***
Первое, что почувствовала Регина – это касания. В глазах все еще стояла темнота, но осязание ее не подводило – ее действительно касались. Что-то холодное и сухое дотрагивалось до ее ног и двигалось выше. Выше… Регина резко открыла глаза, тут же жмурясь от яркого света. Затем картинка начала фокусироваться, приобретая очертания комнаты. И человека в этой комнате. И этим человеком был Вэйл. Женщина дернулась, стараясь отодвинуться дальше. Послышался лязг металла, и что-то, держащее ее за запястья, не позволило этого сделать. Только теперь Миллс оглянулась вокруг. О, и это была абсолютно не та комната, в которой последний раз ее оставил Виктор. Теперь они находились в небольшом светлом помещении, обстановка которого скорее напоминала… больницу? Регина перевела взгляд на себя и ужаснулась. Она лежала на кресле, точно таком, какое стоит в кабинете любого гинеколога, полностью лишенная одежды. Меж ее широко разведенных ног в белом халате стоял Вэйл. Запястья и лодыжки женщины стягивали кожаные ремни, надежно удерживая конечности. - Ты проснулась, Регина, - скорее утверждал, чем спрашивал доктор. - Признаться, я надеялся, что успею до твоего пробуждения. Но, раз ты пришла в себя, не усыплять же тебя теперь. Продолжая говорить, мужчина не переставал копошиться. Послышался треск раздираемой бумаги, и вскоре доктор уже натягивал на руку белую перчатку. Затем вторую. Ужасное подозрение закралось в голову, но Миллс продолжила молча наблюдать за действиями Виктора. Тем временем Вэйл закончил с перчатками и взял в руки продолговатый прозрачный предмет. Сердце женщины ушло в пятки, когда она поняла, что будет дальше. - Что ты делаешь? – тихо прошептала Регина. - Не дергайтесь, Ваше Величество, - последовал ответ. – Вчера мы слегка порезвились. Просто хочу убедиться, что я не слишком погорячился, и ты в состоянии будешь продолжить дальше. Регина сглотнула. О чем она думала в этот момент? Жалела ли о том, что не владеет сейчас магией, чтобы испепелить Виктора на месте? Желала ли мгновенной смерти ему? Или себе? Или мечтала провалиться сквозь землю от стыда и страха? Или замерла, затаившись, ожидая новый приход боли и унижения? Хотелось ли ей биться до последнего, пытаясь вырвать руки из тугих пут, раздирая кожу до костей в последней надежде освободиться и избежать предстоящей пытки? Или удариться в слезы, бросив гордость и показную смелость под ноги Вэйлу, и приняться умолять его хоть на время оставить ее в покое? Но Регина молчала. - Не помню, чтобы ты обращалась ко мне за этим, поэтому спрошу, проходила ли ты раньше осмотр? - Нет. – Голос женщины был очень тихим. - О, значит я у тебя первый? – Эта новость явно воодушевила Вэйла. – Ты знаешь, как это будет? - Да. - Отлично! Значит, вступительную часть я опущу. – Мужчина подвинул стул и сел. Теперь Миллс видела лишь его макушку. – В первый раз, да и не только в первый, ощущения бывают не из приятных. В обычных условиях я бы предложил обезболить. Но, боюсь, что если больница вновь не досчитается препаратов, то мэр лично придет ко мне с проверкой. Мы ведь этого не хотим, верно? Поэтому, единственное, что могу – посоветовать тебе расслабиться. Сможешь – облегчишь процесс и себе и мне. В противном случае, я не обещаю, что не будет больно. Регина слушала молча, в то время как внутри все сжималось от подступающей паники. Десять лет назад, когда она впервые задумалась о ребенке, вопрос об усыновлении был не единственным вариантом. Современный мир открывал перед ней возможность самой выносить и родить малыша, при этом не заботясь о наличии отца, как такового. Клиники репродуктивной медицины могли бы быть идеальным решением проблемы, если бы не одно «но» - Регина была бесплодна. В тот фатальный день, когда очередная ссора с матерью вылилась в нечто большее, Королева решилась на отчаянный шаг. Мутноватое зелье было горше полыни, но она выпила его, с победной улыбкой глядя в растерянное лицо матери. А потом ужасная боль там, внизу живота, заставила ее согнуться пополам, с трудом удерживая подступившие слезы. Зелье подействовало. Последующие годы в Зачарованном Лесу Королева ни разу не пожалела о содеянном. Да и жалеть особо было некогда. Но здесь, в Сторибруке, угасая от одиночества, сожаление стало постоянным ее спутником. Временами, сомнение все же закрадывалось в душу, принося с собой крупинку надежды. А что, если в этом мире прежнее заклятье не действовало? Что, если она здорова и в состоянии зачать ребенка? Тогда, десять лет назад, Регина решилась попробовать. Она изучала статьи, посвященные искусственному оплодотворению. Читала рекомендации врачей. Перешерстила сайты наиболее успешных клиник Штатов. И, конечно, первое, что ей предстояло – это визит к гинекологу. Миллс провела не один вечер на женских форумах, читая отзывы женщин о первых и не только походах к этим врачам. И, наконец, стоя под кабинетом одной из клиник, когда лишь небольшая дверь отделяла ее от заветного познания, она так и не решилась войти внутрь. Мимо проходила пара супругов, влюблено держась за руки, чуть поодаль две подруги увлеченно обсуждали какую-то статью в журнале, а она стояла одна, не в силах преодолеть подступивший страх. Какой бы успешной и продвинутой не казалась мэр Миллс, в глубине души это по-прежнему была Регина из Зачарованного Леса – женщина, которая приходила в ужас при мысли, быть настолько открытой перед кем-то, позволять чужим рукам касаться себя в самых откровенных местах, предметам сомнительных размеров и назначений – проникать вовнутрь. При всей своей силе воли, Регина была одна. И ей было страшно. В тот день она покинула клинику, так и не зайдя к доктору, и больше никогда не посещала больниц. А теперь… Теперь она лежала в неизвестной комнате, примотанная к креслу и абсолютно безвольная перед человеком, который не собирался проявлять снисхождения. - Ты видела предмет в моих руках? – Голос доктора заставил Регину вздрогнуть. - Да. - Знаешь, что это? - Зеркало. - Очень хорошо. Откуда такая осведомленность, мисс Миллс? Для человека, не посещающего лечебные заведения, ты слишком хорошо ориентируешься в ситуации. - Из внешних источников. - Самообразование, значит. Это правильно. Регина промолчала. Нужно было сконцентрироваться. Настроиться. Каким бы негодяем не был Вэйл, в одном он прав, ей действительно нужно постараться расслабиться. Но, как, черт возьми, это сделать, если сердце набирает бешенный галоп, а страх парализовал все тело. Дыхание. Надо попробовать дышать медленно и глубоко. Первый вдох выходит рваным, но она продолжает. Со второй попыткой выходит лучше. Руки доктора ложатся на промежность, и пальцы в перчатках раздвигают мягкие складки, широко обнажая вход вовнутрь. Регина чувствует, как твердый инструмент входит в нее и, покачиваясь, продвигается дальше. На глазах наворачиваются слезы. Как бы она не старалась расслабиться – ей все равно больно. В следующий момент Вэйл раскрывает зеркало, и Миллс едва успевает стиснуть зубы, чтобы не закричать. Боль такая, будто тысячи мелких осколков вонзились в ее плоть и прошли вовнутрь. Мокрые дорожки блестят на щеках. И она молча глотает слезы. А Регине хочется кричать. Хочется зайтись в неистовом крике, чтобы хоть как-то потопить свою боль. Хоть чем-то ее перекрыть. Но Миллс не может ни закричать, ни разрыдаться, ни просить о снисхождении. Только не теперь. Только не у своего палача. Вэйлу не достанется ничего: ни крика, ни слова, ни даже стона. Его губы не расплывутся в злорадной усмешке при виде ее слез. И глаза не загорятся победным огнем. И лишь потому, что Регина не даст ему победить. Из последних сил не позволит. И если Вэйлу не достанется ее ненависть, то больше ее молчания он не получит. Никогда.***
Сегодня была ровно неделя с тех пор, как с Генри случилось несчастье. И за все это время Эмма еще ни разу не вернулась в склеп. Она оттягивала момент до последнего. Но нужно было во всем разобраться. Самой. Доктор Вэйл сказал, что Генри принял яд. Очень сильный яд. Так зачем же ее сын это сделал? Господи, ему ведь только одиннадцать лет! Разве может ребенок в таком возрасте осознанно идти на самоубийство? Он сделал это специально? Или же это было трагической случайностью? Эмма не знала. Но хотела знать. И она пришла за ответами. Что если… если ребенок совершил это умышленно? И если да, то почему? Свон была ужасной матерью своему сыну. И она это прекрасно понимала. Но неужели все было настолько плохо? Мог ли Генри пойти на такое, чтобы, наконец, привлечь ее внимание? Или… не мог же он настолько скучать по Регине? А что, если мог… Приемная мать, любившая его, но которую ненавидел он – пропала. Родная мать, бросившая его в детстве, объявилась, но по-прежнему не заботилась о нем должным образом. На почве этого всякое могло случиться. Но самоубийство! Генри, самоубийство!! Это не укладывалось в голове. Свон осторожно сняла желтую ленту, в которой, по большому счету, не было никакой необходимости. Кладбище было отнюдь не самым посещаемым местом, а родовой склеп мэра, и того подавно обходили стороной еще до трагедии. Но, правила – есть правила. Включив фонарик, Свон толкнула дверь и вошла внутрь. Тишина, как и подобает подобному месту, нарушаемая лишь шарканьем ботинок шерифа. Вот и само надгробье. Эмма направила луч света на табличку. Вырезанные из камня слова гласили «Возлюбленный отец Генри Миллс». Брови девушки слегка приподнялись – Регина назвала своего сына в честь отца. Надо же. Вероятно, она его очень любила. Сейчас Эмма с интересом расспросила бы женщину об этом, да только спрашивать уже было не у кого. Кстати, а где ее мать? Жива ли она? Странно, почему такие простые вопросы никогда не приходили ей на ум раньше. Может, потому, что тема семьи всегда была болезненной для Свон. Возможно. Но вероятнее, что им с Региной просто было не до этого. А как же… Проблемы соперничества были куда важнее. Перепалки. Ссоры. Даже драки. Как же, это ведь куда увлекательнее, чем дипломатический разговор двух взрослых людей. Вот и доигрались. Эмма обошла надгробие и спустилась по ступенькам вниз. Как и в прошлый раз, помещение освещалось тусклыми лампами. Странно, кто их включил? Или попросту, не выключили? Шериф вошла под злосчастную арку, боясь, что страшная картина того дня тут же всплывет в сознании. Но ничего не произошло. Здесь было тихо. И на удивление, спокойно. Луч фонаря прошелся по предметам у стены. Так… Стеллажи, книги, сундук, какие-то флакончики и бутылки. Ну, и что это? Все было покрыто приличным слоем пыли. Значит, вряд ли Регина этим пользовалась. Тогда, зачем здесь все эти вещи? Возможно… возможно они принадлежали ее отцу – Генри Миллсу, а сама она просто не решилась избавиться от них и хранила, теперь, в память о нем. Может и так. Эмма подошла к шкафу и взяла первую попавшуюся книгу. Старинный кожаный переплет, потрескавшийся от времени. Сдув слой пыли, она открыла книгу. Пожелтевшие, местами затертые страницы были исписаны красивым правильным почерком. Только вот язык написания был совсем непонятен. Тусклый свет склепа не позволял рассмотреть детально, а свет фонаря был слишком ярким. Эмма отложила книгу в сторону, и потянулась за другой. На этот раз в ее руках оказался весьма весомый том, окаймленный металлом. Резная роспись по краям и темно багряный камень в центре говорили о том, что вещь, похоже, была стоящей. Щелкнув замком, Свон раскрыла книгу. Вновь перед глазами заплясали строки на незнакомом языке. «Какого черта?» Девушка явно недоумевала. Бросив книгу на предыдущую, Эмма принялась лихорадочно перебирать остальные издания. Открыв очередную книгу, девушка со злостью захлопывала ее и принималась за следующую. Через десять минут на полу красовалась куча книг и свертков, в которых ни единая буква не была знакома шерифу. Кем, черт возьми, был отец Регины, и что это вообще за язык такой? Бросив бесполезное занятье, Свон перешла к другим вещам. Первым делом ее внимание привлек весьма внушительных размеров шкаф, состоящий из множества полочек. Небольших, но странных. На дверце каждой из красного стекла красовался крест. Вот только все они были пусты. О предназначении такой вещи оставалось только догадываться. И, к сожалению, у Свон сейчас не было идей на этот счет. А дальше пошли пузырьки и флакончики. Маленькие и совсем крохотные, стеклянные, медные, керамические – все они были закупорены пробковыми крышками. Некоторые оставались безымянными, а на других, наоборот, красовались надписи, выведенные все тем же красивым почерком, на том же непонятном языке. Эмма осторожно взяла один из них и откупорила. Потянув воздух, она почувствовала тонкий, чарующий аромат. Пахло какими-то травами. Но ничего знакомого Эмма не учуяла. В голову пришла шальная мысль пригубить, но девушка тут же отбросила ее. В руках Генри был один из таких пузырьков. Одному Богу известно, что находится там, внутри. Оставался сундук. Но он был заперт. И, к сожалению, связка любимых отмычек осталась дома. Эмма разочарованно вздохнула. Определенно, это не то, чего она ожидала. Свон пришла в надежде получить ответы, а взамен, к предыдущим вопросам добавились новые. Сунув несколько книг подмышку, шериф направилась домой. Возможно, при нормальном освещении ей удастся что-то понять.***
Когда Вэйл закончил, он отвел Регину в ее прежнюю камеру. Оказалось, что светлое помещение, в котором они находились до этого, было лишь одной из комнат подвала. Когда дверь со скрипом закрылась, Регина повалилась на матрас и, наконец, позволила себе захлебнуться плачем. Она плакала горько и отчаянно. Слезы ручьями лились по щекам, и через пару минут подушка была напрочь мокрой. Но женщина не останавливалась, плотнее прижимаясь к ткани и глуша рыдания. Все ее тело сотрясалось и, пожалуй, это была настоящая истерика. За что? За что?! Эта мысль маятником раскачивалась в голове, звонко ударяясь о стенки. Регина содрогалась от каждого удара. Но ответ, идущий следом за вопросом, ранил куда сильнее. Королева знала за что. Прекрасно знала. Вот только, никогда не предполагала, что расплата будет такой. Сотни раз Регина проигрывала в голове сценарий, и самым худшим, казалось, будет разрушение ее проклятья. Казалось… Когда появилась Спаситель, Королева перестала спать спокойно, ожидая беды. А беда пришла, откуда не ждали. И всегда была рядом, как выяснилось. Как знать, разрушь Эмма проклятье, все бы сложилось иначе. Скорая смерть от рук разъяренной толпы, или суд и смерть по приговору Прекрасных. И любой из этих вариантов лучше, чем теперешняя реальность. Не было бы этих пыток, креста, изнасилования, издевательств. Не было бы Вэйла – ее кошмара наяву. Не пришлось бы захлебываться слезами и душиться застрявшим в горле криком. Бояться уснуть и, в то же время, бояться просыпаться, осознавая, что новый день принесет новую боль, не преминув пройтись по едва зажившим ранам. Проводить свои дни, не ведая, как долго все это продлится. И быть уверенной лишь в том, что Вэйл не остановится. Что он будет приходить, снова и снова, наказывая ее за прежние деяния, говорить о восстановлении справедливости и тешить свою больную фантазию. И она продолжит оставаться его пленницей, игрушкой в руках безумца, и подопытным материалом. И все это не прекратится, пока не захочет «он». Потому, что даже уйти из жизни, Регина не может без разрешения. Не может потому, что в случае неповиновения, Вэйл убьет ее сына. Ее полуживого сына. Если бы Спаситель разрушила проклятье, пусть бы Регине стоило это жизни, но она б ушла как Королева, с достоинством глядя в глаза своим врагам. Ее имя бы еще долго не сходило с уст, передаваемое со страхом суеверными жителями своим детям на ночь. Если бы Спаситель разрушила проклятье, с Генри бы никогда не случилась беда. Да, его бы отобрали у Регины и разбили бы ей сердце снова, и уже окончательно. Но ее мальчик, ее малыш был бы в порядке, пусть и охраняемый заклятым врагом. Если бы Эмма…