком апокалиптическом беспорядке», в особенности достается Джексону, наказанному мытьем полов, «просто потому что должна же быть в этом мире хоть какая-то справедливость в отношении таких правдолюбивых мудаков». Вот трепется по телефону с отправленным за продуктами и кое-какой новой мебелью Скоттом и умотавшей с ним за компанию Лидией, зорко следя за истошно вздыхающим над шваброй Уиттмором. Вот учит прямо-таки влюбившихся в Клая Эрику и Айзека купать его, обтирать детским маслом, обсыпать присыпкой и менять подгузник. Вот, утомленный домашними хлопотами, засыпает на неожиданно полюбившемся ему расхристанном диване, в то время как оставшиеся в особняке члены стаи ходят чуть не на цыпочках, боясь его разбудить. Вот с широкой, радостной улыбкой встречает на пороге, кажется, не верящего собственным глазам шерифа, со снятым с предохранителя кольтом в правой руке, заряженным, судя по всему, аконитовыми пулями, и как всегда спокойно-степенного Дитона, с внушительных размеров рябиновыми четками в кармане, которые очень ловко можно накинуть кое-кому на шею, в случае чего. Дерек понимает, что заслужил подобное недоверие, в конце концов, в последнее время он едва ли сильно отличался от одичавшего омеги, да еще если прибавить сюда то, как по-свински он вел себя с, как оказалось, беременным, влюбленным в него Стайлзом… Но его Пара ведет себя удивительно – Стайлз буквально светится изнутри, искренне смеется, хвастается сыном, рассказывает какие-то забавные истории из своей жизни, старательно обходя тот факт, что случались они с ним очень далеко отсюда и в компании незнакомых, чужих людей или даже оборотней… Пару раз, вероятно, забывшись, он даже совершенно по-стайлзовски льнет к сидящему рядом Дереку с Клаем на руках всем телом, все чаще и чаще, тыкает в него пальцем и как прежде обзывает Большим Хмурым Волком, и жалуется на то, что он ни разу еще ему не улыбнулся, «кислая морда»… Дерек в этот момент находится в такой откровенно-блаженной прострации, что заметившие это Джон и Алан спешат свернуть визит. Шериф просит сына навестить уже его самого завтра в полдень, вместе с внуком и, «так уж и быть», Дереком, и спешит на дежурство. Дитон предлагает захаживать к нему в клинику и звонить, если что, многозначительно кивая на все еще не вполне вернувшегося на грешную землю Хейла и радостно дергающего его за ухо Клая, и следует за старшим Стилински. Возвращается Скотт, обвешанный с ног до головы всевозможными пакетами и пакетиками и еще полным багажником всякой хрени, накупленной сыто улыбающейся Лидией, Питер, закончивший какие-то «свои зомби-дядюшкины секретные дела», с Бойдом, навещавшим родителей. И вот Стайлз снова священнодействует на кухне, чтобы в очередной раз от его стряпни в мгновение ока не осталось и следа. А потом за окном стремительно темнеет, и стая в полном составе усаживается перед чудом уцелевшей плазмой за просмотр какой-то жутко модной арт-хаусной мути, скачанной Джексоном на питеров лептоп, не иначе, как в перерывах между полосканием тряпки, чтобы разбрестись по своим комнатам ближе к полуночи и уснуть сном младенцев… Стайлз с сыном, естественно, живут и спят в спальне Дерека, и ведь при этом даже не гонят его на пол или вообще в гостиную, на тот диван. Клая Стайлз пока, за неимением кроватки, устраивает на ночь в автомобильной переноске, придвигает ее вплотную к кровати, ложится с краю и великодушно похлопывает рядом с собой ладонью, неизменно насмешливо приговаривая: - Ложись-ложись, не бойся, я не кусаюсь… И так каждый день… Дерек засыпает только после того, как это же делает Стайлз. А наутро все повторяется, за исключением незначительных деталей, вновь. И Дереку хочется выть. На этот раз от счастья, почти щенячьей радости и любви ко всему живому и не очень на Земле… Стайлзу тоже иногда хочется завыть. От того же самого. Ведь ему больше никогда в жизни не потребуется ромашка, чтобы точно знать, что Дерек Хейл любит его и их сына больше всего на Свете. Как и они – его.