***
А потом палата наполнилась людьми и их голосами. Перед глазами замелькали спины в белых халатах. Снующие всюду медсестры поспешно передвигали тумбочки, оттаскивали стулья к стене, одним слово, готовя палату для нового обитателя. Затем пара сильных рук легла на плечи Эммы, мягко, но уверенно заставляя ее направиться к выходу. И для Эммы это было спасением, потому как сама она не могла найти в себе сил покинуть пределы этой комнаты. В дверях ее едва не сбили два крепких медбрата, толкая перед собой каталку с бледной, как сама смерть, Руби. Но Свон даже не обратила внимания ни на них, ни на раненную подругу, словно все, что было после зловещего писка аппарата, больше не имело значения. Подобно привидению она двигалась по коридору, и, встреться на ее пути сейчас кто-либо из здешних обитателей, он бы в страхе попятился назад, настолько жутким было это зрелище – матери, убившей свое дитя. Эмма не помнила, как она покинула больницу и как добрела до своей машины. Близился рассвет, но город по-прежнему окутывала ночь, и когда, вдруг, небеса разверзлись, и на землю грянул неожиданный ливень, без предупреждения, без тягучей прелюдии мелкой мороси, Эмма рухнула на колени прямо посреди улицы, позволяя тяжелым струям припечатывать ее к земле, мешать ее слезы, да, пожалуй, и ее саму, с придорожной грязью города.***
Сложно было сказать, сколько времени она провела в таком положении, но когда Свон подняла голову, в ее глазах уже не было слез, да и ничего больше не было. Если бы она все еще могла чувствовать, она бы сказала, что чувствует себя абсолютно пустой, как сосуд, из которого только что выпили, еще недавно плескавшееся и играющее багряными оттенками, дорогое вино, или дрянное пойло, в случае Эммы. Да и как не назови, внутри все равно разверзлась пустота, такая, что кинь камень, и не услышишь, достал ли он дна или нет. В любом случае, ощущение мира внешнего постепенно возвращались к ней, и стоять коленями на жестком асфальте, в противно облипшей тело, мокрой одежде, становилось просто отвратительно. Она медленно поднялась, отряхивая налипшие на штаны песок и листья. Гроза миновала, и где-то далеко-далеко, уже вступало в свои права продроглое ноябрьское солнце. Вместе с рассветом к Эмме постепенно возвращалась ясность. Ясность и ярость. Чувство, на которое, подобно костылю, она могла сейчас опереться. Слепая и животная, она подоспела как нельзя кстати, стоило Эмме только подумать о том, что же теперь будет дальше. Резкий рык мотора, и шерифа уже было не остановить.***
Она крушила все, что только попадалось ей под руку, ведь теперь не было надобности присматриваться к каждой вещице в надежде отыскать подсказку, все и так было очевидно – виновен! Сгребая книги с полок, Эмма с яростью швыряла их на диван, будто не замечая того, как сильно изранила пальцы об острые страницы. А может, ей уже, в принципе, было наплевать, ведь не осталось больше ничего кроме здесь и сейчас. Вслед за книгами отправились колбы с проспиртованными остатками всяких ползучих гадов, которые разлетаясь вдребезги об стену, тут же начинали источать воистину адское зловоние. А когда в доме ломать уже было нечего, Эмма, наконец, направилась в самое сердце преисподней – пыточный подвал Вэйла. Возможно, чувство обоняния вместе с остальными чувствами на время покинуло ее, поскольку Свон спускалась по ступеням даже не морща нос, словно трупная вонь не выедала ей глаза, пробирая все живое до мурашек. А может, в подвал спускалась уже не Эмма, потому как в горящих яростью глазах и, перекошенном от гнева, лице, ничего больше не осталось от прежней Свон.***
Неизвестно к чему готовился Вэйл, но его запасы горючего пришлись весьма кстати. Закончив с последней комнатой, Эмма еще раз обвела помещение взглядом, словно чувствуя, как что-то важное, какая-то мимолетная деталь, никак не отпускает ее. И пытливые глаза быстро отыскали несоответствие: камера была, а дисков с записями Свон не находила. Но они точно были здесь, она готова была поклясться. Теоретически, Вэйл имел возможность забрать их, ведь дом пустовал всю ночь. Но не забрал, в этом Эмма была уверена. Не стал бы так рисковать, потому как не знал, следят за ним или нет. Шериф стала ворошить коробки, выворачивая содержимое прямо на пол. Встряхнув очередную, Свон отступила назад, та как на пол дождем посыпались фотоснимки, коих оказалось великое множество, и на всех них был запечатлен лишь один человек – Регина. Эмма подавила в себе желание бросить все как есть и немедля покинуть это проклятую комнату, вместо этого, опускаясь на колени и загружая фото обратно в коробок. Внутри стола было несколько ящиков, в одном из которых шерифу посчастливилось, если это так можно было назвать, найти злополучные диски. Сгребя и их в коробок, Эмма быстрыми шагами направилась к выходу. Почти оказавшись на поверхности, она развернулась и решительным движением кинула горящую зажигалку вниз. Пламя вспыхнуло тут же и быстро побежало по дорожке из бензина, заботливо оставленной шерифом. Та же участь ждала и дом. Найдя на кухне спички, Эмма отправилась в зал, где посреди комнаты возвышалась груда, истерзанных ею ранее, книг. Вспышка, и желтые языки пламени побежали по страницам. Когда Свон, наконец, водрузилась на водительском кресле, дом Вэйла уже был объят самым настоящим пожаром. Эмма сняла с себя, провонявшую бензином куртку, и кинула поверх коробка, стоящего на сидении рядом. Сейчас, как никогда ранее, она точно знала, что поступает правильно. Миллс уже достаточно натерпелась в этом аду, было бы несправедливым, оставить здесь хоть часть ее, пусть и в таком необычном проявлении. А что с этим всем делать, Свон еще подумает. Длинные пальцы уверенно забегали по клавишам, набирая номер телефона. - Глава управления пожарной охраны слушает! - Это мэр Свон, - голос Эммы сейчас был холоднее стали. – Слушайте меня внимательно: сейчас вам будут поступать вызовы о пожаре в доме доктора Вэйла. Так вот, ни одна машина не должна добраться туда вовремя. Это ясно?! - Так точно, мадам мэр! - Мне плевать, какими способами вы это сделаете. Огонь не должен быть потушен. И это не просьба, мистер Франкл. Надеюсь, вы понимаете, чем вам грозит нарушение моего указания. - Да, мадам мэр, – мужчина казался очень взволнованным. - Желаю удачи! В последний раз бросив взгляд на это дьявольское место, губы Эммы растянулись в жуткой улыбке. «Я найду тебя, Вэйл, где бы ты ни был. Найду и убью собственными руками, даже если это будет последним, что мне придется сделать!» Ключ повернулся в замке зажигания, и машина шерифа скрылась в утреннем тумане, оставляя позади себя кострище, достойное самой преисподней.***
Эмма бесшумно вошла в дом, мягко прикрывая за собой дверь. Везде стояла мертвая тишина, и шерифу начало казаться, что Лерой попросту сбежал. Однако щелчок затвора поспешил убедить ее в обратном. Мужчина честно оставался на своем посту. - Тише-тише… - Эмма примирительно подняла руки вверх, - расслабься, здоровяк. - Фух, мадам мэр, это Вы. – Лерой облегченно вздохнул. – Я уж было подумал, чего недоброго. - Все в порядке. Я вернулась. – Свон протянула руку, забирая ружье обратно. - Я могу быть свободен? - Да, конечно. –Эмма тронула мужчину за плечо, и его удивленные усталые глаза встретились с пронзительными глазами шерифа. – Спасибо тебе, Лерой! Правда, спасибо! Я не забуду того, что ты сегодня сделал для меня. Губы Лероя расползлись в мягкой улыбке. - Не за что, мадам мэр. _________________________________________________________________ Эмма стояла под душем, чувствуя, как вместе с расслаблением, на нее накатывает просто невыносимая тяжесть. Слишком многое произошло за эти два дня. Непосильная ноша, как для простого смертного. Свон не знала, чем она согрешила, но плата с нее взымалась вдвойне. Стоило кому-то войти к ней в близкое окружение, стоило самой Эмме привязаться к человеку, как обязательно случалось какое-нибудь несчастье. И несмотря на уверения Генри, Эмма знала, что проклята она, а вовсе не город. Разве не начались ее беды еще до того, как она прибыла в Сторибрук? Разве не начала она терять дорогих ей людей еще до знакомства с Генри? Так и есть. Дело было в ней самой, а вовсе не в каких-либо проклятьях. И с этим ей предстояло научиться жить. А пока, она ни за что не скажет Регине, что Генри больше нет, что она, Эмма, собственными руками оборвала жизнь своего единственного ребенка, их единственного ребенка. И вовсе не потому, что знает, Регина никогда не простит ее за такое, она сама себя не простит. И не потому, что боится возможной мести Миллс, и этих, ненавидящих ее вновь, глаз. А потому, что если Регина очнется – это уже будет чудом. И если Эмма расскажет ей о Генри, то самолично подпишет той смертный приговор, а вынести еще одну кончину по своей вине, Свон просто не в силах. И Эмма надевает чистую рубашку, выбрав, как ни странно, самый невинный цвет – белый, старательно расчесывает волосы, натягивает мягкие фланелевые штаны и идет в комнату Регины. Миллс не приходила в себя, о чем свидетельствуют нетронутые графин с водой и аккуратный периметр из подушек, заботливо оставленный Эммой. Свон подходит к окну и слегка приоткрывает его, давая свежему вдохнуть новую жизнь в эту комнату. Усталость просто валит с ног, и если сейчас не лечь, Эмма свалится без сил прямо на пол. Она разбирает часть подушек, освобождая себе место на кровати рядом с Региной – так будет безопасней. Опуская белокурую голову на подушку, она вздыхает с облегчением. Все кончено. И даже эта безумная ночь подошла к концу. Окутанная свежестью простыней, Свон блаженно закрывает глаза, позволяя, наконец, блаженному отдохновению отнести ее далеко от горестей и потерь. В комнате воцарилась первозданная тишина. Темные ресницы дрогнули и приоткрылись. - Эмма?